Григорий Володин - Синий луч
— А может, на две? — улыбнулся Захаров.
— Нет, — заспорил Федор. — Точно, пять отар. Голова к голове, десять тысяч! — он виновато вздохнул. — Если не считать наших потерь. Тридцать штук волки ночью зарезали…
— Да, натворил дел ураган, — Дубов помолчал. — А вы знаете, Федор Яковлевич, еще одна ваша отара вышла сюда…
— Перед моим уходом был такой разговор. Потом решили ее оставить дома. Значит, будет здесь? Ну что же, места и ей хватит. — Федор взглядом обвел степь, задержался на ферме, спросил: — Вы, случайно, не знаете, наш представитель отремонтировал мою кошару?
— Нет, — ответил Дубов. — Да для ее ремонта легко плотников найти. К колодцу, к свежей водице, люди едут охотнее. Правильно сделал, что сперва в степи отремонтировал. В воскресенье, пожалуй, в Бугровом наймет людей.
— Наймет, — охотно согласился Федор и спросил: — Много сгорело пастбищ?
— Не меньше тысячи гектаров, — недовольно ответил Дубов.
Федор переменил разговор.
— Что нового в Бугровом? — спросил он.
— Заложили кинотеатр. Рыбаки на капроновые сети перешли…
— Слыхал я от кубанских рыбаков, что капроновые — уловистее и крепче… Кто приехал, переселился?
— Нет, все по-старому. Сейчас, как всегда, наплыв мастеровых да охотников.
— Охотникам — самый сезон. Дичь, поди, валом валит? А что, Афанасий Ильич, не присмотреть ли стаю дудаков? Приедете? — спросил капитана Федор.
— Присмотри, приеду, — согласился Дубов.
Захаров удивленно посмотрел на него, усмехнулся про себя: «После такого пожара?» А капитан продолжал:
— Обязательно — выберусь с ружьишком дроф погонять. Они сейчас спокойные, непуганные… Мы с дедом Михеем приедем.
— С тем мы добудем дроф, — улыбнулся Федор. — Знатный охотник!.. Как он поживает?
— От Прохора ушел на ферму, чабаном. Говорит, не могу вместе жить. Он его за молчанку раскольником стал звать. Ленька подрос, с дедом дружит — водой не разольешь.
— Скажи пожалуйста, так и не меняется Зуйков. Знавал я его и до войны. Парень как парень был, — сказал Федор. — Нельзя сказать, чтобы из боевых, но ничего…
— Да он и сейчас ничего, — тихо сказал Захаров. — Работает, не пьет, не скандалит. Одна беда: живет нелюдимо, как бирюк…
— Ну, счастливо располагаться, Федор Яковлевич, — закончил разговор Дубов. — Ты здесь старый житель, порядки знаешь. За сеном присматривайте, осень очень сухая.
— Завтра все скирды объеду, — пообещал Федор. — Где плохо опахали стога, заново с плугом пройдемся.
— Вот и добро, — Дубов посмотрел на стоящего недалеко молодого помощника чабана, подумал: «Впервые пришел на зимовку, ишь, любуется нашими степями». Садясь в машину, попрощался:
— Бывай здоров, Яковлевич!
— Всего доброго, — ответил Федор.
Старший лейтенант Захаров сел за руль. Машина побежала мимо колодца. Дубов оглянулся, посмотрел на чабана около отары, сказал:
— Пришел в степь еще один настоящий хозяин…
Глядя на степь, Дубов не прятал восхищенной улыбки — он любил эти равнины. Сколько бывал он здесь, и каждый раз просторы раскидывались перед ним новыми красками. Часто он с удивлением наблюдал, как иногда после двухнедельного снегопада пастбища остаются черными от высоких трав. Только в самые пуржистые зимы, когда целый месяц изо дня в день сыпятся сверху белые хлопья снега и воет ветер, покрываются сугробами степные просторы, и тогда становятся они белыми и безлюдными. Многочисленные отары чабаны загодя угнали к фермам.
Но недолго лежит заснеженной степь. Угомонится северный ветер, повеет с Каспия теплом, проглянет солнце, и незаметно истают снега. Опять под ветром шумит высокий аржанец, вздрагивает жесткий чернобыл, тянет горьковатым запахом от седой полыни, а на буграх и взгорках от влаги перестает быть хрупкой сурепка. Снова из края в край лежат черные от трав степи. Редко видят эти необозримые просторы белыми — вот и назвал их народ Черными Землями.
Весной, кажется, солнце еще как следует не пригревало, еще редкий степной житель на солнцепеке видел подснежник, а сочные зеленя уже пошли в рост.
