Александр Рекемчук - Молодо-зелено
О любви вообще не пишут в автобиографиях. Дескать, была у меня первая любовь. Полюбил я одну девушку, а она взяла и вышла замуж за приятеля… Пережил как-то. А потом вошла в жизнь другая любовь. Да так, что о первой и вспомнить смешно…
— У него нет прошлого, — торжествующе заявляет Ирина.
И хотя Николай в какой-то мере согласен с Черемныхом (ведь у каждого человека есть прошлое), он не пытается возражать.
— Мы выпьем за будущее, — говорит Ирина и сама наливает в бокалы густое, как сургуч, вино. — За будущее, да?
— Да, — кивает Николай. Ему этот тост нравится. За будущее.
Вопрос, есть ли у них будущее, не возникает.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Старое ломать, ставить новое — жаркая работа. Упаришься. Ведь прежде чем монтировать в цехе агрегаты для производства керамзита, нужно было сдвинуть с места старое оборудование, вытряхнуть из цеха все ненужное — на свалку, в металлолом. А ты попробуй — сдвинь, когда оно тут годами стояло, когда оно к фундаментам приросло, приржавело насмерть, когда его приходится отрывать с мясом. Ты попробуй — вытряхни, когда оно тонны весит, это старое и ненужное… Тут поневоле упаришься.
Обычно, вконец упарившись, Коля Бабушкин выбегал из цеха на заводской двор, на холод. У остальных ребят в это время был перекур, они присаживались где попало и курили — короткими и частыми затяжками, как им грудь велит, дышащая коротко и часто, надсадно. А Коля Бабушкин в это время совершал пробежку до склада готовой продукции и обратно. Пока туда-обратно добежишь — и остыл.
По правде говоря, он не только ради моциона бегал каждый день к складу готовой продукции. Он проверял, насколько тверд в своем слове главный инженер завода Василий Кириллович Че-ремных. Ведь Черемных дал слово, что в течение всей этой керамзитовой страды, всей этой заварухи кирпич будет отгружаться на Пороги бесперебойно. И покамест, до сего дня, Коле Бабушкину не в чем было упрекнуть главного инженера. Тот держал свое слово. Кирпич шёл на Пороги. Но ежедневная проверка казалась Николаю не лишним делом. В конце концов у каждого проверяющего человека со временем вырабатывается привычка, складывается убеждение, что не проверь он разок, проворонь однажды — и все пойдет прахом. Да так оно порой и бывает.
Впрочем, Николаю еще и удовольствие доставляло своими глазами видеть машины, уходящие в дальний рейс, на Пороги. Туда,
— Которая сегодня к Лютоеву едет? — спросил он у диспетчера.
— Тридцать семь — девятнадцать, — ответил диспетчер и кивнул на груженый самосвал… — Вот эта.
В кузове самосвала горой лежал кирпич — золотисто-румяный, как только что выпеченный хлеб, знаменитый джегорский кирпич. Жаль, что его вот так — навалом — грузят, возят без контейнеров. Должно быть, не хватает контейнеров.
— Здравствуй, тезка.
Из кабины самосвала выглядывал шофер. Тот самый, который когда-то, месяца полтора назад, вез его в Джегор. Которого тоже Николаем звать. У которого по дороге баллон спустил С которым они вели тогда задушевный разговор. Только лицом он что-то исхудал, землистое такое стало лицо и темно под глазами. Но Коля Бабушкин все равно его сразу узнал.
— Здравствуй, — обрадовался встрече Коля Бабушкин. — Так это ты повезешь кирпич на Пороги?
— Я, — подтвердил шофер.
— Ты там привет передай на Порогах — всем ребятам и прорабу Лютоеву. Скажи — Коля Бабушкин привет передавал…
— Ладно. Передам.
— А с тем вопросом у тебя как, наладилось? — спросил Николай. И, чтобы шофер его правильно понял, чтобы он не обиделся, уточнил: — Я имею в виду квартирный вопрос.
Водитель самосвала отвел глаза, повертел вхолостую баранку. Потом отворил дверцу, вылез из машины и сел на подножку, широко расставив сапоги. Он, как видно, еще не собирался ехать. Возможно, ему еще не успели оформить накладную.
— С тем вопросом еще хуже стало, — сказал он, рассматривая свои сапоги. — Вопрос теперь окончательно заострился…
— Неужели?
— Да вот так… Тогда у меня никаких доказательств не было. Тогда я только интуицией обо всем догадывался — нюхом, значит… А теперь доказательства есть.
— Брось, — не поверил Николай.
— Хоть брось, хоть подними, — глухо сказал шофер и полез в карман за папиросой.
Он сильно изменился за последнее время. Лицом исхудал, глаза и щеки ввалились. Было заметно, что ему страшно неохота обо всем этом рассказывать, даже думать об этом неохота, но он не может не думать и больше не может все это держать при себе, что ему просто необходимо рассказать. А уж если рассказывать, то лучше не постороннему человеку, а близкому и знакомому, вроде этого парня, — вместе ехали.
