Александр Чаковский - Невеста
Валя молчала.
— Ты знаешь, — решительно произнес Кудрявцев, — я не любитель мелодрам. Но теперь я должен спросить тебя прямо и без лишних слов: я или он?
— Нет, — ответила Валя, — ты не можешь требовать от меня…
— Могу! Все мои доводы исчерпаны! Отвечай!
— Я не могу отказаться от него, — сказала Валя, — не могу предать его… Не могу.
— Тогда у меня нет другого выхода, — теряя остатки самообладания, сказал Кудрявцев. — Я не могу запереть тебя дома, как десятилетнюю девчонку. Не могу контролировать каждый твой шаг. Но пока ты живешь со мной, я запрещаю тебе предпринимать что-либо, связанное с этим Харламовым. Ты меня поняла? Запрещаю! Если ты меня не послушаешься, я приму меры. Понимаешь? Приму меры!
Николай Константинович повернулся, вышел и с шумом захлопнул за собой дверь.
Он остался один в большой комнате, которая когда-то служила спальней ему и его покойной жене. Теперь здесь была и столовая, и его, Кудрявцева, кабинет. Тут же он спал, на просторной, ненужно широкой кровати.
Ему почему-то вспомнилось, как он, стараясь не разбудить жену, тихо и поспешно вставал, когда в соседней комнате начинала плакать маленькая Валя. Взгляд его скользнул по телефону, стоявшему на письменном столе, теперь он почти всегда молчал, по шахматной доске, покрытой пылью. «Все в прошлом», — с горечью подумал он.
Все, кроме одного: кроме Вали. Мысль о Вале тотчас причинила ему острую, почти непереносимую боль. Что же делать, как поступить? Никто не может подсказать ему, как поступить. Никто и ничто. Ни телефон, ни шахматы, ни книги, к которым он так редко прикасался.
«Что же мне делать, что делать?» — мучительно спрашивал себя Кудрявцев.
11. Митрохин
Дверь открылась, и Валя увидела Митрохина. Он был без очков и подслеповато всматривался в позднюю посетительницу, видимо не узнавая ее.
— Это я, Валя. Валя Кудрявцева… Помните? Тогда, на улице, после суда…
Митрохин прищурился и сказал со знакомой веселой усмешкой:
— A-а, Валя! Та самая Валя, которая любит кричать в суде!
— Извините, что так поздно, — смущенно сказала Валя, — но я сегодня уже три раза была у вас. Все не заставала. Вы простите… Адрес еле узнала. В суде не хотели давать…
— Не хотели? — весело переспросил Митрохин. — Конечно, разве можно давать адрес такого руководящего деятеля… — Он поднял руку и чуть повертел ею в воздухе.
— У меня важное дело…
— Почему же мы стоим в дверях? Прошу за мной, Валентина… если не ошибаюсь, Николаевна?
Он пошел в глубь квартиры, шаркая своими туфлями-шлепанцами.
Валя вошла в комнату следом за хозяином. Он уже стоял у письменного стола и торопливо шарил по нему рукой. Затем не спеша надел очки и, глядя на Валю, удовлетворенно сказал:
— Теперь я вижу. Действительно, Валя. Она самая. Может быть, выпьете чаю?
— Нет, нет, что вы! — заторопилась Валя. — Я ненадолго…
Ей хотелось напомнить ему разговор в сквере. Митрохин спрашивал тогда, есть ли у нее какие-нибудь новые факты, а ей нечего было сказать. Теперь у нее есть заявление Васина, и она пришла, чтобы попросить совета…
Но вместо этого Валя поспешно открыла сумочку, вытащила вчетверо сложенный листок и, протягивая его Митрохину, произнесла одно только слово:
— Вот…
Митрохин взял бумагу и, еще не развернув ее, сказал:
— Может быть, вы все-таки присядете?
Он указал на глубокое кожаное кресло. Валя села, утонув в нем почти с головой. Из глубины кресла она настороженно следила за Митрохиным. Когда он начал читать заявление, его реденькие выцветшие брови приподнялись над оправой очков.
«Почему он так медленно читает?» — думала Валя. Она мельком окинула взглядом комнату. Мягко светила лампа под зеленым абажуром, стоявшая на письменном столе. Стены комнаты оставались в полумраке, но Валя разглядела книжные полки вдоль одной стены и фотографии, развешанные на другой.
— Лю-бо-пытно! — медленно произнес Митрохин и положил бумагу на стол.
Валя надеялась, что он скажет что-нибудь еще, но Митрохин молча стоял у стола, словно забыв о ее присутствии. Валя растерянно глядела на него. Она ждала, что Митрохин будет потрясен, а она скажет ему торжествующе: «Кто был прав? Вы требовали фактов? Вот они, эти факты!»
Но Митрохин молчал.
— Я пришла посоветоваться… — робко начала Валя, — хотела спросить, куда отнести это заявление, кому передать…
Митрохин, казалось, не слышал. Он покачивал головой и чуть шевелил губами.
