Николай Наумов - Полковник Горин
— Он сделал то, что обязан был сделать. Так его учили в академии. Его мнение приняло силу закона — пришел приказ, и его следует немедленно выполнять. Отдавайте распоряжения.
Из полка Горин уезжал с ощущением, будто в судне, на котором делала переход дивизия, образовалась опасная брешь. Залатать ее, возможно, удастся. Но, чтобы беда не повторилась, надо быстрее и крепче браться за Аркадьева. Нехорошо на душе было и от того, что молодой майор оставался с командиром полка без защиты. Аркадьев, конечно, не забудет ему инициативу, благодаря которой все его, командира полка, действия оказались по меньшей мере опрометчивыми. Предупредить Аркадьева прямо было опасно — это еще больше бы уязвило его самолюбие и ухудшило отношение к начальнику штаба, а от этого страдал бы полк. «Пусть майор, — подумал комдив, подъезжая к штабу дивизии, — испытает лихо, посопротивляется ему. Выстоит, не сломится — будет командиром. Только не прозевать трудный момент, чтобы не потерял веру в справедливость».
По расчетам Сердича, удар Берчука по полку Аркадьева оказался тяжелым. Спас его отход на опушку леса и ввод в бой командиром дивизии раньше времени танкового резерва.
Горин и Сердич заканчивали обсуждение последующего хода учения, когда в сопровождении Знобина в автобус вошел генерал Амбаровский.
Вид его был недовольным. Быть таким, считал он, есть веские основания. По стрельбе полки дали неважный результат, к тому же чуть не случилось тяжелое ЧП. Сумеет ли дивизия за оставшееся до инспекции время наверстать необходимое, генерал не был уверен и решил предъявить командирам полков и кое-кому еще самые строгие требования. Ему не хотелось свой первый блин в новой должности, назначение на которую, по его предположениям, должно было вот-вот состояться, преподносить инспекции комом.
Выслушав доклад Горина, он хмуро поздоровался и сел за откидной стол.
— Где мой штабник? — спросил он, снимая фуражку.
— Пишет замечания по учению.
— Позовите.
Сердич ушел.
— Ну как командуют командиры?
— По-разному.
— А их подчиненные стреляют одинаково неважно, особенно твоего хваленого Берчука. Физподготовка тоже отстает… И общий порядок желает лучшего. Считаю, надо поторопиться с назначением тебе первого заместителя.
— Если задержка за моим мнением…
— Нам хотят прислать какого-то службиста из Москвы. Он, наверное, забыл уже, как заряжается автомат.
— Если из Генерального штаба — это хорошее переливание крови. Оно практиковалось в русской армии давно.
— Может, и хорошо, но нам своих нужно продвигать, чтоб люди тянулись, иначе мхом обрастут. Каково твое мнение об Аркадьеве?
Горин долго не мог разжать сами собой стиснувшиеся губы — так неожиданен и плох был выбор Амбаровского.
— Что молчишь? Не нравится?
— Больше. Есть причины, по которым ему не желательно давать повышение.
— Какие? — Черные глаза генерала насторожились.
Горину не хотелось называть истинные доводы, поскольку они нехорошо представляли Аркадьева командиру соединения, и он высказал те, что были помягче:
— Он недавно в дивизии и еще не показал ничего хорошего…
— Служил в другой, и не так плохо.
— Он растерял знания…
— Но приобрел опыт; три года заместитель, пять лет командовал полком, не говоря уже о работе в разных управлениях и отделах. Возражения нахожу недостаточно убедительными. — И добрее: — Да и кто из нас в повседневной суматохе может удержать в голове все, чему учили в академии? Сам же говорил на лекции: все меняется, движется галопом… Станет замом, получит побольше свободного времени, подтянется.
Михаил Сергеевич понял, что Амбаровский не склонен отступать от своего намерения продвинуть по службе однокашника, и решил назвать истинные причины:
— Хотя Геннадий Васильевич полками командует давно, стиль его работы требует серьезной правки.
— Именно?
— Жестко требуя с других, он обходит себя.
— К тому же щеголяет единовластием, — поспешил добавить Знобин.
— А вам хочется, чтобы он командовал с оглядкой на замполита? — устремил на Знобина недовольный взгляд генерал.
— Нет, — не отводя глаз, ответил Павел Самойлович. — Командовать должен один, а работать с людьми.
— А есть ли граница между командованием и работой командира?
— Границы нет, разница — есть.
— Где нет границы, там появляется путаница.
