Павел Паутин - Дом с закрытыми ставнями
Толька заметил нас и стал удирать.
На абордаж его! — крикнул Ванюшка. — В плен не брать!
Толька греб изо всех сил, но лодка его продвигалась значительно тише, чем наша. Я представил, что наша лодка — пиратский бриг. Ванюшка — Бернардито — Одноглазый Дьявол. Сашка — кровожадный капитан Флинт, ну а я — атаман Грей, предводитель пиратов.
Впереди испанская каравелла, груженная слитками золота и рабынями. Команда приготовилась к бою… Все с напряжением ждали громового залпа пушек с брига. Возле капитана каравеллы я представил красавицу — дочь. Она с мольбой протягивала руки к небу»
Я приказываю оставить дочь капитана в живых… Флинт и Бернардито соглашаются со мной.
У тебя гвоздь есть? — спросил меня Ванюшка.
Я пошарил в карманах и нашел целых два гвоздя.
Теперь не удерешь, гад! — закричал Ванюшка.
Челнок проскочил мимо надувной лодки, и Ванюшка успел вонзить в нее гвоздь. Толька испуганно завопил, начал затыкать пальцем дырку, но это не помогло — воздух с шипеньем и свистом выходил из надутой резины. Мы торжествующе хохотали, видя, как лодка погружалась в озеро. Скоро Толька оказался в ледяной воде: он получил по заслугам.
Баптистский спектакль
Придя из школы, я увидел, как несколько братьев зачем — то перетаскивали из подвала все хозяйство деда в сарай. Потом они в кухонном полу сделали люк, поставили крышку на шарниры и прикрыли домотканым половиком. Мать с Ивановной что — то шили в кухне. В подвале стучали молотками и ширкали пилами. Я хотел посмотреть, но меня не пустили.
«Что они затевают?» — недоумевал я.
Наконец, я не выдержал и спросил деда, который нес топор и мясо:
Что это будет у нас?
Вечер любви с показательным выступлением верующих, — ответил он.
Я почесал в затылке, ничего не поняв из его слов.
На другой день к вечеру начали собираться верующие. Мать ходила веселая, в ярком, с большими цветами, платье. Никогда еще я не видел ее такой красивой. Обычно она была в черном платке и в уныло — сером платье. А сейчас прозрачный платок не скрывал ее пышной прически. Меня она даже не замечала, и я чувствовал ее чужой и нелюбимой.
В столовой началось чаепитие. Мать всегда угощала братьев и сестер тем, что никогда не давала нам. Но во время приема гостей нам разрешалось сидеть за столом и лакомиться тем, что было выставлено.
Пронька уже навертывал за обе щеки пирожки с рыбой. Он подмигнул мне, дескать, не зевай, пока братья да сестры все не съели.
На длинных столах дымились пельмени, тарелки с борщом, на блюдах лежали груды пирожков, пахло перцем, уксусом. Пронька с тупыми глазами, с замаслившимся лицом уже уплетал пирожки с повидлом. Не растерялся и я, отведав всего, что было на столе.
После моления Евмен торжественно обратился к общине:
Братья и сестры! Сейчас вы будете лицезреть картину вознесения Христа с горы Елеонской. Следуйте за мной, дорогие.
И все спустились за ним в дедов полуподвал. Там горела лампа. Когда все зашли и встали вдоль стен, ее потушили. И вдруг в темноте возник голубоватый, фосфорический свет. Я разглядел горку из камней. Вокруг нее сидели двенадцать учеников Христа, одетых в белые, слабо светящиеся одежды. Среди братьев и сестер прошел шепот восхищения и умиления, кто — то забормотал молитву. Дверь в полуподвал распахнулась, и в нее бесшумно вплыл сине — зеленый призрак Христа. Я смотрел на него, разинув рот от удивления. «Христос» проплыл, как мне показалось, по воздуху и опустился на груду камней.
Я возношусь на небо, чтобы потом прийти к вам и подвергнуть вас страшному суду, — заговорил он голосом матери. — Нечестивых я низвергну в ад, а праведникам дам вечное блаженство. Идите по всему миру и проповедуйте святое Евангелие. Кто уверует в меня — спасен будет, а кто не уверует — осужден будет.
Когда кончилась душеспасительная беседа с апостолами, «Христос» вдруг отделился от камней, повис в воздухе, слабо светясь во тьме, и медленно вознесся вверх, скрылся в прорубленном люке. Кругом слышались исступленные молитвы.
Все слышали, братья и сестры, что сказал Христос? — обратилась Ивановна к общине. — Близится пришествие Христа. Спешите войти в вечную жизнь, ибо пока есть время и место в Христовой книге жизни.
Перешли в молельный зал. Евмен строго распорядился:
А теперь, братья и сестры, соберем на пропитание проповеднику, странствующему по свету и сеющему добро и исцеляющему нечистых духом. У него нет своей кровли. Поможем ему.
