Павел Гельбак - ...И вся жизнь
Слышу в коридоре грузные шаги Тамары, вскакиваю с кровати, иду к ней навстречу. С пафосом декламирую:
Муж с женой подобен луку,
Луку с крепкой тетивою…
— Как давно, Павочка, мы не встречали с тобой новый день стихами и песней… Почитай Симонова.
Тамара обожает стихи Константина Симонова. Многие страницы сборника «С тобой и без тебя» она помнит наизусть. Да разве только Тамара в эти военные годы заучивала на память симоновские стихи! Однажды в полку тяжелых бомбардировщиков я был свидетелем, как возвращавшиеся с задания пилоты сообщали свои позывные полюбившимися строками стихов поэта:
Жди меня, и я вернусь…
С аэродрома отвечали следующей строкой. Стихи на войне стали шифром.
Я обнимаю Тамару:
Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай…
— Сумасшедший, пусти, слышишь — картошка сгорела.
Мы дружно выбрасываем в ведро обуглившуюся картошку. Вкусный завтрак не состоялся. Раздается звонок.
Иду открывать. На пороге — Иван Кузьмич Крутковский. Ранний и неожиданный гость.
— Шел мимо. Решил проведать. Да и объясниться мне с Тамарой Васильевной следует…
— Проходите, садитесь, — Тамара поневоле входит в роль хозяйки. — Что вы, Иван Кузьмич, какие между нами могут быть объяснения.
Крутковский ставит на стол бутылку шампанского. Хлопает о буфет пробка. Из бутылки с шипением вырывается нетерпеливое вино.
Чокаемся.
— Верьте слову, Тамара Васильевна, работать с вами мне доставляло истинное удовольствие.
— Возможно, — погасив улыбку, отвечает Тамара, — но нам собственно и не пришлось вместе работать.
— Можете не сомневаться: характеристику из редакции вы получите превосходную. Кстати, перевести вас, Тамара Васильевна, собкором Всесоюзного радио нам посоветовал сам товарищ Беркутов из Центрального Комитета.
Наш гость, потупив очи, старательно катает по скатерти кусочек хлеба. Он весь ушел в это увлекательное занятие. Мне неприятен начатый им разговор. Поднимаю бокал:
— Выпьем за нашу «Зарю», за ее коллектив. Пусть он всегда будет дружным. А ведь есть у нас хорошие люди-человеки. Выпьем за них!
Иван Кузьмич, склонив голову к плечу, прислушался к мелодичному звону бокала, учтиво произнес:
— Человек — это, безусловно, звучит гордо, но выпить этот бокал я предложил бы не за отдельного человека, как такового, не за отдельный коллектив, а за весь героический народ, народ, который своим невиданным подвигом возвысил себя над всем человечеством. За того, кто поднял наш народ на такую высоту, за нашего вождя и учителя!
Стоя, мы выпили бокалы до дна. Не дав им просохнуть, я снова налил пенящегося вина:
— Без героического человека — нет героического народа.
— Кто это сказал? — полюбопытствовал Крутковский.
— Возможно, я и сам придумал.
— Похоже, что сам. Но до конца не додумали. Мы коллективисты. Мы не можем мыслить малыми категориями, сосредоточивать внимание на отдельной личности.
— Возражаю. Категорически возражаю. Надо, прежде всего, думать об этой личности, что в окопе с тобой сидит, у станка рядом работает. Плох тот командир, который посылает бойца в разведку и не думает о нем как о человеке, безразличен к его судьбе.
— Интеллигентщина, Павел Петрович, типичная интеллигентщина. Представляете полковника, который вызвал к себе лейтенанта на командный пункт и слезы рукавом шинели вытирает.
— Не представляю, — чистосердечно признался я.
— Как же не представляете. Полковнику надо послать лейтенанта в пекло, к врагу. Оттуда он вряд ли вернется живым. Вот полковник и прослезился, вспомнив, какой лейтенант замечательный человек. Ему бы жить да жить. А он через час будет лежать мертвым. Заплачут его мать и отец, заголосит молодая вдова, детки останутся сиротами. Нет, тот, кто распоряжается судьбами тысяч, не может, не имеет права думать о каждом отдельном человеке. Иначе он не оправдает доверия, оказанного ему народом. Мягкотелость не к лицу руководителям. Каждый, кто берет в свои руки власть, должен осознать мудрость народной поговорки: «Лес рубят — щепки летят». Руководителю не пристало рукавом шинели слезы утирать.
Тамара расширенными от удивления глазами глядела на Крутковского, наконец не выдержала, перебила:
— Ой, да как вы можете так говорить, Иван Кузьмич! Мать всегда оплакивает своего погибшего сына, жена горюет об убитом муже. У каждого свои слезы, и их не высушит сознание, что рядом другие погибли.
— Так да не так! — воскликнул Крутковский. — Даже совсем не так, дорогая Тамара Васильевна. В часы испытаний нет ничего страшнее, чем слезы отдельных индивидуумов. Мы не можем допустить, чтобы у народа были заплаканы глаза, а поэтому надо быть непреклонным, беспощадным к тем людям, которые подчиняются личному горю. Допустим, заболела у меня жена, тяжело заболела. Неприятно, но я как коммунист, прежде всего, должен не вешать нос. От ее болезни коммунизм не страдает, фронту не убыток, ну а значит, никаких трагедий! Больна моя Матрена или не больна, я должен работать как будто ничего не случилось.
— Не понимаю, — снова перебила гостя Тамара. — Не понимаю и никогда не пойму. Тот, кто не заботится о своем близком, не станет заботиться и о дальнем. Без деревьев нет леса. Нет человека, значит и народ — пустое понятие.
Крутковский снисходительно улыбается:
— Примитивно рассуждаете, хозяюшка, женская психология. Не так ли, Павел Петрович?
— Хотя вы не можете заподозрить наличия у меня женской психологии, — ответил я, — но Тамара безусловно права. Кстати, ее здоровье меня очень беспокоит. Вот почему я и предлагаю выпить за ее здоровье, благополучные роды.
— Сдаюсь, — Крутковский поднял вверх руки, но не признаю себя побежденным. Не противореча своим убеждениям, присоединяюсь к вашему тосту, Павел Петрович, — он чокнулся со стоящим на столе бокалом Тамары. — Желаю вам доброго здоровья и, как это поется в песне, «…а если и двойня прибудет, никто с вас не спросит, никто не осудит».
Вскоре Крутковский ушел. Прощаясь, он забросил удочку, — очевидно, ради этого и приходил:
— Человек-то вы хороший, Павел Петрович. Не пойму, почему никак не сработаемся?
— По-разному о человеке думаем.
— А, вот оно что! Извините за вторжение. Прощайте.
6Вот и закончился воскресный день. Тамара, утомленная, по-детски счастливая, мгновенно засыпает. Только что разговаривала со мной, чему-то смеялась, и уже посапывает. Я лежу с открытыми глазами. Сказывается многолетняя привычка бодрствовать ночами, засыпать на рассвете.
Вспоминаю минувший день, странное посещение Крутковского. Чего он добивается? Ведь он привез с собой Самсонова. Сообща они так завинтят гайки людям-человекам, что те не вздохнут. Было бы естественнее, если бы Крутковский на меня наскакивал, как на Соколова и других, придирался. Он же со мной корректен, даже, порой, проглатывает мои колкости. Возможно, он боится. Не меня, конечно, а ответственности. Ответственности за газету. Ему удобно, что есть под рукой я, можно всегда неприятный номер переложить на мои плечи. Поначалу мне казалось, что Крутковский крепкий редактор, только характер у него мерзкий. Теперь начинаю сомневаться и в его редакторских способностях. Он знает полиграфию, но становится в тупик, когда надо принимать самостоятельное решение по той или иной принципиальной статье. В особенности, когда не в его власти сократить все, что внушает беспокойство.
— Хватит! Хватит! — командую себе. Если буду продолжать думать о Крутковском, то наверняка не засну. Не он ли прошлой ночью топтался на моей могиле. Нет, у него не сапоги, а ботинки с тупыми, задранными кверху носами.
Надо думать о чем-нибудь хорошем, приятном. Вглядываюсь в освещенное луной лицо Тамары. Вспоминается первое знакомство. Она шагала в громаднейших валенках по двору Горьковского автозавода. Ни дать ни взять мужичок с ноготок. Я окликнул, шутя:
— Здорово, парнище.
— Шагай себе мимо, — в тон ответила она.
— Уж больно ты грозен, как я погляжу.
Бывают в жизни случайности. Томка оказалась тем самым комсоргом центральной заводской лаборатории, которого я разыскивал по рекомендации комитета комсомола. Дважды мы встречались по делам, потом написал о ней зарисовку в «Вечерке». Через месяц мы отправились в ЗАГС. Родня и ее и моя были в ужасе, твердили хором:
— Дети, совсем еще дети. Ни кола, ни двора. Месяц проживут и разбегутся.
Да, начали мы семейную жизнь с решения такой острой проблемы, как «чайная ложечка». В первую зарплату купили стаканы и чайные ложки, столовые покупали потом.
