Евгений Дубровин - Ласточка с дождем на крыльях
Красин поднял трубку и набрал номер Ухова.
– Вас слушают.
– Это я, Красин. Только что у меня был Сафонов. Он считает, что из-за бурной деятельности комиссии мы в этом году не выполним план.
– Только попробуй! – жестко сказал в трубку Николай Иванович.
– Тогда отзови свою «борзую стаю».
– Не кажется ли тебе, дорогой Ярослав Петрович, что это прямое давление на комиссию? И вообще попрошу не оскорблять членов комиссии. А то мы тебе и «борзую стаю» припомним.
– Какие там члены комиссии… – усмехнулся Красин. – Коллеги из конкурирующих учреждений. Такие же люди, как мы с вами, на каждого из них можно напустить такую же комиссию. Работают, правда, с рвением. Еще бы: значительно интереснее рыться в грязном белье, чем ходить на работу.
– Ты что мелешь?!
– Кстати, многих я знаю, кое в чем помогал. Так они, бедняги, прячутся от меня. Зачем травмируете людей, Николай Иванович?
В трубке некоторое время молчали. Потом Ухов тихо сказал:
– Ну вот что, Ярослав Петрович. Я вижу, ты зарвался. Вскружила голову слава. Уже никакая комиссия тебе не указ. Предупреждаю: будешь ставить палки в работу комиссии – вызову на коллегию.
Частые гудки.
Минуту Красин раздумывал, а потом нажал клавишу и сказал Танечке:
– Головина ко мне!
Явился Головушка-Кот. Подбородок первого зама был гордо поднят, но руки его дрожали. Он не поздоровался и молча стоял у порога.
– Так какую это вы там бумагу сочинили, Андрей Осипович? Хоть бы мне показали. Может быть, я бы тоже ее подписал.
– Бумага ходит среди сотрудников, – нервно, но твердо сказал Головушка-Кот, не называя Ярослава Петровича по имени-отчеству. – Но я могу пересказать ее содержание. В ней говорится, что вы как руководитель оказались не на высоте. Вместо того чтобы разогнать эту идиотскую комиссию и заняться поисками анонима, найти его и примерно наказать, вы спокойно смотрите, как комиссия, эта ржа, разъедает корпус института, а аноним, воодушевленный вашим бездействием, вошел, можно сказать, в экстаз.
Красин таращил глаза на своего зама, не зная, что и думать. Такой страстной обличительной речи от кого-кого, а уж от Головина он не ожидал.
– Вы удивлены? – между тем продолжал Вьюнок. – Вы уверены, что я аноним. Так вот, я нашел настоящего анонима! Надеюсь, вам знаком этот почерк?
С этими словами Андрей Осипович положил на стол листок календаря от 27 января. На листке торопливым почерком было написано:
«…опазд. на пятнад. мин. Выяснить, где был».
«…13-00 уезжал. Главк? Люб.?»
«…17-00 верн. под хмельк. Веселый».
«…18-15 из каб. смех. С кем говорил?»
– Я случайно обнаружил это в кипе старых бумаг. Так теперь узнали?
Конечно же, он сразу узнал этот почерк. Это был почерк Сафонова.
Сафонов? Умница Сафонов, которого он с большим трудом переманил из другого института? Неподкупный Сафонов, мнением которого Красин дорожил? Неужели ему не дают спокойно спать лавры директора института? Зачем ему они? Вместо тиши кабинета, спокойной размеренной жизни – беготня, нервотрепка, мучительные, зачастую бесцельные сидения на заседаниях, избрание в президиумы, вызовы «на ковер», звонки среди ночи: (рухнуло здание или не стыкуются какие-нибудь балки), сплошь и рядом отсутствие выходных дней. А зарплата почти одинаковая…
Нет, насчет Сафонова что-то неправдоподобно. Да и потом, Антон Юрьевич умный человек, он должен понимать, что институт ему не вытянуть: не хватит ни знаний, ни таланта. Но и Головину можно предъявить те же самые претензии. Кроме того, его сегодняшнее поведение… Оно произвело впечатление на Ярослава Петровича. Или это просто талантливая игра?
В селекторе щелкнуло, и Танечкин голос сказал:
– Ярослав Петрович, к вам Головина.
– Кто?
– Головина… – Танечка запнулась, – Жанна Леонидовна, жена Андрея Осиповича.
Секунду Красин пребывал в растерянности, потом сказал:
– Пусть заходит.
Тотчас же в кабинет буквально впорхнула легкой бабочкой маленькая женщина в перламутровом плаще, что еще больше делало ее похожей на бабочку.
– Можно, я разденусь? Поухаживайте за мной.
Красин помог Жанне Леонидовне освободиться от плаща и вытаращил глаза от изумления. Головина была одета в наряд средневековой принцессы.
– Извините, я прямо с репетиции… в перерыв… Мне только что позвонили… Я узнала… Он мне ничего не говорил. Неужели вы верите?
