Михаил Алексеев - Наследники
Она взяла Леньку на руки и стала жадно и страстно целовать его в крутой лобик, в глаза, в рот, в этот маленький нос, так напоминавший ей любимого человека, безжалостно обидевшего ее.
Тоня, следившая за матерью большими, широко открытыми глазами, спросила:
— Мама, а зачем у тебя слезы?
Мать, встрепенувшись, ответила:
— Это оттого, доченька, что я очень тебя люблю. Ленька, ревновавший мать к сестре, надул губы, готовясь зареветь.
— А меня? — уже вздрагивающим голосом спросил он.
— И тебя, сынок… Я вас обоих люблю!..
— А тятьку? — неожиданно спросил Ленька.
Мать пристально посмотрела в глаза сына, и комок подкатил к ее горлу. Она едва проговорила:
— И тятьку…
* * *Однажды ефрейтора Сергея Смирнова вызвали к начальнику штаба полка майору Афанасьеву.
Не без робости подходил Сергей к блиндажу командира. Он знал строгий нрав майора и тщетно пытался вспомнить, в чем, собственно, провинился.
Смирнов тихо постучал в дверь и, получив разрешение, вошел в блиндаж. Первое, что он увидел, — это большой синий конверт в руках начальника штаба, конверт, в котором Сергей отправил последнее письмо жене.
Смирнов посмотрел на майора, еще раз — на конверт и все понял.
— Зачем ты ей написал это? — после некоторой паузы спросил начальник штаба, указывая на письмо. — Ты что, был уверен во всем, что писал?
Сергей молчал. Конечно, он не был уверен в этом. Все как-то само собой пришло ему в голову. Она молодая, красивая… Его три года нет дома… Сколько можно ждать?
Майор долго беседовал с солдатом и, только когда стало темнеть, отпустил его в роту.
Всю ночь Сергей не мог заснуть. Он думал о своей солдатке, которую так обидел. Думал и знал, что там, далеко-далеко, в родном его селе, вот так же, не смыкая глаз, лежит на своей постели его жена, и все мысли ее о нем.
Слуга народа
«В дивизионке узнали об удивительной встрече солдата-избирателя со своим депутатом. Случается же такое!
Декабрь, 1944 г.»
Алексей Круглов ждал. Одна минута, другая, третья… Вот уже тридцать минут длится артподготовка. Полчаса земля дрожит как в лихорадке; впереди, в двухстах метрах, бушует море разрывов. В груди учащенно бьется сердце… Еще несколько минут — и в воздух со свистом взовьется ракета, раздастся команда «Вперед!».
Алексей посмотрел вправо. Коренастый пехотинец, его сосед, уже наполовину вылез из окопа и, вцепившись пальцами в мерзлую насыпь, готовился выпрыгнуть. Шапка упала с его головы, но он не замечал этого.
— Эй, товарищ, шапку топчешь! — крикнул ему Круглов, который только накануне наступления прибыл в роту и которому очень хотелось хоть с кем-нибудь завести знакомство.
— Шапка, говорю, упала! — повторил он повернувшемуся к нему пехотинцу.
Но как раз в этот миг в воздух взвилась ракета. Сосед вскочил и с громким «ура», то и дело спотыкаясь, побежал вперед. Алексей подтянулся и перевалил через бруствер. Вскочив на ноги, он помчался вслед за пехотинцем.
Он бежал, тяжело дыша. Немецкие траншеи были уже совсем близко. «Еще немного, еще немного…» Вдруг что-то страшно треснуло рядом с Алексеем, земля качнулась и стала переворачиваться, уходя куда-то кверху.
Алексею показалось, что он сейчас провалится в пропасть, и он судорожно схватился за траву. «Помогите!» — хотел крикнуть Алексей, но не смог. Руки его ослабели, выпустили траву, и он неудержимо покатился в черную бездну…
Но что это? Он не разбился. Лежит на чем-то холодном и сыром. И кто это трясет его за плечи?.. Алексей с трудом раскрыл глаза и сквозь туман увидел склонившегося над ним человека.
— Жив? — ласково спрашивал он, поднося к дрожащим губам Круглова флягу с водой. — Не бойся… Выпей… вот так…
Лицо человека показалось Алексею знакомым. «Где я видел его?» — спрашивал он себя, пытаясь вспомнить. Но тут же потерял сознание.
…Через два месяца Круглов возвратился из госпиталя. За это время батальон ушел далеко на запад от того места, где был ранен Алексей. Мысль, которая беспокоила Круглова все эти два месяца, не оставляла его и сейчас. «Увижу ли я еще раз человека, который спас меня? И почему его лицо показалось мне знакомым?»
С этими мыслями он открыл дверь указанного ему блиндажа и… ахнул. Перед ним за небольшим столом сидел человек, вынесший его с поля боя.
— Что вы хотели… — начал было он, вставая из-за стола, но, узнав Круглова, тоже запнулся. Алексей стоял перед ним, радостный, сияющий, устремив на него восторженный и благодарный взгляд, нетерпеливо комкая в руках шапку.
Теперь Круглов вспомнил, где он видел этого человека. Память быстро перенесла его на несколько лет назад, и он отчетливо представил маленький городок на Волге, залитую солнцем городскую площадь, украшенную цветами и флагами трибуну. На трибуне, рядом с секретарем райкома, стоит высокий человек с орденом Ленина на левой стороне груди. Это знатный комбайнер страны. Его выдвинули кандидатом в депутаты. Он приехал в этот маленький городок, чтобы встретиться со своими избирателями.
Алексей, которому тогда только сравнялось восемнадцать лет и которого еще не покидало детское любопытство, протиснулся к самой трибуне и не отрывал восторженных глаз от знаменитого человека, за которого он отдаст свой первый голос.
Сергей Федорович Алаторцев — так звали кандидата — говорил немного. Он кратко рассказал о себе, поблагодарил избирателей за высокое доверие, которое они ему оказывали, и поклялся его оправдать.
Больше Круглов не видел Алаторцева вплоть до этой удивительной встречи.
И вот сейчас они стояли друг против друга — депутат и его избиратель…
— Я… я вас знаю, — наконец заговорил Алексей срывающимся голосом. — Вы наш депутат, я голосовал за вас…
И он стал торопливо рассказывать про тот солнечный, праздничный день, который он сейчас вспомнил, глядя на Алаторцева.
Алаторцев пристально смотрел на Круглова, удивленно вскинув густые черные брови. Его суровое лицо стало ласковым, в глазах засветилась теплота. Он порывисто шагнул к Алексею, сжал его в объятиях, крепко поцеловал и почему-то прошептал: «Спасибо, друг…» Ватная куртка на нем распахнулась, и Круглов увидел на его груди орден Ленина, а рядом с ним, совсем новенькие, орден Красного Знамени и медаль «За оборону Сталинграда».
Потом депутат быстро отвернулся, словно стыдясь своей слабости.
— Да… да… это здорово… ей-богу! — твердил он в большом волнении.
* * *Эту удивительную и в то же время самую обыкновенную историю мы услышали совсем недавно. И рассказал нам ее гвардии старший сержант Алексей Круглов.
— А где же сейчас Алаторцев? — почти одновременно спросили мы.
От этого вопроса Алексей сразу как-то помрачнел и низко опустил голову.
— Нету… больше Алаторцева, — с трудом выдавил он, и губы его дрогнули. — Погиб… в Будапеште… Королевский дворец штурмовал. Пять раз водил нас в атаку, потом немецкая пуля прямо в грудь ему попала. Только и успел проговорить: «Вперед, ребята!»
Вдруг старший сержант засуетился, стал что-то искать в вещевом мешке. Через минуту вынул оттуда большой сверток старых писем.
Это его переписка с избирателями. Они и на фронт ему писали, просили помощи, совета… Целые ночи, бывало, сидит, все ответы составляет… Мы ведь с ним после той встречи больше не расставались…
Мы вздохнули и надолго замолчали.
— Слуга народа, — словно отвечая на свои мысли, прошептал кто-то.
— Да, это был настоящий слуга народа! — взволнованно проговорили мы все сразу.
Лейтенант Лобанов
«9 мая 1945 г. Не самый ли это радостный день?! И странно, что именно в этот день так «зло» поддел нас Миша Лобанов!..»
Мы встретили его на продпункте в Ташкенте в начале декабря 1941 года, перед тем как выехать во вновь формируемую стрелковую дивизию в одном из небольших городков Северного Казахстана. Путь предстоял дальний, и мы запасались продуктами. Мы, то есть я и мой сосед по госпитальной койке старший лейтенант Грищенко, обратили внимание на Лобанова по двум причинам, скорее даже по трем: во-первых, лейтенант стоял рядом, в одной очереди; во-вторых, он ехал с нами в одну часть; в-третьих, и, очевидно, главным образом потому, что этот офицер поразил нас своим видом: он был мал ростом и очень молод, его хотелось назвать не иначе как «мальчик».
Было странно видеть на нем лейтенантские знаки различия. Меня все время подмывало спросить его: «Послушай, хлопец, а уж не воспитанник ли ты какой-нибудь части? Не рано ли ты, братец мой, нацепил знаки различия?» Однако я не спросил. Сделал это за меня не отличавшийся особой деликатностью старший лейтенант Петр Грищенко. Он положил свою тяжелую руку на плечо Лобанова и, когда тот, застенчиво улыбнувшись, повернул курносое, круглое лицо, спросил:
