Анатолий Соболев - Награде не подлежит
– Реутов, вы поняли, что я сказал? – тревожно спросил Пинчук.
– Понял, – ответил Костя и пошел прочь от рубки, цепляясь за гнутые поручни.
Он на миг даже забыл, где он и что надо делать. Азотный наркоз отравлял его. Костя пьянел, будто пил рюмку за рюмкой.
Пинчук заподозрил неладное:
– Реутов, провентилируйте скафандр! Даем напор. Ухватитесь за что-нибудь! Держитесь крепче!
У Кости плыло все перед глазами, он плохо соображал. Он еще понимал, что ему надо приподняться на несколько метров и глубинное опьянение азотом пройдет, и тогда он может вернуться к лодке и продолжить ее обследование. Все это, как опытный водолаз, он знал и даже хотел предупредить Пинчука: «Я пьянею!», но им уже овладело хмельное безразличие к себе и ко всему вокруг, ничего не хотелось делать, и не было никакого страха.
А потом ему стало нестерпимо смешно. Смешно оттого, что подводная лодка лежит боком, что боевая рубка ее наклонилась, что пушка уткнулась стволом вниз и что он, Костя, как мокрая вошь, лазает по холодному металлическому телу.
– Реутов, немедленно наверх! – кричал Пинчук.
Костя засмеялся в ответ. Чего они там паникуют? С ним все в порядке. Он почувствовал, как его потянули за шланг-сигнал. Не-ет, у них ничего не выйдет! Костя ухватился за изогнутый леер, захихикал – пусть попробуют теперь отодрать его!
– Реутов, выходите!
– Да не пьяный я, нет! – уверял он младшего лейтенанта и смеялся писклявым смехом. (Голос на глубине меняется, становится тонким.)
И хотя у Кости сохранился в сознании проблеск трезвой мысли, что он опасно опьянел от глубины и что его может выбросить наверх и тогда обрушится на него кессонка, но он уже не мог сдержать веселья. Ему стало еще смешнее от мысли, как он вылетит наверх «сушить лапти», как будет бултыхаться на поверхности в раздутом скафандре, будто поплавок, и как будут его буксировать за шланг-сигнал к трапу. Он хохотал и пытался что-то петь разудалое.
– Реутов, я приказываю – немедленно наверх!
«Подь ты в пим дырявый! – весело подумал Костя и еще крепче ухватился за леер. – Черта с два! Фиг вам, фиг!»
И вдруг услышал голос старшины:
– Костя, говорит Лубенцов. Слушай меня внимально. Надо, понимаешь, осмотреть люк боевой рубки. Он на самом верху рубки. Мы немного подбираем шланг-сигнал, а ты поднимись и посмотри.
– Ладно, – с пьяной легкостью согласился Костя.
Когда он приподнялся на несколько метров, он пришел в себя, отрезвел и увидел, что держится за спусковой канат гораздо выше рубки и лодка где-то под ним. Огромной длинной сигарой темнела она у него под ногами.
– Я опьянел? – догадался он, вспоминая какие-то голоса и приказания.
– Нет, – спокойно ответил Лубенцов, и Костя удивился, что на телефоне не младший лейтенант, а старшина. – Но время твое истекло, и тебе пора подниматься наверх.
– Я трезвый, – сказал Костя, приходя окончательно в сознание. – Я могу продолжить обследование.
– Не надо, – все так же спокойно и непривычно мягко говорил Лубенцов. – С «Нептуна» спускают водолазов. Выходи, Костя.
– Я, кажется, слышал ответные стуки. – Костя припоминал что-то, как после сильного похмелья.
– Хорошо, хорошо, Костя.. Мы все поняли, – благодарил Лубенцов. – А теперь следи за воздухом, мы выбираем шланг-сигнал.
Его потянули наверх. Когда Костя вышел из воды и поднялся по трапу, он увидел на палубе инженер-капитана второго ранга Ващенко истоящего перед ним бледного Пинчука. Разъяренный командир что-то выговаривал младшему лейтенанту.
Возле «Святогора» болтался водолазный бот. Из тумана неясно проступал «Нептун». Костя узнал его по силуэту.
С Кости сняли шлем.
– Люди, кажется, живы, – доложил он командиру.
– Благодарю за службу, – сказал Ващенко.
Не успел Костя по-уставному ответить «Служу Советскому Союзу», как хмельно кругом пошла готова. Он пошатнулся и, уже охваченный гибельным предчувствием, уже с испугом слушая, что происходит в его организме, уже понимая, что не избежал закупорки кровеносных сосудов пузырьками азота и что сосуды рвутся под напором невыделенного из крови газа, – увидел Лубенцова, хмуро, с бессильным отчаянием смотрящего на него.
