Ашот Арзуманян - Арагац (Очерки и рассказы)
В первую минуту, как только стало известно о начале Великой Отечественной войны, Амбарцумян вспомнил о двухканальном ящике. К мыслям о нем и научных выводах, связанных с опытом, он возвращался неоднократно все эти недели. Ради осуществления этого замысла хотел немедленно вызвать своих аспирантов Соболева и Русакова. А когда его самого внезапно демобилизовали, тут же взялся за продолжение исследований, но должен был их прервать. На коротком совещании в ректорате ему сказали:
— Виктор Амазаспович! Вы назначаетесь руководителем филиала Ленинградского государственного университета в городе Елабуге Татарской АССР. Надлежит немедленно эвакуировать туда всех сотрудников, членов их семей, приборы, имущество. В вашем распоряжении целый поезд — двадцать четыре товарных вагона. Вы — начальник эшелона.
«Хорошо, что Соболев едет с нами!» — подумал Амбарцумян, закончив обход вагонов перед отправкой в путь 18 июля.
Три дня спустя в Москве, на запасном пути Казанского вокзала, все население поезда устремило свои взоры к звездному небу. Там часто вспыхивали ракеты: это наши зенитчики отгоняли от столицы воздушных пиратов со свастикой на крыльях. Временами отдельные выстрелы сливались в яростную канонаду. По вагонам было передано строгое распоряжение:
— Немедленно покинуть поезд и укрыться в соседних домах.
Сам же начальник эшелона оставался у состава.
Грохот зенитных орудий, плач детей, оказавшихся в непривычных условиях железнодорожных теплушек, жаркие объяснения с комендантами станций, заботы о хлебе насущном для пассажиров и нудно-медленный путь до Елабуги — все это, наконец, позади. А впереди — непочатый край хлопот с размещением и благоустройством филиала в Елабуге, но это уже легче. Все-таки здесь не грохочут зенитки. И хоть изредка выдаются немногие минуты, чтобы сесть за стол, на котором стоит двухканальный ящик. Если изменять порядок чередования стекол в каждом из двух каналов, происходят загадочные превращения. Матово-молочные стекла и негативы по различным законам рассеивают и ослабляют свет, и освещенность зависит от порядка их следования.
«Чем может сейчас помочь Красной Армии астрономическая наука? — думает Амбарцумян. — Восемь раз в день астрономы передают сигналы точного времени. Это помогает штурманам самолетов и летчикам в слепом полете, всем, кому нужно знать точно свои координаты. Астрономы решили загадку внезапных нарушений радиосвязи, жизненно необходимой для армии и флота. Что еще?»
Лицо ученого озаряет улыбка: в самом деле, ведь работы с двухканальным ящиком, его исследования распространения света в мутных средах, могут иметь серьезное оборонное значение. Значит, работы эти нужно скорее закончить. Как можно скорее! На столе появляются рукописи серии научных работ с мудреными названиями: «Рассеяние и поглощение света в планетных атмосферах», «О рассеянии света атмосферами планет», «К вопросу о диффузном отражении света в мутной среде»…
Легче стало слушать сводки Совинформбюро, зная, что твой научный труд помогает воинам у Сталинграда, на Курской дуге, на морях. Легче стало переживать личные горести, трудности елабужского эвакуационного быта.
Осенью 1942 года тяжело заболела дочь Карине. Вначале думали, что это легкая простуда. Потом температура поднялась до критического уровня. Больная два дня бредила. Неимоверных трудов стоили поиски лекарств, редкого в те времена стрептоцида. Потом, когда Карине стала выздоравливать, нужно было соблюдать диету. Рипсиме Сааковна разводила руками: «Все можно было бы достать, но вы же знаете щепетильность нашего Виктора!» Дедушка хмурился, а затем отважно отправился в поход по осенней слякоти — в деревни Лекарево, Танайка, Мальцево.
Мысли о больной дочери, об отце, шагающем по грязи с тяжелой ношей продуктов, конечно, тревожили ученого, но он с предельной концентрацией сил и воли вершил свои исследования.
Иногда его не решались беспокоить даже ближайшие помощники В. В. Соболев и М. А. Ковалев. В период эвакуации они стали близкими людьми в семье Амбарцумянов. Виктор Викторович Соболев являлся на правах старого знакомого. Все радовались его приходу, любили слушать его суждения — оригинальные, глубокие, любили его меткий, тактичный юмор. Максим Антонович Ковалев пришелся по душе как человек добродушный, любезный, незлопамятный, веселый, всегда готовый прийти на помощь в трудную минуту.
Однажды отец, давно уже заметивший, что сын целиком поглощен новой научной работой, обратился к Соболеву и Ковалеву:
— Чем его увлекло распространение света в мутных средах? Это какая-нибудь новость?
— Это как раз не новость, — ответил Соболев. — Теория рассеяния света — старая теория. Первоначально она разрабатывалась для газовых туманностей и оболочек звезд. Многие ученые занимались ею. Они свели ее к сложному интегральному уравнению, которое решалось методом последовательных приближений. В результате достигалось лишь приближенное решение этого уравнения и притом в очень громоздкой форме. Совсем иначе подошел к этой проблеме Виктор Амазаспович. В результате капитальных исследований он создал чрезвычайно эффективный метод прибавления бесконечно тонкого слоя — тут я вынужден пользоваться нашей терминологией, позволяющей исключить из рассмотрения внутренние параметры среды и свести задачу к изучению явлений диффузного рассеяния на поверхности. Суть дела станет яснее, если скажу, что для очень общих случаев ему удалось довести задачу до числовых таблиц, удобных для практического применения.
— Каких?
— Например, к решению проблемы видимости в земной атмосфере и под водой.
— И это важно сейчас — в дни войны?
Ответ на свой вопрос отец получил несколько лет спустя, когда в газетах появилось постановление о присуждении Государственных премий за 1946 год в области науки и техники. Среди лауреатов был и его сын.
Жители Елабуги старались создать ученым и их семьям все условия. Но они не могли нейтрализовать действие «внешних сил притяжения», как говорили эвакуированные. И как только в сводках Совинформбюро все чаще и чаще стали упоминаться освобожденные города, районы и области, бывшие ленинградцы и приезжие из других районов страны начали поговаривать о реэвакуации. Сроки менялись, оттягивались, но все-таки наступили. Виктор Амазаспович уже был озабочен хлопотами о возвращении в Ленинград, но как не вспомнить библейское выражение: «неисповедимы пути господни».
По сей день, когда советские люди или иностранные гости читают на станциях московского метрополитена надписи на мраморных щитах и узнают, что многие станции построены во время минувшей войны, они невольно думают: какой же исполинской силой обладал народ, живущий по заветам Ленина, если в годы тягчайшей войны он строил такие подземные дворцы!
А разве не более удивительно то, что в те же годы в ряде наших республик были основаны Академии наук?
Создание Академии наук Армянской ССР в конце 1943 года армянский народ воспринял как настоящий праздник. Академия учреждалась не символически, а в полномерном объеме — как крупное научное учреждение с комплексом научно-исследовательских институтов и лабораторий и большим коллективом ученых, научных работников. И каких!
Молодая академия в период своего становления сразу же получила руководителя с мировым именем. Это был Иосиф Абгарович Орбели.
Когда начались хлопоты о преобразовании созданного в 1935 году Армянского филиала в Академию наук Армянской ССР, И. А. Орбели был директором ленинградского Эрмитажа. Эвакуировав художественные ценности, он остался в осажденном городе. Его разносторонняя деятельность в тот период — тема особой книги. Достаточен один эпизод, чтобы представить облик этого подвижника науки.
…Против Зимнего дворца вмерз в лед пароход «Полярная звезда», бывший когда-то царской прогулочной яхтой. Однажды зимой 1941–1942 годов сюда прибыл командир бригады подводных лодок Герой Советского Союза А. В. Трипольский. Он прошел в устроенную на пароходе ремонтную мастерскую и обратился к работавшим электрикам:
— Есть поручение, товарищи.
Краснофлотцы, как по команде, встали.
— Эрмитаж знаете?
— Еще бы! Мы там летом картины и гробницу Александра Невского упаковывали.
— Стало быть, вы должны знать и директора Эрмитажа академика Орбели.
— Знаем, ученый человек! — почтительно отозвались краснофлотцы.
Трипольский продолжал:
— Сейчас он пишет научный труд, а в кабинете у него адская тьма. Ходит с фонариком «жиу-жиу»… Мозоли на руках натер. Надо побывать у него сегодня же и провести электричество с корабля прямо в кабинет.
— Это мы вмиг сделаем, товарищ комбриг, — отчеканил старшина электриков. Он помнил, как в самом начале Отечественной войны из Эрмитажа вывозилось более миллиона экспонатов. Упаковкой картин, скульптур, различных вещей, найденных во время археологических раскопок, занимались сотни людей. Среди них были курсанты Военно-морского училища имени Фрунзе.
