Нина Катерли - Цветные открытки
Заиграла музыка, и гроб медленно стал проваливаться под пол.
Полина не поехала в город со стариками. Все кончилось — и слава богу. Помахав отъезжавшему микроавтобусу, она вышла на шоссе и остановила первую попутку, грузовик с фургоном. Очень не хотелось отвечать на вопросы. И повезло: водитель попался тихий и не любопытный. Полина смотрела вперед на дорогу, вдоль которой стояли яркие осенние деревья, на густое синее небо и молчала… Это называется: «повидалась с отцом». В первый раз в жизни. И в последний… А все же он знал, наверняка знал, что Полина существует, живет в Ленинграде, иначе с чего бы ее стала разыскивать эта старушка, Лилия Корниловна. Знал и не искал. Почему? Выходит, мама не зря говорила, что ему всегда на всех было наплевать?.. А если все не так? Если он считал, что не имеет права? Мол, маленькая была, не признавался, а теперь, когда сам состарился, — «здрасьте, я ваш папа!»… Ничего уже не узнать. Одно ясно: без нее жил, без нее умер. А может, и вспоминал, нужна была… Вот так и живем — ничего не знаем, кому нужны… Да и самим-то нам кто нужен, не всегда понимаем… Надо купить к ужину сыру, а лучше, пожалуй, зайти в кулинарию, вечером придет Женя, он любит слоеные пирожки, а там бывают теплые, с капустой и яблоками.
Про отца Полина не рассказала никому. Да и кому, собственно, рассказывать? Евгению было не до того — писал, как одержимый, новую поэму. Майя? С ней Полина последнее время не откровенничала. Особенно после того, как та принялась вдруг вспоминать по какому-то поводу Юру Глухова, — какой он был серый и необразованный и как однажды сказал, что басню про лебедь-рак-и-щуку написал Салтыков-Щедрин. Полина слушала ее тогда с изумлением — ничего этого она про Глухова не помнила, зато очень ясно помнила новогодний бал, на котором они познакомились, — жарко натопленный зал, красный пахнущий мастикой паркет, духовой оркестр. И высокие окна, настежь распахнутые прямо в шелестящую черную ночь.
4
После обеда Полина с Евгением собрались в центр. Было у них такое правило — по субботам выбираться из новостройки. «В Петербург», — говорил Евгений. Сегодня они доехали до Чернышевской, вышли к Неве, заваленной пухлым снегом, и по набережной побрели к Летнему саду. Подмораживало. Снег все падал, вдоль тротуара громоздились высоченные сугробы. В Летнем саду пахло деревней.
Они ступали по нерасчищенной дорожке след в след. В саду шла нескорая зимняя жизнь. Не спеша летели влажные тяжелые хлопья. Дети, проваливаясь в сугроб, медленно катили грузный снежный шар. Толстые ватные бабушки неторопливо и значительно беседовали, сидя на скамейках, вросших в снег.
Евгений сегодня был в хорошем настроении, дразнил Полину, читал свои старые стихи, которые ей никогда не нравились.
…Я постигаю суть судеб,
еще покрытых пеленою,
и по сравнению со мною!
Создатель безнадежно слеп…
Надо было смолчать, но Полина не выдержала и опять сказала, что стихи напыщенные, а у Евгения — мания величия.
— Так я же гений. Простой, нормальный гений, — с улыбкой отвечал он.
— Об этом обычно становится известно после смерти — кто был гений, а кто был… «ге». — Эти слова Полина говорила ему в сотый раз, считала себя обязанной.
Сказала и сейчас, и тут же подумала — зря. От него ведь не знаешь, чего ждать, обозлится — и готово, испорчена прогулка.
Но сегодня Евгений был настроен благодушно. Засмеялся и сказал, что все же надеется на кое-какую славу и при жизни. Потом прочел еще:
…Полночный свет качается в петле.
Уходит время. Не снести разлуки.
Его шагов беспомощные звуки
Разносятся по каменной земле…
— Нормально, — одобрила Полина, — только кого это «его»?
Евгений моментально обиделся и заявил, что не понять, о чем тут речь, может только технарка, начисто лишенная поэтического слуха. Его, конечно, разозлило слово «нормально», ему подавай «гениально». Ничего, перебьется. Желает с утра до вечера выслушивать комплименты, пусть не связывается с технарками.
Она замолчала и не произнесла ни слова до самого выхода из сада. Евгений тоже молчал.
На автобусной остановке напротив Инженерного замка он встретил знакомых — хмурого бородатого мужика в огромном собачьем малахае и девушку. Девушка была совсем молоденькая, в длинной, до пят дубленке и без шапки. Евгений тотчас выпустил Полинину руку и кинулся к ним, как к любимым родственникам. Полина отошла. Он и не думал ее знакомить. Как всегда.
Она стояла лицом к парапету Мойки. В громадной черной полынье плавали дикие утки. Восемьдесят девять штук. Большинство селезни. На той стороне, у замка, дети, скопившись у воды, кидали уткам хлеб. Над полыньей с возмущенными криками носились чайки.
У Полины замерзли ноги.
— И все-таки Леонтьев прав! — услышала она и обернулась. Те и не думали расходиться. Евгений ораторствовал, размахивая руками, девица с томным видом слушала, время от времени смахивая снег с непокрытых волос. «Довыпендривается до менингита», — злорадно подумала Полина. Бородатый в дикой шапке глядел в сторону, ему Женькина болтовня, видать, уже надоела.
Полина закусила губу и медленно пошла к Садовой. Три раза оглянулась — Евгений все «выступал». К остановке приближался автобус. Высокий парень в очках заторопился, побежал и толкнул Полину. Она выругалась. И тут же услышала:
— А еще называется женщина! Совсем уж стыд потеряли.
Пенсионер с собачонкой на поводке гневно смотрел на нее, жуя сизыми губами.
— А ты жучку убери! Запоганили весь город! — вдруг закричала Полина. — Ступить некуда! Куда милиция глядит?!
Прохожие оборачивались. Девочка с пустой птичьей клеткой так и шарахнулась в сторону. В круглых ее черных глазах был ужас.
— Ты что скандалишь? — рядом стоял запыхавшийся Евгений. — Я туда, сюда… А она тут устраивает уличные беспорядки.
Старик со своей шавкой опасливо заковылял через улицу.
— А катился бы ты… — медленно сказала Полина, глядя прямо в улыбающиеся глаза Евгения, — тоже мне… интеллигент… Вести себя не умеешь! Не представил, ничего… Женщина его на морозе два часа ждет, а он: а-ля-ля-тополя, распелся, как тетерев, размахался..
— Это что за семейный скандал? — Евгений надменно поднял брови. — Мы с вами, мадам, покуда еще, слава богу, не обвенчаны. Так что уж позвольте мне самому решать, с кем из приятелей вас знакомить, а с кем нет, какой разговор вам под силу, а…
— Ах, во-от что! Значит, трепаться с этими пижонами мне не под силу, зато кормить тебя да обстирывать — в самый раз?
— Ты… Ты… — зашелся Евгений. — Да для тебя честь — стирать мою одежду! Таких поэтов в России…
— Хватит! — заорала Полина. — Тунеядец ты, а не поэт! Графоман! Что вылупился? Ударить хочешь? Ну, ударь, попробуй, я тебе так врежу, живо с катушек полетишь!
Отпихнув Евгения плечом, она бросилась за автобусом, догнала у остановки, вскочила и сразу плюхнулась на свободное место. Всю дорогу, до самой станции метро, ее колотило: нет, вы подумайте — стирать его барахло — честь! Совсем озверел, спиногрыз чертов! Пускай теперь только заявится…
Только на эскалаторе она пришла в себя, посмотрела по сторонам и увидела рядом пожилого, потертого мужчину с неряшливо растянутыми петлями на пальто и очень знакомым выражением на совершенно незнакомом лице. Полина отвела взгляд и тут же услышала:
— Полиночка?
Она вздрогнула.
— Лащинский! Господи, Лащинский! — Полина шагнула к нему вниз, через ступеньку, обняла, уткнулась лицом в плечо.
— Не узнала, да? Не узнала? Стареем, никуда не денешься, — приговаривал он. — А вот я тебя сразу… Не меняешься. Сколько мы не виделись, лет двадцать? Ты-то как?
— Я? Лучше всех! — она подняла голову. — С ума сойти! Ну, рассказывай: как ты, где ты, что? Слу-у-шай, а как Рита? Ты ведь на Ритке на Прохоровой женился? Ритка красивая была, лучше меня…
— У Риты волосы очень хорошие, — медленно произнес он, — Рита от меня ушла. Полиночка. И Никитку с собой…
— Ну ладно, ладно, ты… Обойдется. Чего в семье не бывает, помиритесь.
— Да нет, это уже все. Они ведь уехали… Слушай, Полинка, — вдруг попросил Лащинский, — пойдем сейчас ко мне, а? Посидим. Боюсь один в пустую квартиру, — нет, честное слово, боюсь.
— Пойдем, — согласилась Полина.
5
Только к одиннадцати Полина разделалась с уборкой и стиркой. Наломалась, зато вымыла полы и отдраила почти добела вконец запущенную ванну. Над ванной она развесила на плечах постиранные рубашки, вытерла руки и пошла на кухню, где Лащинский как раз собирался сливать воду с картошки.
— Давай сюда, — Полина отобрала у него кастрюлю, — надо будет тебе принести щавелевой кислоты для ванны, отъедает ржавчину в момент.