— Я хотела спросить… — на этот раз уже громче начала Валя, но Митрохин прервал ее:
— Я все слышу, Валентина… Николаевна! Отнести заявление можно и в суд. Но лучше, пожалуй, в городскую прокуратуру. Только… почему это не сделал сам Васин? Каким образом этот любопытный документ попал к вам?
Чуть сощурившись, Митрохин пристально глядел на Валю. Она торопливо рассказала ему обо всем, что случилось в последние дни. Как она пошла к Васину, как неожиданно появилась у нее Катя с этой бумагой в руках…
— Ин-те-ресно… — задумчиво произнес Митрохин, когда Валя замолчала. — Еще я хотел бы знать, почему вы пошли к Васину? Почему решили, что сможете добиться у него правды?
— Но я получила письмо от Володи! — воскликнула Валя. — Письмо, в котором сказано, что на суде Васин лгал!
— Ах, вот как! Это несколько проясняет дело… Что же там, в этом письме, еще изложено?
— Оно у меня здесь, — быстро ответила Валя, вытаскивая письмо из сумочки. Она протянула его Митрохину. — Только в нем много, — спохватилась она, — такого… личного.
— Ничего, — усмехнулся Митрохин. — Я не всегда был стариком, авось пойму правильно.
Он сел за стол лицом к Вале и начал читать. Казалось, он с трудом разбирает написанное.
— Володя неразборчиво пишет, — извиняющимся тоном сказала Валя. — Плохой почерк. И волновался, конечно…
Митрохин продолжал читать молча. Свет лампы падал на его лицо. «Какой он все-таки старый! — подумала Валя, глядя на изрезанное мелкими морщинами лицо Митрохина. — Наверное, старше папы…»
Наконец Митрохин поднял голову, аккуратно сложил письмо, вложил его в конверт, протянул Вале и сказал:
— Почерк, конечно, мог бы быть разборчивее. — Он немного помолчал и добавил: — Если бы только почерк!..
Валя не сразу поняла смысл его слов. Но, поняв, обиделась за Володю.
— Он писал в тюрьме, — сказала она с упреком. — Может быть, уже через час его отправили…
— Я понимаю. И все же… Скажите, Валя, вам никогда не приходилось читать письма, написанные незадолго до казни? — неожиданно спросил Митрохин.
— Какие письма? — растерянно переспросила Валя, еще не понимая, что он хочет сказать.
— Я имею в виду письма осужденных на смерть коммунистов. Человек должен умереть, жить ему осталось считанные минуты, он уже слышит шаги своих палачей… Его предсмертное письмо чудом попадает на волю. Люди читают это письмо и изумленно спрашивают себя: «Как мог человек в такие минуты сохранить ясность мысли? Почему не дрожала его рука? Почему он писал так, словно собирался жить еще долгие-долгие годы? Почему?!»
Теперь Митрохин уже не казался Вале стариком. В его глазах появился блеск, и даже морщины как будто разгладились.
— Если человек знает, во имя чего он жил и боролся, — горячо продолжал Митрохин, — его рука не дрожит. Даже когда он пишет предсмертное письмо.
— Вы хотите сказать, Володя не знает, зачем живет?
— Нет, нет, — возразил Митрохин, — не будем делать поспешных выводов. Но я должен был сказать вам то, что сказал. Должен! — строго, почти сурово повторил он.
Валя молчала.
— Предположим, суд ошибся, — уже другим, потеплевшим тоном сказал Митрохин. — Допустим, Володя так странно вел себя во время следствия и на суде, потому что ему нанесли обиду. Тяжелую, незаслуженную обиду. Но ведь он буквально напрашивался на строгое наказание. Что его заставило так себя вести? Он пишет, что ему было противно разоблачать ложь. Он предпочел перенести ее последствия, чем… Словом, вы помните. Но я не понимаю, какую ложь он имеет в виду?
— Вы же читали письмо! — воскликнула Валя. — Все, что Васин говорил на суде, — сплошная ложь. А научил его лгать следователь Пивоваров. Это сказала мне Катя.
— И поэтому ваш Володя покорно пошел в тюрьму?
— Не знаю, как вам объяснить, — разводя руками, сказала Валя. — Это очень трудно. Наверное, вы не понимаете таких ребят, как Володя! Конечно, вы пожилой человек, у вас большой жизненный опыт… Но Володю вы все-таки не понимаете!..
— Почему же? Вы думаете, если я старик…
— Пожалуйста, не обижайтесь! Я хочу только объяснить… Хочу, чтобы вы поняли Володю… Ведь это так просто…
Она на мгновение умолкла, собираясь с мыслями.
— Поймите, — продолжала она, охваченная страстным желанием объяснить Митрохину все, о чем так много думала и о чем не раз говорила с Володей, — все эти годы мы только о том и слышали, какие несправедливости были в прошлое время. А теперь говорят, что с ними навсегда покончено, теперь — все будет по совести. Вот мы и поверили. А в жизни мы видим, что и теперь есть люди, которые лгут в глаза, хитрят, изворачиваются… Теперь, в наше время!.. — с горечью воскликнула она.
