Иван Мележ - Метели, декабрь
Только рассвело, когда он вышел из возка у сельсовета. В сельсовете был один дежурный, он, должно быть, дремал перед этим и, когда Башлыков, громко топая сапогами, обивая снег, вошел в помещение, встретил его виновато. Смотрел с непонятной настороженностью. Башлыков нарочно весело потопал по комнате, потирая руки, показывая, что промерз малость в дороге, надо согреться, невзначай спросил о новостях. На людях Башлыков всегда имел привычку держаться весело, бодро. Дядька, однако, попался неразговорчивый, на вопрос Башлыкова только неприветливо ответил, что Гайлис в Хвойном на коллективизации, а секретарь пока не пришел.
Он повеселел только тогда, когда Башлыков попросил его позвать Дубодела. Взбодрившись, мигом натянул на косматую голову баранью шапку и, мягко ступая валенками, выбежал на крыльцо. Башлыков снова заходил по комнате, то и дело бросая взгляд в окно на улицу. Он беспокойно ждал Дубодела: было бы неприятно, если бы его не оказалось дома. Дубодел был ему очень нужен. Еще вчера, думая об этой поездке, Башлыков вспоминал Дубодела, решил, что Дубодел будет в этой поездке при нем. Хотел получше приглядеться к нему, примериться, чего он стоит. На Дубодела Башлыков возлагал серьезные надежды. Надежды эти надо было проверить.
Дубодел был дома. Башлыков увидел его, когда он появился перед окном — шел быстро, стремительно, так что крылья его застегнутой на одну пуговицу шинели разлетались в сторону. Разлетались в стороны и уши буденовки, что еле держалась на макушке. Ноги в разношенных сапогах ступали твердо, на костистом лице была решительность. Человек спешил как на выручку, готовый на все.
Он стремительно поднялся на крыльцо, перешагнул порог, громко поздоровался, доброжелательно, с уважением назвал: товарищ секретарь. Крепко пожал руку Башлыкову, как бы подтверждая, что в нем все надежно.
Башлыков помедлил, глянул испытующе.
— Надо в Курени.
В том, как произнес, была значительность. Значительность была и во взгляде.
Дубодел кивнул молча и тоже значительно: ясно. Лицо деловито сосредоточилось, шмыгнул простуженно.
— Сейчас?
— А когда же? — Башлыков по-товарищески добавил: — Отклад, говорят, не в лад.
— Аге, — снова шмыгнул носом Дубодел. — Откладывать некуда.
— Вот именно. Так что собирайтесь. Быстро.
Дубодел вытянулся, как по команде.
— А чего тут собираться?
Руки ловко ухватили второй крючок на шинели, застегнули, натянули глубже буденовку.
— Вот только перекусим, — добавил деловито. — Позавтракаем только…
— Вы не завтракали? — остановил его Башлыков.
— Да я уже, конечно. Я про вас. Женка там в момент…
Башлыков уловил, что в голосе его тут не было твердости, не слишком добивался. Видать, не очень верил в завтрак свой. Башлыков успокоил:
— Позавтракал уже.
— Ну, тогда хоть сейчас.
— Заезжайте домой, предупредите, — распорядился Башлыков. — Чтоб не волновались. Дня на два, скажите…
2Возок быстро оставил позади алешницкую улицу, повернул за угол, понесся к гати, к зарослям. По вымерзшей наезженной гати моментально домчали до цагельни, и вот зачернели уже впереди утренние дымки над куреневскими крышами.
В Башлыкове и дымки эти, и крыши, нахмуренные, понурые, хоть и подбеленные снегом, отозвались беспокойством. Подходило вплотную, подымалось каменной стеной неподатливое, чужое, что необходимо было сдвинуть и что не хотело сдвинуться.
Башлыков приказал держать к хате Миканора Глушака.
Когда ехали улицей, чувствовал, как пронизывают его молчаливые взгляды с обеих сторон. Внимательно ловил настороженную черноту окон, пестроту дворов; и окна, и дворы были почти все пустые, деревня жила, казалось, беззаботно, спокойно. Однако он хорошо знал, что покой этот обманчив. Заметил, как вышел из хаты, застыл на крыльце дядька, зорким глазом проводил, пока не скрылись за поворотом улицы. Две женщины, глядя ему вслед, отошли от колодца, одна даже перестала тянуть очеп.
От беспокойства, от ощущения, что за ним наблюдают, подобрался, сел ровнее, всей осанкой показывая решительность, смелость. Видел, Дубодел вытянул шею, порезвел, нетерпеливо и весело поглядывал на хаты, на дворы. Держался так, будто предчувствовал близкую схватку и радовался ей, рвался к ней. Эта веселая задиристость была по душе Башлыкову. Перед двумя рядами настороженных изб ему хорошо было от такой смелой уверенности, хорошо чувствовать рядом человека, который в любой момент готов помочь.