— Понимаешь, какое дело… Пока у меня не было прямых доказательств — я еще сомневался: мало ли что в голову взбредет, особенно при нервной системе?! Ведь у нас, у шоферов, вся эта система на спидометр намотана… Ерунда, думаю, не может такого быть. Он как-никак член партии, а она — Нюрка моя — десятилетку окончила. Воспитывали небось — Евгений Онегин, Татьяна…
Коля Бабушкин вдруг почувствовал, как дробно стучат зубы. И кожу на спине стянуло холодом. Он ведь прямо так из цеха выскочил налегке — до склада добежать и обратно. Не гадал, что встретит знакомого. Но теперь уже нельзя было уйти, не дослушав: не могу, дескать, — замерз… Велика ли беда замерзнуть? Беда — она круче. Вон как у человека щеки вваливаются, когда у него беда.
— Тут как раз Восьмое марта подкатывает. Я, конечно, Нюрке подарок купил — фотоаппарат «Зоркий»: чтобы ее снимать, она на карточках хорошо получается… А вечером приходит этот… его Геннадием звать… Тоже приносит Нюрке подарок. Развернули — и прямо у меня в глазах потемнело, сразу все стало ясно… Знаешь, что он ей подарил? Шелковый гарнитур — комбинашку и трусики. Чтобы, значит, она к нему не бегала в чем попало, а культурно — в кружевах. Ну, думаю, обнаглели вконец — даже не скрываются… Шуметь я не стал, сдержался. Но утром Нюрке говорю: «Немедленно, сию же минуту, при мне, постучись в ту дверь и отдай. Скажи, дескать, не могу такое принять — стоит очень дорого и, кроме того, мне, мол, стыдно, смущаюсь я. Мне, мол, такое муж купит»… И что же? Нюрка отказывается наотрез: «Не отдам, говорит, подарки нельзя возвращать, обида это для человека… И мне, говорит, гарнитур очень нравится, я его буду носить. А ты, коли вызвался, поди второй купи, только другого цвета»…
Николай обхватил руками окоченевшие плечи и стал на месте приплясывать — потихоньку, чтобы водитель не заметил и не подумал, будто он его плохо слушает. Будто его не трогает чужая беда.
— Тогда я ей намекаю, что мне все давно известно, но не прямо намекаю, а косвенно. Говорю: «Купить мне не жалко — хоть всех цветов, как у радуги. Но не понимаю, мол, зачем и какая тут цель? Мне-то самому совершенно безразлично, какого цвета у тебя исподнее, и я тебя все равно люблю, какое оно ни есть, и хоть бы совсем без него. Я, говорю, ничего не имею против, чтобы замужняя женщина сверху одевалась красиво — пусть на нее все смотрят и любуются и завидуют мужу, а снизу — это никого, кроме мужа, не касается… Так что, говорю, меня очень интересует, перед кем это ты решила нижним красоваться и откуда у тебя появилась такая растущая потребность?..» Только я ей это сказал — она меня
хлысть по морде. Как в кино… Ну, я ей тоже вмазал. Она реветь. Вбегает этот самый Геннадий… Тьфу, вспомнить — грех.
Водитель самосвала далеко выплюнул окурок, встал с подножки и закончил свой рассказ:
— Решил я с ней разводиться, с Нюркой, хотя я ее крепко любил и еще люблю. Дай бог, чтобы этот Геннадий так ее любил, как я… Но ничего не попишешь. Подаю на развод… Вот только в газете мне про это ужас как неохота печатать. Объявление… Ведь это все равно что по улицам с медным тазом ходить, кулаком в него бить и орать: «Братцы, я с женой развожусь! Она вон где проживает…»
— Ты погоди с этим, — сказал Коля Бабушкин. — Не торопись. С этим нельзя торопиться. То, что ты рассказал, еще не доказательство. Хотя я тебя прекрасно понимаю и сочувствую. Тебе надо перво-наперво квартиру сменить. Чтобы вы отдельно жили. Может быть, тогда у вас все наладится. Я даже уверен…
Водитель влез в кабину, захлопнул дверцу. Теперь он торопился ехать на Пороги — за разговором ушло время.
— Ты только не торопись, — еще раз попросил его Николай. — С этим нельзя торопиться. Надо все толком обдумать… А главное, квартиру сменить. Знаешь, я сегодня схожу кой-куда, поговорю насчет тво ей квартиры…
Шофер внимательно посмотрел на него — из окошка, свысока. Странная какая-то усмешка скользнула по его губам. Он с сомнением покачал головой и включил зажигание.
— А детей у них сколько?
— Детей у них покамест нету. Только он и она. И сосед.
— Значит, сосед живет в их комнате?