В начале мая вся степь вдруг станет желтой-желтой от зацветшей сурепки, а в конце — поседеет от «суслиного хвоста», как называют здесь невысокую густую траву, выкидывающую колос, похожий на хвост суслика. В пору буйного цветения перекати-поля степь вблизи — ярко-голубая, вдали — бледно-голубая. Побелеет от жаркого солнца сурепка, отцветет перекати-поле, уже поднимется в полный рост полынь, и снова седеют неоглядные просторы. Незаметно созреют колосья чернобашечника, и необъятные дали словно прикроются тенью.
С весны до поздней осени на Черных Землях стрекочут косилки. Трактористы, возчики, шофера — безвыездно на покосе. Стога сена вырастают сперва у ферм, потом все дальше и дальше в степи.
Все черноземельские дороги сходятся у артезианских колодцев. Здесь же строятся фермы — капитальные, с домами для чабанов, хранилищами для зимних запасов; в конце лета появляются представители колхозов, чтобы подготовить зимовье для чабанов и отар; приходят колонны машин с лесом, кирпичом, красками, гвоздями. Стекаются на Черные Земли на сезонные работы плотники, столяры, печники, каменщики — строить, ремонтировать, готовить помещения к зиме.
Дубов увидел ферму Максима Вавилова, повернулся к Захарову.
— Застанем Максима?
— На ферме? — уточнил Захаров. — Нет. Он где-нибудь на участке с отарой.
Машина взбежала на небольшой взгорок и остановилась. Навстречу никто не вышел.
— Будем его искать? — спросил Захаров.
— Да. Надо уточнить с пожаром. Пастбищ гектаров с тысячу сгорело… — Дубов помолчал. — Не верится мне, чтобы загорелось от молнии. Не от скирды началось. Чья-то халатность — костер не затушили…
Глава вторая
После свирепого шторма на Каспии дул свежий ветер. Море еле перекатывало волны. Солнце пригревало.
Парусная лодка плыла мимо прибрежных камней белого городка Избербаша, что вольно расположился у самых морских бурунов. Из-за борта в носовом отсеке торчали концы стволов ружей. Около мачты, привалившись к ней, полулежал, закинув ногу за ногу, круглолицый средних лет мужчина с трубкой в зубах.
— Зарос, борода чешется, — потрогав щетину на круглом подбородке, сказал он, обращаясь к рулевому.
— Это хорошо, Семен Иванович. А то дернула вас нелегкая побриться, когда не надо, — ответил высокий, худой рулевой, поглядывая на камни, на которых с удочками сидели рыболовы.
— Да кто бы мог подумать, Кондаков, что в такую ночку выйдем. Штормяка вон какой разыгрался.
— Самая наша погодка, — усмехнулся Кондаков. — Месяц ее ждали…
— Дождались… Нам еще далеко?
— Вообще… далеко! — щуря узкие карие глаза, протянул Кондаков. Он убрал с высокого лба прядь черных волос. — Не нравится мне въезд в Бугровой.
— Узнают? — усмехнулся собеседник.
— Узнать меня трудно. В Бугровой ездил мальчишкой, потом в шестнадцатом, — ответил Кондаков. — А последний раз довелось побывать во время войны. Только ночью, глубокой ночью… Немцы не дотянули до поселка, выслали конную разведку прикрыть меня.
— Говоришь, Прохор там?
— Был. Виделся…
— Забыл?
— Напомнил лагерь. Понял, — ответил Кондаков.
— И сейчас там. Долго держится.
— Он не работает, — насмешливо улыбнулся Кондаков. — Так, Семен Иванович, не мудрено уцелеть.
— Значит, в Бугровом все в порядке, — весело улыбнулся Семен Иванович. — Так что же тебе не нравится?
— В поселке народа много, — Кондаков вздохнул. — С лодкой такие путешествия вредны, многим на глаза попадаешься.
— Не трусь! — резко сказал Семен Иванович. Прищурив серые, чуть желтоватые глаза, насмешливо продолжал: — Степняки — народ спокойный, гостеприимный, в наших делах не искушенный, это не приграничный житель… Начали мы неплохо. — Выколотив трубку о борт, вытащил кожаный кисет, достал щепоть табаку, запихал его в трубку. — Нам дела на шесть дней, а после пусть хоть весь свет на меня смотрит. Что, у меня на лбу написано, чем я занимался? — он жадно втянул воздух тонкогубым ртом, подрожал ноздрями прямого носа. — А там с нашим вознаграждением… эх, поживем!
— Тогда, конечно, можно будет, — согласился Кондаков.
Они помолчали. Раскурив трубку, Семен Иванович посмотрел на оставшийся позади городок, спросил:
— А все-таки, точнее, почему ты не хочешь въезжать в Бугровой?
— Нам надо в степь, а лодку куда? — спросил Кондаков, потирая резко выдавшуюся скулу. — Может, она еще и нужна будет? Связаться по воздуху кое с кем придется — в поселке сразу засекут место. Давайте-ка, пока не поздно, изменим маршрут.