Актриса сделала паузу. Красин промолчал.
– Это не он! Он не способен на такое! Да и не нужно ему! Не нужно! Он совершенно равнодушен к славе. Он любит семью, детей, меня! Он любит вас! За вашей спиной он как за каменной горой! Вы мне верите?
– Успокойтесь… – Красин налил в стакан воды и подал Головиной.
Она выпила. Ее глаза затуманились. Ей очень хотелось упасть в обморок. Ярослав Петрович чувствовал, что по ходу сцены, которую она разыгрывала, Жанне Леонидовне просто необходимо было упасть в обморок. Надо было что-то предпринять, иначе потом не оберешься хлопот, тем более талантливые актрисы падают в обморок по-настоящему, без дураков.
– У вас на груди пятно, – сказал Красин. – Кровь, что ли?
– Где? – залилась краской актриса и сразу забыла про обморок. – Ах, это краска! В пьесе меня должны проткнуть шпагой, вот и подкрашивают заранее платье. До удара шпагой я прикрываю пятно накидкой. Очень эффектная сцена. В этом месте больше всего аплодисментов.
– Присаживайтесь, и я вас слушаю. – Ярослав Петрович галантно, словно вдруг оказался на сцене, пододвинул средневековой даме кресло. Она опустилась в него изящным движением принцессы.
– Это Сафонов. Анонимку написал Сафонов. Это точно. Вы, конечно, мне не поверите. Мол, жена защищает мужа… Так вот… Я вам признаюсь… Вы большой руководитель, и вас, наверно, ничем не удивишь. Не такие исповеди слышали… Одно время я была близка с Антоном Юрьевичем… Так получилось… Это страшный человек, Ярослав Петрович. Для него никто не существует, кроме него самого. Он любит сам себя до безумия. Часами рассматривает себя в зеркало, придает своему лицу различные выражения, но главным образом тренируется… Чтобы быть вальяжным, загадочным, усталым… Всепонимающим, всепрощающим, грустящим по поводу погрязшего во грехах человечества. Он, из вините, даже в момент близости смотрел не на меня, а любовался собой. Вообще-то он почти не пьет, но однажды выпил и признался мне в одной своей страсти. Эта страсть пожирает его целиком. Сафонов обожает сидеть в президиумах.
– Что? – удивился Красин. – Сидеть в президиумах?
– Да… Он просто грезит. И именно в первом ряду, за столом, ближе к центру. Однажды я его застала. Неожиданно вошла, у меня был свой ключ, а он стоит перед зеркалом, держит микрофон и говорит: «Дорогие товарищи! Торжественный вечер, посвященный… (не помню уж чему), считать открытым!»
– Но зачем ему это нужно?
– Не знаю… Может, он шизофреник…
Зазвонил внутренний телефон, связывающий кабинет с приемной. Танечка тревожно сказала:
– Ярослав Петрович, извините, но с вами срочно хочет переговорить жена. Я сказала, что вы заняты, но она настаивает.
Красин взял трубку.
– Извините, Жанна Леонидовна.
– Немедленно! Слышишь, немедленно приезжай домой! – закричала в трубку жена.
– Что случилось?
– Случилось!
– Что? Ты можешь сказать?!
– Не могу! Приезжай срочно, иначе будет поздно!
– Что-то с Вадиком?
Но в трубке уже звучали короткие гудки.
– Вам надо уезжать? – Жанна Леонидовна встала с кресла по-прежнему грациозным движением.
– Нет, прошу вас, продолжайте.
– Да мне, собственно, больше добавить нечего. С Сафоновым я давно порвала: он стал мне мерзок, как пресмыкающееся.
Вдруг она с любопытством и с каким-то детским восторгом посмотрела на него.
– А вы интересный мужчина и прекрасно держитесь в этой идиотской мелодраматической сцене. Вы похожи на молодого короля Лира. В среду я играю Офелию в «Гамлете». Мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели. Придете?
– Не знаю…
– Я вам пришлю билеты.
Наверно, после такого же приглашения у нее и началась связь с Сафоновым.
Он помог ей надеть серебристый плащ.
– Вы мне ничего не скажете, Ярослав Петрович?
– Вы прекрасно знаете, что мне нечего вам сказать, Жанна Леонидовна. Я приму ваши слова к сведению.
По дороге домой Красин размышлял над событиями сегодняшнего дня.
Кто-то очень умело играл с ним в шахматы.
8
Дверь открыла Лена. Все лицо ее, даже часть шеи, было красным и распухшим от слез.
– Что случилось? – с тревогой спросил Красин. Она закрыла дверь, потом взяла с дивана, видно, заранее приготовленную войлочную туфлю и изо всей силы ударила ею Ярослава Петровича по голове.
– Вот! Вот! Вот что случилось, проклятый проститут! А я-то, дура, верила, что он вправду по делам ездит в командировки! А он к бабе ездят! Вторую семью, проклятый проститут, завел! Кобель сучий!