У хаты Миканора Глушака Дубодел первый соскочил с возка, решительно зашагал к воротам. Уже у ворот он спохватился, как бы сдержал себя, подождал Башлыкова, пропустил вперед.
Только зашли во двор, на крыльце появился Миканор Глушак. Был одет в некрашеный заношенный кожух, с заячьей шапкой в руке. Похоже было, собирался куда-то, оделся за минуту перед этим. Смотрел с приглядкой, глаза на побитом оспой лице беспокойно спрашивали: чего это наведалось такое высокое начальство? При том лицо озаряла улыбка, кроткая, гостеприимная.
— Встречай гостей! — крикнул Башлыков, шагнул навстречу. Он доброжелательно протянул Миканору руку.
Глушак торопливо надел шапку, подал руку. Башлыков крепко, сильно пожал ее.
— Подгадали! Застали дома! — сказал Башлыков опять, звонко, удовлетворенно.
Он стал обивать снег с сапог, отряхивать с пальто, с шапки.
Глядя на него, стал обивать снег и Дубодел, но без старания, как попало. Будто делал ненужное.
— Ат, чего тут… Заходите!..
В хате было двое стариков. Старик, сидя на полатях, обувал лапти, накручивал онучи, а старуха подметала у печи глиняный пол. Подметала торопясь.
Башлыков тем же звонким голосом поздоровался.
— Добрый день! — протянул старухе покрасневшую с мороза руку. Та, суетясь, вытерла свою о подол, торжественно, лопаточкой подала ему. Рука ее была темная, костистая. Башлыков пожал ее осторожно, с уважением. Старик, завязав обору, тоже встал навстречу Башлыкову. На его пожатие ответил приветливо, охотно.
Дубодел растолковал, что это отец и мать Миканора: Даметик, Даметиха — тетка Авдотья.
— Подгадали! Застали дома! — снова сказал Башлыков, уже старикам, завязывая разговор.
— Аге! — сразу отозвалась Даметиха. — А то уже ж вон шапку взял, собрался идти. Кеб на минуту поздней, дак и не было б тут!
— Недалеко собрался! — подсоединился Миканор. — Хозяйство поглядеть!..
Он с интересом ждал отгадки, зачем приехал Башлыков. Такой же интерес, только более открытый, был на лице и у старухи.
Однако надо всем властвовал обычай, неизменный закон гостеприимства по отношению к человеку, который ступил в хату. Миканор пригласил Башлыкова раздеться, и старуха охотно поддержала сына. Башлыков знал «закон», понимал, что надо у гостеприимных хозяев вести себя добропорядочным гостем, раздеться, сесть к столу. Но не терпелось, дорого было время. Только присел на стул, расстегнул верхний крючок пальто.
Глушак, видно, понял настроение его, однако с крестьянской настойчивостью повторил, что просит раздеться, а матери распорядился: накормить гостей. С дороги люди. Мать поддержала его, однако, отметил Башлыков, не очень уверенно.
— Позавтракали уже, — сказал Башлыков мягко и вместе озабоченно.
— Когда то было! — тянул свое Миканор.
Башлыков дал понять, что не имеет привычки церемониться, сказал решительно:
— Пройдем по деревне. Потом вернемся!
— Не заработали еще на завтрак! — весело бросил взгляд на Миканора Дубодел. Он захохотал. — Заработать надо, ясно!
Все же хоть немного, да требовалось отдать должное обычаям. Показать себя перед хозяевами человеком культурным. Башлыков задержался в хате, дозволил себе провести здесь десяток минут. К тому же стоило лучше приглядеться к Глушакову жилью, к родителям его.
За этим сразу пошло главное, тревожное: выяснить обстановку в селе, как она видится их глазами…
Сидя у стола, не выдавая интереса, осмотрелся. Хата маленькая, на одну комнату, пол из глины. Можно сказать, нет пола. Двое полатей: сына и стариков. Домотканые одеяла. Большой сундук — гордость крестьянских хат на Полесье. Может быть, с домотканым полотном, с праздничной одеждой. На стене портреты Сталина и Калинина. В углу вверху пусто, образа сняты. Но рушник висит, как дань старому… На подоконнике стопка книг, брошюры… Где же колхозные документы? Верно, в сундуке…
Воздух был спертый, нечистый. Терпко пахло кислым. Видно, в хате кормили поросенка или свинью. И вообще в хате не чувствовалось чистоты, порядка. Свыклись. Башлыков навидался всякого, однако в последние годы все же имел свою комнату, привык к чистому воздуху, к опрятности. И здесь, как и каждый раз, он чувствовал, что город — это город, а деревня — деревня и что между ними во всем расстояние огромное. Как два разных мира. И чувствовал остро, неизменно, что он человек до мелочей городской, из того, городского мира. Никогда не свыкнется с этой чернотой, несвежим запахом. Терпеть может, а свыкнуться не свыкнется. Вошел с кнутом возница, на приглашение Даметихи разделся, сел около Дубодела.
