Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II
— Ну что ж, пожалуй, пожалуй, — глуховато покашливая, произнёс Нечаев. — Тебе на месте виднее.
— Не мне, Филату Филатычу. Любопытный старикан. Вяжет плоты каким-то известным ему только способом, материт всех остервенело… Позавчера на ночь уехал куда-то. «Погляжу, говорит, чем белки дышат». Прилетел вчера к обеду, загнав лошадёнку, заматерился ещё яростнее. Через неделю, утверждает, вода поднимется. Надо как-то нам бы его… премировать побогаче.
— Сделаем. Как вообще-то там?
— Лесу достаточно навалили. Успеть бы плоты сколотить. Я уж почти половину людей по требованию Филата Филатыча ему отдал. А у вас как?
— Всё нормально. Слушай, ты что с моей секретаршей сделал?
— То есть? — не понял сразу Савчук.
— Чуть с ума она не сходит все эти дни. В Москву было кинулась… «Обрекаешь, говорю, меня на смерть ты, как я тут без тебя? Дай отцу телеграмму, письмо напиши… Теперь-то уж нашли друг друга».
— А-а, — сказал Савчук. — А это точно его дочь?
— Здравствуйте… Чья ж ещё? Сегодня она с ним по телефону говорила.
— Он позвонил?
— Да нет, мы отсюда Наркомат вызвали.
Возвращаясь из Облесья, Савчук думал о состоявшемся разговоре с директором. Голос у Нечаева вроде бодрый, покашливает только. Значит, оправился после того жестокого приступа в кабинете у Кружилина. С недоумением размышлял о Наташе Мироновой, вернее, о её отце-генерале. Это был ещё не старый, только очень измученный, кажется, язвенной болезнью человек. На лице его выделялись брови, не очень густые, но размётистые. Глянув на эти брови, Савчук вспомнил, что и у Наташи такие же, и сразу подумал: не он ли её отец?
— Простите, Александр Викторович, у вас нет… дочери Натальи?
— А что? — вскинул он свои тёмные, недоверчивые глаза. Взгляд у него вообще был какой-то отчуждённый, немного испуганный, будто он от каждого собеседника ждал подвоха, ловушки, и это не вязалось с его генеральской формой, с его положением в Наркомате. — Была у меня дочь по имени Наташа. Но она погибла вместе с матерью, моей женой, во время эвакуации. Я навёл все справки… Их эшелон разбомбили.
— У нас в Шантаре, на нашем заводе, работает Наталья Александровна Миронова. Ей лет двадцать — двадцать один. Я не знаю, ваша ли это дочь, но брови у неё… И глаза… И она из эвакуированных.
— Боже мой! — Миронов шагнул из-за стола к Савчуку. — Неужели жива? Я немедленно позвоню в Шантару…
Вернувшись из Наркомата и закрутившись с делами, Савчук как-то не выбрал времени рассказать Наташе о встрече с её отцом, полагая к тому же, что они давно созвонились. Раза два у него мелькало удивление, почему ж Наташа сама не отыщет его и не расспросит о подробностях этой встречи, но тут же эта мысль пропадала в суматохе. И только перед самым отъездом в тайгу, когда грузовики уже выехали за территорию завода, а Савчук из проходной прощался с Нечаевым, решил перемолвиться с Наташей.
— Я слушаю, Игнат Трофимович, — сказала Наташа в трубку.
— Ты что ж об отце-то ничего не спросишь? Всё-таки я живого его видел.
— О каком?.. Что-о?! — В трубке что-то захлебнулось, послышалось частое дыхание. — Постойте… Вы это… со мной говорите? С Наташей?
— Да ты что? — растерялся даже Савчук. — Погоди… Я в Наркомате встретил твоего отца. Он обещал позвонить тебе сразу. Разве он не звонил?
— Не-ет, — растерянно промолвила девушка. — Постойте… Я сейчас к вам… Вы откуда говорите?
— Я из проходной. Но меня ждут люди. Грузовики с заведёнными моторами.
— Нет, не-ет! — закричала Наташа. — Подождите меня!
…Над тайгой по-прежнему палило солнце, даже в тени под деревьями было душно и влажно, как в парной бане. Лошадёнка, привычная к такой жаре, шла резво, только время от времени фыркала да мотала хвостом, пытаясь отогнать комарьё. Савчук, запарившийся в пиджаке, решил было его снять, но тут же надел, потому что комары, как шильями, тотчас начали прокалывать рубаху на спине, на плечах.
Да, странно это, что Миронов не позвонил дочери, как обещал, не дал даже телеграммы, раздумывал Савчук, покачиваясь в седле. Вообще никак не сообщил о себе, пока дочь сама не позвонила.
За обратную дорогу эта мысль несколько раз возвращалась к Савчуку, неприятно беспокоя чем-то…
Вернулся Савчук уже затемно, выслушал доклад Мазаева о том, что сделано за день, остался доволен.
— Многие только, что на сплотке, кашлять начали, — сказал Мазаев. — Старик их целый день в воде держит. А сам как железный, зараза… Одна лошадь ногу сломала. Пристрелить пришлось.
— Эти как… марафонцы, которые подрались?
— Работают, как звери.
— Людей на сплотке менять надо…
— Да меняем.
Когда совсем стемнело, Савчук, поужинав, взял мыло и полотенце, пошёл к Громотухе. Всюду на отлогом галечном берегу громоздились кучи брёвен, длинные готовые связки плотов лежали на воде, привязанные канатами к большим валунам или вкопанным в землю бревенчатым сваям. Савчук зашёл на один из таких плотов, разделся. Здесь, на реке, было свежо, тянул ветерок, относил комаров, и они почти не беспокоили. Вдыхая с жадностью холодный запах мокрой древесины, Савчук прыгнул в тёплую, усыпанную звёздами воду. Здесь было неглубоко, всего по грудь, течение слабое, дно песчаное. Савчук вымыл голову, с наслаждением поплавал, разбрызгивая руками звёзды, вылез на плот, натянул брюки и рубаху, закурил.
За его спиной горели редкие огни костров, слышались нечастые голоса, раздавался иногда смех. Всё это доносилось реже и реже, люди, утомлённые долгим и нелёгким рабочим днём, укладывались в палатках, в землянках, а то и просто у дымокуров.
Неожиданно сзади послышались всхлипы оседавших в воду брёвен. Савчук обернулся — кто-то шёл к нему по плоту. Через секунду-другую он различил, что это Вера Инютина.
— Ой, ноги чуть не поломала! Там ещё брёвна не связаны. Извините… Я не знала, что это вы здесь. Думала, из девчонок кто.
Савчуку эта девица не нравилась, ему были всегда неприятны её какие-то уж слишком угодливые глаза при встречах, и он не понимал, зачем Нечаев взял её к себе в секретарши. Заходя в приёмную, он вежливо здоровался и, отмечая, как вспыхивают приветливо её длинные глаза, тут же отворачивался. Несмотря на приветливость, глаза её казались ему неискренними. А вот сейчас, кажется, и голос, и слова.
— Сюда вообще не следует ходить купаться, — сказал Савчук. — Не положено.
— Кем это? — спросила Вера. — Вы же ходите… Тут вода чистая.
Она проговорила это приглушённо и, кажется, чуть с улыбкой. На этот раз в её голосе Савчук уловил откровенное желание разрушить грань официальности.
— Тут везде вода чистая.
И Савчук встал.
— Вы простите… Ей-богу, я думала, что тут… Я уйду. Купайтесь.
— Я уже выкупался, — ответил он и пошёл на берег.
Минут через двадцать, когда Вера с мокрыми волосами шла от берега по протоптанной в лесной траве дорожке, из-за толстого ствола метнулась к ней расплывчатая тень, кто-то железной хваткой защемил ей и голову, и шею. Она не успела крикнуть, только охнула, чей-то горячий рот поймал её губы, начал жевать их, а другой, свободной рукой нырнул под расстёгнутую кофточку, больно сжал холодную от воды грудь. Вера пыталась вывернуться, зарычала, принялась рвать волосы насильника, а потом, догадавшись, кто это, затихла и даже, когда тот оторвался от её губ, сказала:
— Ну что же ты, Аникей? Ещё целуй, а то у меня кровь застыла.
Елизаров, однако, отпустил её, сел на корточки под сосну.
— Дурак ты, — зло сказала Вера, застёгивая кофточку. — Что пугаешь? Захотел потискаться — сказал бы. Сама б пришла.
Вера постелила полотенце на землю и села рядом с Елизаровым, натягивая юбку на коленки.
— Я, Верка, Нинуху свою из-за тебя выгнал, — сказал он тоскливо. — Айда за меня.
— Не будет этого.
— Тогда… вот те крест, Верка, силой тебя подомну как-нибудь. Нарушу твою невинность драгоценную.
— И этого не будет, — спокойно сказала Вера. — Тогда ведь тюрьма, фронт. А ты этого боишься. Трус ты. Вон цыкнул на тебя Савчук, и ты остался тут, вкалываешь. Трудненько? — усмехнулась она.
— А зачем мне на рожон с этим пустяком лезть? Я вот хочу на желдорогу перейти работать. Устроюсь кем-нибудь — кладовщиком или где по механизации. Я ж тракторист всё же. А из-за такого пустяка он, Савчук-то, ещё и озлиться может.
— А у вас-то что, в милиции? Сняли броню, что ли?
— Ну, у нас… — неопределённо махнул рукой Елизаров.
Вера, поняв, что у Елизарова по службе какие-то неприятности, опять усмехнулась. Он заметил это, схватил железными пальцами её за плечо, тряхнул.
— Ты! Не скалься. Всё рыбачишь, где поглубже? Ишь, на плот припёрлась. Дура! Да разве он клюнет?
— Вывел, а! — И Вера хохотнула. — Зад отрастил, а мозги совсем ссохлись. Я и не знала, что он тут.