Безвольное тело Кости вывалилось из скафандра, его подхватили на руки матросы. Уже теряя сознание от знакомой горячей боли, стеклянно пронзившей его от паха до пяток, услышал высокий голос командира:
– Что вы сделали! Вы понимаете, что вы сделали! Под трибунал пойдете, негодяй!
Костя не понял значения этих слов. Уже проваливаясь в глубину темной горячей боли, уже теряя свое тело, ужепонимая горькую обреченность, он закричал что-то бессвязное, исступленно моля кого-то о пощаде.
И крик этот эхом отозвался во всей его дальнейшей жизни...
И повторилось все сначала.
Костя опять прошел все госпитальные муки. Закаменев от отчаяния, понимая, что теперь ему нет места в нормальной человеческой жизни, что навсегда обречен на одиночество, лежал он трупом.
В палате, когда пришел в себя, Костя узнал, что экипаж подводной лодки спасен. Но при подъеме уже самой лодки погиб Лубенцов: ему обрубило понтоном шланг-сигнал, и Вадим задохнулся на глубине.
Костя давился слезами, он представлял муки Вадима – сам задыхался и знал, что это такое. Он знал, каким вытащили Лубенцова на поверхность. Металлический водолазный шлем превращается в кровососную банку – давление воды на глубине, обжимая скафандр, вытесняет всю кровь из тела в голову. Костя видел таких водолазов, когда не узнать, кто перед тобою, когда вместо головы раздутый сизо-багровый шар, когда глаза выдавлены из орбит, а губы, нос, щеки, уши – все наполнено кровью и безобразный шар этот лоснится от внутреннего напора.
Не успел Костя пережить гибель Лубенцова, как пришла другая страшная весть: в Карелии, вытаскивая со дна озера авиационную бомбу, подорвался мичман Кинякин.
Из госпиталя Костя вышел через полгода и сразу же был демобилизован.
Потом была долгая и мгновенная жизнь.
Константин Федотович Реутов сразу же узнал в подполковнике того давнего юного лейтенантика, к которому тридцать с лишним лет назад пришел он, демобилизованный матрос Костя Реутов. Офицер тогда строго отчитал его за то, что Костя явился в военкомат одетым не по форме, а по-граждански – в рубашке и костюме старшего брата.
Бывший лейтенант располнел, черты лица приобрели властность, дающуюся годами командования, как некий высший знак отличия от обычных смертных. Волосы у него поредели, но были еще без единой сединки и, как и тогда, тщательно расчесаны на пробор. По-прежнему, до блеска, были выбриты и щеки, сохранившие, несмотря на возраст, юношеский румянец.
По тому как входили и выходили из его кабинета подчиненные, чувствовалось, что аппарат военкомата работает четко, отлаженно, без перебоев и что подполковник является примером для подчиненных.
– Почему вы не пришли вовремя? – спокойно, но строго спросил военком.
– Работы очень много. Грипп свирепствует, половина шоферов заболело.
Подполковник развернул личное дело лейтенанта запаса Реутова Константина Федотовича. (Окончив автодорожный институт, Реутов стал офицером запаса.)
– Кем вы служили во время войны? Здесь записано – водолазом. – Подполковник поднял глаза на седого человека с тонким интеллигентным лицом и спокойными светлыми глазами.
– Водолазом, – подтвердил Реутов.
– Всю войну?
– Да. Вернее, с сорок второго.
Подполковник не мог понять: воевал, а наград не имеет. Странный какой-то случай. Вызывая к себе директора городской автобазы, в личном деле которого значилось, что он участвовал в войне, и которому надо было вручить Удостоверение участника Великой Отечественной, военком обнаружил, что в графе о наградах не значится ни одной награды. Сейчас, когда участники войны награждались юбилейной медалью «60 лет Вооруженных Сил СССР» и военкоматы готовили списки для представления к наградам, поднимали личные дела бывших фронтовиков, собирали справки о ранениях, документы о прохождении службы, вызывали к себе запасников, беседовали с ними, уточняли документы, факты, даты... он, военком, и обнаружил это странное «Личное дело» лейтенанта запаса.
– Да, да, в сорок втором. – Подполковник листал страницы. – Доброволец?
– Доброволец. Семнадцати лет пошел. – Константин Федотович смутился, получилось – вроде бы похвастал этим, и чтобы как-то сгладить это невольное бахвальство, пояснил: – Весь класс пошел, все мальчишки. Девятый «А», – зачем-то уточнил он.
Константин Федотович вспомнил, как всем классом ходили в райвоенкомат, как обивали порог. Они тогда думали, что все вместе и отправятся прямо на фронт и воевать будут в одном взводе, но их рассовали по разным родам войск – кого в пехоту, кого в танкисты, кого в авиацию, а он, Костя Реутов, попал в водолазную школу на Байкал. И только после войны узнал, что в живых из всего класса остался он да еще двое.