Увидев, что и после этих слов оба полковника намерены отстаивать свое мнение, Амбаровский смягчил тон:
— Аркадьев, что же, по-вашему, не понимает, как должен вести себя командир? Растолкуйте. Способен же он понять, где надо давать людям выговориться, высказать свое мнение?
Вместо ответа Горин привел последний довод, хотя высказывать его, кажется, было рано.
— Я не могу дать положительную характеристику человеку, который поступает непорядочно по отношению к своему сослуживцу.
— Яснее… — Губы генерала нервно дернулись. Ему сказали «нет», когда он еще не отказался от своего «да».
— Аркадьев пытается стать непрошеным другом жены уехавшего в длительную командировку полковника Степанова.
Довод был столь веский, что Амбаровскому пришлось отказаться от натиска.
— Если так, то дурак. — Успокаивая себя, генерал легонько ударил рукой по столу. И вдруг повернулся к Горину: — А не сводишь ли ты давние мальчишеские счеты? Говорят, и ты когда-то был неравнодушен к Ларисе Константиновне…
На обескровленном бессонной ночью лице Горина выступил бледно-лиловый румянец. «Кто мог об этом сказать Амбаровскому? Сама Лариса Константиновна? Маловероятно. Проговорилась мужу, а тот генералу? Но это же непорядочно…»
— У Аркадьева, мне кажется, еще не было повода считать мое отношение к нему несправедливым.
Слишком долго, как показалось генералу, молчал комдив, чтобы можно было ему поверить.
— Ладно, поживем — разберемся. А если не Аркадьев, кого бы ты хотел к себе в замы? Не Берчука ли?
— Нет. Если не жалко, полковника Рогова.
— Рогова?! — Генерал удивленно поднял голову с глубокими залысинами, которые как две стрелы отсекали черный клок волос над высоким гладким лбом. — Он, наверное, забыл, когда командовал батальоном.
— Командование людьми на фронте не забывается…
— Он штабист, и его место в штабе.
— Побыв на командной должности, он может быть хорошим начальником штаба высшего соединения.
— Ладно, подумаю, — прервал разговор Амбаровский и повернул недовольное лицо к открывшейся двери.
Вошли Сердич и Рогов.
— Ну, докладывайте о всех ваших новшествах, — кинув взгляд на Сердича, потребовал генерал.
Сердич подумал, что Амбаровского, раз он прибыл сюда, пока интересует новое в организации учения, и стал докладывать об этом. Амбаровский остановил его:
— Здесь я сам разберусь, что у вас хорошо, а что надумано. Вы дайте мне оценку: почему полки сдали в стрельбе и в физической подготовке?
— Я не знаю, какие вы предъявили требования.
— Обычные.
— Учебный год еще не окончился, и некоторые упражнения полки могли отстрелять хуже обычного.
— А чем вы объясните низкую стрельбу в полку Берчука?
— Если можно, скажите мне оценку, которую получил полк.
Корректность и уверенность, с которой держался начальник штаба дивизии и, кажется, не хотел признавать, что надуманными помехами помог полку скатиться чуть ли не до двойки, начала раздражать Амбаровского.
— В сущности, плохая. За тройку зацепился десятком пробоин.
— Чтобы дать верный ответ, разрешите мне проанализировать итоги стрельбы и доложить свой вывод несколько позже?
— Здесь не Генеральный штаб. Ответы надо давать немедленно, — упрекнул генерал, стрельнув в Сердича строгим взглядом. — Думаю, не по-военному работаете, разбрасываете силы: только взялись за морально-психологические вожжи и уже шумите о научной организации службы. — Усмехнувшись, генерал добавил: — И сокращение уже придумали: НОС. Как бы не остались с носом. На главное — контроль за ходом боевой подготовки у вас не хватило сил.
За Сердича вступился Горин:
— Вина в этом моя. О научной организации службы мы сделали лишь предложение. Если вас очень беспокоит результат… то со временем, когда люди привыкнут к помехам и опасности, он улучшится. Но для войны и такой надежнее.
— Этими самыми помехами, говорю еще раз, вы только создали условия для чрезвычайных происшествий, за которые спускают вниз по лестнице, и правильно делают. Вам доложили о ЧП?
— Нет.
— Двое ранены гранатой. Не бледнейте, живы.
— На фронте, товарищ генерал, такие раны считали царапинами, сами знаете, — осторожно возразил Знобин, чтобы не сердить Амбаровского. — Потерпевшие тоже. Об этом я хочу написать в газету.