Перед общиной поднялся старик с длинной седой бородой и поклонился всем поясным поклоном. По кругу пошла глубокая деревянная чашка, обитая коричневым плюшем. В нее посыпались серебро и медь.
Обряд пожертвования прошел, и вся община снова села есть. А мне стало здесь так невыносимо скучно, что я оделся и ушел.
Каникулы
Вот и настало желанное лето. Я окончил пятый класс. В поселке строили новую школу — семилетку. Мужики стучали топорами, обстругивали бревна, веревками втаскивали их на верх сруба. Другие распиливали бревна на доски. Мальчишки бегали по духовитым стружкам, по смолистым щепкам. Земля была засыпана опилками, кучами мха — им конопатили сруб…
Меня тянуло в лес, на озеро, к реке. Это дед научил меня любить природу. Мне казалось, что деда знали все птицы, населявшие наш сад. Сидит он, бывало, ранней весной на камне у родника, а по плечу его расхаживают синицы. Одна сидит на ладони и клюет семечки.
Клюй, клюй на здоровье, — бормочет дед. — Да помни меня. Вот умру, так ты прилетай на мою могилу. Думаешь, я не услышу тебя? Я все буду слышать и видеть. Только скучно мне будет малость, вот ты и прилетай почаще. Новости сказывать будешь…
Синица наклевалась досыта и вспорхнула. Глядь, а у деда на руке уже другая птаха. И как это у него получается? Это уже походило на какое — то волшебство. А летом даже стрекозы и бабочки садились ему на палец…
Любил я ходить в лес за грибами, за ягодами. Как — то с матерью пошли мы за земляникой.
Солнце едва поднялось над лесом. На разные лады заливались таежные птахи. Белыми шапками цвела боярка.
Сорви — ка, Павлик, вон тот цветок, — попросила мать. Я сорвал. Она понюхала цветок и ласково проговорила:
Благодать!
Редко была мать такою. Я заметил, что стоило отцу или матери хоть на малое время отойти душой от молельного дома, как они совершенно менялись, становились добрее, проще, лучше. Я нарвал «кукушкиных слезок», «кошачьих лапок» и других цветов и принес их матери.
Спасибо, сынок, — проговорила она. — Никто еще не дарил мне цветов. — На глазах ее засверкали слезинки. Мне стало жаль ее. Мы сели на полянке, и мать сплела венок и надела его на свою голову, и вдруг стала моложе и красивее. Я с удивлением разглядывал ее. Если бы она всегда была такой! Я ведь мог бы любить ее.
Мама, а почему ты всегда сердитая и неразговорчивая? — спросил я.
Да разве я такой была, сынок? Меня такой твой отец да дед сделали, — тяжело вздохнула она. — Живу, а самой божий свет не мил.
А почему дед с отцом иногда говорят тебе: «Помни, кем ты была».
Скажу я тебе. Только молчи об этом. Когда нас раскулачили, мне папаша с отцом твоим новые документы достали. Вот и не попала я в Нарым. А теперь я уж думаю, что лучше бы сослали. А то живу здесь, мучаюсь… Хочешь, я тебе про русалку расскажу? — внезапно предложила она.
Ага, расскажи!
Вот шла я как — то с поля. Давно это было. Я еще тогда в девушках ходила. Сплела себе венок из ромашек, надела на голову. А дорога домой шла мимо пруда. Около него росла ива, ветви свои ровно зеленые косы в воде полоскала. Под этой ивой стояла скамейка. Вечерами на ней парни с девушками сидели. Гляжу, на ней девушка, да чудная такая! Сидит и расчесывает гребнем свои белые волосы, а сама грустная. И, главное, совсем нагая. Думаю, что за диво, господи? Читала я в детстве сказки про русалок. Неужели, думаю, русалка? Увидела она меня да как заплачет. И я вместе с ней заплакала. Заговорила русалка: «Отдай мне венок». Ну, я и протянула его русалке. Она схватила, надела на свою голову да и говорит: «Это ведь ты мне свое счастье отдала!» — засмеялась да и бросилась в пруд.
Но ведь это неправда, мама! — возразил я.
Не знаю, сынок, не знаю. Может, она и поблазнилась мне. Но только тогда с головы моей исчез венок. Да и счастья вот до сих пор нет.
И я вспомнил, каким грубым был с матерью отец. Они жили — словно чужие люди…
На другой день проснулся я от каких — то криков, доносившихся с улицы. Выскочил я во двор, и вдруг дед, хохоча, вылил мне на голову ведро воды. Я заорал от неожиданности.
С днем Ивана — купала тебя! — пробасил дед.
Эй, люди! — вдруг закричал наш сосед. — Смотрите, что на небе творится!
Все остановились, смотрели, разинув рот. Над горизонтом висело солнце, а над ним стоял светлый длинный крест! Я испугался. Бабы вдруг завыли, закричали:
