Лев Правдин - Бухта Анфиса
— Интересная у вас старушка, — продолжал Иван Великий, — надо с ней потолковать. Грехи ваши исправить.
Он сейчас же собрался пойти на Старый Завод, и Артем, узнав, что это недалеко, сказал, что он тоже хочет увидеть необыкновенную старуху, которая восстала против такой могучей организации, как Гидрострой, и пока что выстояла.
— Есть идея, — провозгласил Михаил Калинов, — отправиться всем кагалом. Вернее уговорим старуху-то.
Еще никто не успел высказать своего отношения к этой идее, а бригадир первым подхватил ее с нетрезвым энтузиазмом. Он заявил, что это очень здорово, если все явятся на Старый Завод, тогда уж упорная старуха наверняка не устоит. И зачем же идти, ноги бить, когда можно запрячь лошадей?
— Петька! — закричал он. — Ты где?
— Я тут, — отозвался белоголовый мальчишка, — чего кричать-то, когда кони все в ночном?
— Я вот тебе! — погрозил бригадир.
Но Петька ничуть не сробел, он еще даже выдвинулся из толпы ребятишек и хмуро посоветовал:
— Шел бы домой, чем колобродить. Мамка велела.
Бригадир засмеялся и покрутил головой:
— Вот и смотри на них! Командиры какие растут. Я вот тебя за челку…
— Так мамка же велела. — Петька не отступил и на отца даже не взглянул: видно было, что слово матери решающее, а отец добрый, только грозится…
— Вот я вас вместе с мамкой, — проговорил бригадир зверским голосом, но тут же рассмеялся и начал рассказывать, как вернее всего добраться до Старого Завода.
— Мы проводим! — выкрикнул кто-то из ребячьей стайки.
— Во! — радостно отозвался Афанасий Николаевич. — Они тут по всем лазам перелазы. А ночевать — ко мне. Ждать буду хоть всю ночь.
— Спать ты будешь всю ночь, — сказал Петька, но уже негромко.
5— А ведь какой работник! — сказал Зиновий Кириллович, как только они отошли на небольшое расстояние.
— Когда трезвый, — отозвался Иван Великий. — Трезвые, они все работники.
— Трезвый — он молчун.
— Это и хорошо: не актер он и не-лектор, чтобы разговорчивостью работать. И не в том его беда, что молчун. Характер у него слабый, вот в чем беда. Выпить он не то что очень уж любит, нет. Отказаться не может. Как стакан увидит, так и прощай все на свете. Этой его слабостью многие и пользуются: кому лошадь надо — огород вспахать — или кому отгул в неположенное время, мало ли у людей забот. Все к бригадиру, и все с пол-литром за пазухой. Так он и пьет чуть не каждый день. А человек он добрый. Я бы этих, которые его спаивают, подвергал бы по административной линии.
— А что ж вы не подвергаете? — спросил Семен.
Милиционер ничего не ответил, тогда Семен начал всячески порицать доброту и отзывчивость, доказывая, что именно от них гибнут не только хорошие люди, но и большие дела. Надо быть беспощадным, требовательным и даже жестоким для достижения поставленной цели…
— И так далее… — неожиданно для Артема в разговор вмешался Михаил Калинов. — Все это уже было, и все это опрокинуто и растоптано. Ты сообрази вот что: жизнь, она жестокости не терпит. Она, знаешь, сопротивляется. Доброта — это, учти, сильная штука!
— Для поэтов — может быть. А для бригадиров — нет, — сказал Семен.
Михаил Калинов просто отмахнулся, сказав, что фотографы всегда отличались мелкой беспощадностью, и что, наверное, жестокость развивается у них от долгого пребывания в темноте при очень слабом рубиновом свете. Но все остальные, нормальные люди, не фотографы, так не думают. И еще оттого, что фотографы воображают себя непризнанными художниками. А всякое непризнание озлобляет и порождает цинизм и всяческое жестокосердие. Этим замечанием он думал сразить Семена, да только ничего из этого не вышло. Кисло скривив рот, что означало у него презрительную усмешку, Семен объявил, что не у всякого человека есть великая цель. Это было до того неожиданно, что Артем, которому сейчас совсем не хотелось вступать в этот пустой спор, не выдержал:
— Можно подумать, будто у тебя есть великая цель?
— Да, — сознался Семен, — представь себе.
— И для этого ты копишь деньги?
— Создаю материальную базу.
— Невелика, значит, «великая цель», если ее можно запросто купить за деньги.
— Каждому — свое, — солидно объяснил Семен и начал поучать: — Если хочешь чего-нибудь достичь, никогда не замахивайся на большое! Мечтай о том, на что силенки хватит.
— Может быть, скажешь, о чем ты возмечтал? — перебил его Артем.
А так как Семен ничего не ответил, то наступило молчание. Артем подумал, что Семен, наверное, и сам сообразил, как он заврался насчет великой цели. Цель, если она на самом деле великая, требует не денег, а совсем другого. Чего — Артем и сам точно не знал и был уверен, что Семен тоже не знает. Но он не стал ничего говорить, и не только потому, что не верил Семену, а просто оттого, что наступал очень красивый осенний вечер.
Самая великая цель человека — жить так же красиво и величественно, как живет природа. Это была даже не мысль, это Артем просто сначала почувствовал, и только потом появилась мысль, которую он попытался воспроизвести словами, и очень обрадовался, когда это удалось. Он подумал, что, наверное, так же радуется писатель, когда после долгих поисков удается обыкновенными словами сказать о мирной тревоге души.
И все тоже шли молча, встревоженные тишиной леса. Только ребятишки, которые убежали немного вперед, разговаривали о своих делах.
— Позвольте поинтересоваться? — Зиновий Кириллович осторожно, словно сбивая пушинку, коснулся Семенова плеча. — Во сколько вы цените эту вашу великую цель? То есть какая сумма требуется для ее достижения?
— Ладно вам… — отмахнулся Семен и вдруг замолчал, насторожился. — Стойте! — прошептал он, прицеливаясь фотоаппаратом и пригибаясь.
Из леса вышла девочка в черных брючках и белой кофточке. Увидав незнакомых, она остановилась среди вызолоченных предзакатным солнцем березок, слегка закинув голову, увенчанную короной из желтых и красных листьев. На ее плече лежали какие-то черные ремни с металлическими кольцами, они свисали за спину и обвивались вокруг тоненькой талии. Когда подошли ближе, то увидели, что через плечо у нее перекинута узда и подпоясана она длинным поводом.
— Кто это? — спросил Артем.
Мальчишки загалдели:
— Да Нинка это! Учителева дочка!..
— Подождите вы, — зашипел Семен не то на мальчишек, не то на своих спутников, которые могли спугнуть девочку и тем самым испортить кадр. — Эх, свету мало! А ты постой минутку! — крикнул он девочке, а может быть, даже и солнцу, желая хоть запечатлеть прекрасное мгновение, остановить которое он был не в силах.
Все подчинились его требованию, кроме солнца, которое продолжало свой путь. А девочка стояла среди березок, тоненькая, прямая, надменная, в короне из разноцветных листьев и подпоясанная сыромятным поводом. Нинка. Учителева дочка. Наездница. Лесная принцесса. Но все это были только слова, среди которых Артем искал одно такое, чтобы оно соответствовало его радости, встревоженной его душе.
Щелкнул затвор в последний раз. Семен убрал аппарат. Девочка скрылась в лесу. «Хорошо Семену, — подумал Артем, — все интересное и удивительное у него на пленке. И не надо ничего запоминать, носить в сердце, в голове, обдумывать, какими словами передать то, что увидел и что почувствовал. Ничего этого ему не надо. Никакой душевной тревоги. Идет, подсвеченный неполноценным, с точки зрения фотообъектива, предзакатным солнцем и зевает в кулак. Бедный Семен!»
Принцесса Нинка
Лежа в сенях на ворохе свежего сена, Артем старался перебороть сон, чтобы ничего не пропустить из очень интересного разговора между Иваном Великим и упорной Анфисой. Решение «навалиться всем кагалом» значительно ослабло еще по дороге и совсем растаяло, как только они явились на Старый Завод. Еще теплилась слабая надежда на численное преимущество и на милиционера, но это преимущество как раз и оказалось тем самым уязвимым местом, по которому и был нанесен первый удар.
— Эх, сколько вас против одной старухи! Да и с милицией! А сам-то бригадир, Афанасий-то Николаевич, что же не явился? — Такими словами встретила их Анфиса.
Она стояла посреди своего двора, опираясь на грабли, которыми подгребала сено. Ее белый платочек и коричневая кофта обсыпаны сенной трухой. Она с интересом разглядывала непрошеных гостей, только с интересом и, пожалуй, еще и доброжелательно. То, что она ничуть их не боялась, — это все увидели сразу, и остатки решимости, если они еще и сохранились, оказались не прочнее сенной трухи: даже и стряхивать не пришлось, сама отлетела. Устоял только один милиционер и то по долгу службы.
— А на что нам бригадир… — молодецки проговорил он.
Остальные посмотрели на него с сожалением и даже осуждающе.
