Аркадий Львов - Двор. Книга 2
— Товарищи, — Зиновию прямо хотелось плакать от досады, так глупо уходило золотое время, — вызовите еще сто двадцать ревизоров и ОБХСС, только дайте нам работать!
Иона Овсеич улыбнулся: позволить ремонт при таких обстоятельствах — это значит открыто санкционировать.
Клава Ивановна была другого мнения и сделала встречное предложение: если действительно что-нибудь обнаружится, можно будет сразу передать форпост для окончания ремонта в руки общественности.
Комиссия, после небольшого колебания, согласилась и спустя две недели, считая с того дня, когда начали проверку, Чеперухи опять поднялись в шесть утра, чтобы поработать пару часов до смены.
Марина Бирюк открыто потешалась и повторяла каждому встречному-поперечному, что Дегтярь в этот раз съел хороший локш, как говорят у евреев. Через несколько дней у Марины успешно решилось с детским садом для Зиночки. Кто-то пустил слух, что Бирючка использовала свою работу в столовой и смазала, где надо, но Марина отвечала со своим обычным нахальством, пусть охочие пошукают то место, где она оставила смазку, и вылижут.
На 7-е ноября Зиновий получил хороший подарок от государства: новую инвалидную мотоколяску с тремя большими, как у велосипеда, колесами. Моторчик сильно тарахтел, из выхлопной трубы вылетали клубы синего дыма, но в прохладную погоду от шума и дыма делалось как-то теплее и было даже приятно.
Иона Овсеич, когда увидел первый раз, сказал Зиновию: живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей! Через пару дней, утром, Иона Овсеич сильно завозился дома, Полина Исаевна плохо себя чувствовала, надо было приготовить ей завтрак, и у ворот оказались одновременно — он и Зиновий со своей коляской, в которой вполне мог поместиться еще один человек.
— Недаром говорят, — обрадовался Иона Овсеич, — бог шельму метит! За всю жизнь я еще ни разу не опоздал на работу, а сегодня была реальная опасность. Спасибо, сосед.
По дороге Иона Овсеич поинтересовался, прислала ли уже в письменном виде свое заключение комиссия. Зиновий пожал плечами: ни в письменном, ни в устном, но это его мало волнует.
— А, — возмутился товарищ Дегтярь, — такая беззаботность, прямо беспечность! Хорошо, я сам поговорю и напомню.
Зиновий поблагодарил, но просил товарища Дегтяря, лучше не беспокоиться лишний раз: пусть идет, как идет. Иона Овсеич не ответил, а у ворот фабрики, когда прощались, сказал:
— Человек иногда думает так: я не буду замечать болезнь — и она меня не заметит. Но она тебя все-таки замечает, и приходит день, когда ты ее тоже должен заметить, только бывает слишком поздно.
Большая толпа людей заходила на фабрику, товарищ Дегтярь кивал головой налево, направо, пожимал руку или просто делал пальцами в воздухе привет. Зиновий минуту смотрел, у самых ворот люди топтались на месте и теснились, Иона Овсеич крикнул, чтобы передние пошевеливались, и на самом деле пошло живее.
Вечером четвертого декабря, как раз накануне Дня Конституции, пришел ответ из Сталинского райисполкома. Ответ был благоприятный: исполком разрешал продолжать ремонт, хотя со всей строгостью предупреждал, что в случае повторного нарушения разрешение будет аннулировано, а дело передано в компетентные инстанции.
Аппетит приходит с едой: когда все обошлось благополучно и можно было наконец свободно вздохнуть, Катерине вдруг ударило в голову, что без своего, индивидуального, туалета она никак не проживет. Свекровь, и тесть, и муж в один голос объясняли, что дворовая уборная рядом, каких-нибудь тридцать-сорок шагов, пусть Катерина представит себе, вроде у нее такая большая квартира и надо пробежать коридор, но сибирячка уцепилась за свое: подай ей отдельный туалет — и конец!
Позвали Степу Хомицкого. Он сказал, что канал есть, можно подключить, но, опять-таки, без райисполкома никто на себя не возьмет.
— Какой же выход? — спросил Иона.
Степа задумался, почесал затылок и предложил: пусть сама невестка, которой больше всех невтерпеж, побегает в райисполком, а там гальюнов на всех хватит.
— Знаете что, — обиделась Катерина, — можете не умничать.
— Он не умничает, — заступился Иона, — он просто шутит, такое тебе забандюрилось: собственная уборная.
Когда сказали Клаве Ивановне, она прямо заявила, что будет категорически против, ибо начинает сбываться предсказание Дегтяря: Чеперухи занимают форпост не временно, а хотят со всеми удобствами, они еще потребуют себе отдельную ванную и палац Воронцова.
Катерина доказывала, что по теперешним нормам в квартире полагается туалет, а в двадцатиградусный мороз люди не обязаны бегать через весь двор.
— Не бегай, — резонно отвечала Клава Ивановна, — никто тебя не заставляет: живи себе, как до сих пор, у своей свекрови — там есть, где посидеть. А во дворе, между прочим, еще десять квартир могут предъявить такие претензии, как у тебя. Что же по-твоему: давай развалим старый дом и построим на его месте новый? А где государство сразу возьмет столько денег и стройматериалов, это тебя, конечно, не касается. Главное, чтобы Катерине Чеперухе было хорошо, а остальное — трын-трава.
Товарищ Дегтярь молча наблюдал и не вмешивался. Наоборот, он сам сказал Малой: пусть Чеперухи подадут заявление в райисполком, чтобы все, наконец, воочию увидели, какой допустили промах. Клава Ивановна возразила, что Чеперухи здесь ни при чем, а крутит лишь Катерина, но Иона Овсеич ответил на это: когда один из компании проявляет инициативу, остальные могут спокойно делать вид, что они в стороне. Получается неплохой пробный шар.
Клава Ивановна пригласила к себе Зиновия и предупредила, чтобы ни в коем случае не обращался сейчас в исполком, иначе потеряет все, в этот раз Дегтярь не упустит. Степан Хомицкий, который хорошо был знаком с такими вопросами на практике, тоже дал совет воздержаться, а потом, когда Чеперухи обживут и все привыкнут, можно будет опять вернуться.
Катерина еще немного пошумела, на пороге зима, а в доме маленькие дети и целый склад пеленок, но в конце концов до нее дошло: лучше неудобства в своей квартире, чем удобства в чужой квартире.
Накануне Нового года из Сталинского райисполкома пришли проверить, имеют ли место нарушения утвержденного плана ремонта, тщательно осмотрели угол, где кран и сток для воды, предупредили Зиновия Чеперуху, под личную ответственность, чтобы не позволял себе никаких глупостей, и пожелали счастливого новоселья.
Стены оставались еще сырые, Иона вспомнил, что десять лет назад, когда переделывали из прачечной, отдельные участки обогревали и подсушивали примусами, но при теперешних перебоях с керосином этот способ не годился, и можно было рассчитывать только на чугунку. Так и сделали, трубу через окно вывели прямо во двор, но через два дня пришлось убрать. Дворничка Феня Лебедева еще в первый день предупредила, что вызовет пожарника. Иона грубо отвечал ей, что положил на эти угрозы дом, дачу и беню в придачу, Феня пожаловалась товарищу Дегтярю, от него пошла в пожарное депо и привела инспектора. Кончилось тем, что Чеперухи заплатили двадцать пять рублей штрафа, за эти деньги можно было купить на Привозе лишние полбуханки пшеничного хлеба.
Полина Исаевна упрекала мужа, что он напрасно не остановил дворничку: Чеперухи никому не причинили вреда и делали не по злой воле, а по необходимости. Иона Овсеич просил жену, пусть спокойно лежит себе и не вмешивается, ибо останавливать человека, когда он выполняет свой прямой долг, — это самое большое преступление.
Старый Чеперуха предлагал, чтобы справили новоселье, как водится у людей. Завтра он поедет на Пересыпь — возле Балтского шляха, у него есть один знакомый, который даст такой первач, что лучше всякой виски.
Обе женщины поддержали Иону, а Зиновий был решительно против: люди ходят голодные, нервные, а тут устраивают вечеринки.
— Голодные, холодные, нервные! — Иона замахал руками. — Ты еще скажи, что умирают прямо на ходу и по улицам валяются трупы. А двадцать первый год! А тридцать третий год! Тогда действительно пухли от голода. И ничего, слава богу, выжили.
Новоселье справили под Новый год по-старому — тринадцатого января. Адя Лапидис играл на аккордеоне, Степа с Ионой танцевали вприсядку. Товарищ Дегтярь зашел на пять минут, Полина Исаевна оставалась дома одна, выпил с хозяевами стопку, взял у бабушки Оли косынку, поднял у себя над головой и прошелся два раза по кругу.
Люди хлопали, кричали «бис!», Клава Ивановна вытирала пальцами слезы и повторяла: «Боже мой, опять как будто до войны».
Тося Хомицкая обняла Зиновия, который был с ее Колей первый друг, тоже всплакнула и бросила тарелку на пол, чтобы в доме не переводилось добро и счастье. Тарелка не разбилась, пришлось бросать вторично.
Иосиф Котляр с Аней немножко опоздали, но тут же искупили свою вину: они принесли детскую коляску на двойню. Коляска была такая широкая, что застревала в дверях и пришлось открыть окно.
