Эмманюэль Бов - ЛОВУШКА
Эта троица приняла Бриде очень приветливо. За время, проведенное в заключение, тюрьма перестала им казаться такой уж ужасной. Они находили, что Бриде принимал случившееся слишком близко к сердцу. Первый день всегда был самым тяжелым. Они обещали ему, что уже завтра он будет чувствовать себя лучше.
Бриде рухнул на табурет. В тот момент, когда его впихивали в камеру, он закричал, изобразил попытку сопротивления, так велико было его возбуждение. И теперь, спустя несколько минут, он был здесь, неожиданно отрезанный от мира, не зная ни за что, ни на какой срок. Он размышлял над этой историей с листовками. Его случай явно пожелали отягчить. Но кто? Если одного приказа министра было достаточно, чтобы арестовать человека, к чему вся эта комедия? Он, наверное, слишком заносчиво повел себя в отношении инспекторов. И они отомстили. Иоланда тоже повела себя неуклюже. Зачем нужно было ей говорить этим людям, у которых, с точки зрения патриотической, не могло быть на душе достаточно спокойно, о достоинствах генерала Штульпнагеля? Иоланда повела себя просто как дура. Но от мысли, что та, может быть, в этот момент плакала о нем, он смягчился.
Когда его уводили инспектора, она сказала ему: "Сегодня вечером ты будешь свободен". Бриде весь день ждал, что она разыщет его, что он узнает от нее, по крайней мере, какие-нибудь новости. Но ритм его существования резко переменился: день, второй, третий, – в тюрьме они пролетали словно минуты. Прошла неделя, прежде чем он вновь увиделся с Иоландой. Он был настолько подавлен, что, оказавшись в ее присутствии, не дал ей времени сказать и слова, обнял ее, молча прижал к себе и держал долго, словно свобода его отступала на второй план перед радостью снова видеть ее.
– Ты свободен! – сказала она, широко раскрыв глаза, чтобы придать своему лицу простодушное выражение.
– Как!
– Да, ты свободен.
Бриде снова схватил ее за плечи и в радости своей расцеловал. Это не был один долгий поцелуй, но множество, спешно рассыпанных по всему ее лицу.
– Послушай, послушай, милый, дай я расскажу тебе, что произошло.
Она встретила Утенина в префектуре полиции. Она поставила его в известность обо всем, что случилось. Его это, как показалось, глубоко удивило. Он сказал ей еще раз к нему зайти, после того как он наведет справки. Министр наверняка получил неточную информацию. Его решение наверняка основывалось на рапорте, представленном ранее. По досадному, но простительному на этой стадии организации служб недосмотру, ему наверняка не были сообщены результаты следствия.
Через два дня она вновь встретилась с Утениным. Он зачитал ей телеграмму, которую послал в Виши. Он ожидал ответа. Иоланда снова зашла на следующий день. Утенин объявил ей радостную новость: решение министра аннулировано. Оставалось только поставить в известность соответствующие службы. Это было делом двух-трех дней. Она не стала дожидаться, пока все будет улажено, чтобы его увидеть. Она слишком хорошо знала, что значит находиться в неопределенности.
– Но предупредили ли прокурора?
– Какого прокурора?
– Дело в том, что я обвиняюсь в покушении на государственную безопасность. Полиция не имеет больше никакого отношения к моему делу. Моя участь зависит от решения суда. Утенин тебе этого не говорил?
– Почему от суда?
– Из-за коммунистических листовок.
– Каких листовок?
– Которые мне подсунули в карман.
Иоланда пристально посмотрела на мужа.
– Значит, у тебя были листовки?
– Да нет же, – воскликнул Бриде. Эти подлецы-полицейские подсунули мне их в карман.
Иоланда скептически улыбнулась.
– Мне это кажется довольно необычным, – сказала она.
– Между тем, это правда. Ты не веришь мне?
– Конечно же, верю, но подобные истории мне всегда казались необычными. С какой стати тебе должны подкладывать листовки? Когда известно, что кто-то является бандитом, но нет никаких доказательств, – я понимаю. Но это не твой случай. У полицейских бумаги были в порядке
– О! Ну ты и скажешь. И это ты называешь в порядке.
Иоланда какое-то время молчала.
Было видно, что она находилась в некотором замешательстве. Эта история казалась ей невероятной, но она не могла не доверять своему мужу.
– Если то, что ты мне рассказываешь, правда, – добавила она, – то это произведет настоящий скандал.
У нее был несчастный вид. По сути, она принимала все очень близко к сердцу, и известие о столь отвратительных действиях вывело ее из равновесия. Она принялась размышлять. Она не могла уяснить, почему с ее мужем так поступили. В первый раз в сознании ее пронеслось сомнение в надежности Утенина и всех его друзей из Виши. Но когда мы кому-то доверяем, то никогда так сразу не лишаем его нашего доверия. Налицо была юридическая уловка. Они обнаружили, что допустили промах. Они придумали эту историю, чтобы перевести дело из одного отдела в другой. В то самое время, когда в карман ее мужа подкладываются листовки, они предупреждают министерство Юстиции. И Министерство внутренних дел может спокойно снять свое обвинение.
– Я переговорю обо всем этом с Утениным, – сказала Иоланда. – Я хочу, чтобы он растолковал мне все до конца в этой истории.
– Если на то пошло, так это твой Утенин все и устроил, – сказал Бриде.
Иоланда не ответила. Она крепко поцеловала своего мужа. Затем она ушла, сказав, чтобы его приободрить, что подобные действия всегда оборачиваются против их зачинщиков.
Глава 16
Через несколько дней Бриде привели в суд. Судья сразу произвел на него хорошее впечатление. Он был человеком гораздо более утонченным, гораздо более естественным, гораздо более понятливым, чем все чиновники Виши и, тем более, чем все эти подонки, с которыми Бриде до сих пор имел дело. Ему могло быть лет пятьдесят. Он был несколько неопрятен на вид. У него было измученное лицо, как у человека, который на протяжении жизни столкнулся с множеством вопросов морального и этического плана. По его взгляду было понятно, что он видел людей, в присутствии которых он находился, что он их видел такими, какими они были, и судил о них не по поступкам, которые они совершили, но по их глубинному содержанию.
Он приступил к удостоверению личности Бриде. Он объявил, что тот обвинялся в действиях, направленных против государственной безопасности. Он попросил Бриде выбрать адвоката, при этом, казалось, вовсе не рассматривая обвиняемого виновным. Затем он попросил его удалиться. Бриде, ожидавший, что судья начнет задавать ему вопросы, и он изольет свою душу, не пошевелился. "Вы можете удалиться", – повторил судья.
– Нет, это просто немыслимо, – воскликнул Бриде, – чтобы могли прибегать к подобным средствам, чтобы обвинение могли основывать на махинациях низших чинов полиции. Я вам говорю, мсье, эти листовки мне подсунула полиция. Мне уже рассказывали о таком, но я никак не хотел этому верить. Нужно лично стать жертвой подобного. До войны такое проделывали с кокаином, подсовывая его в карманы сутенеров. Сегодня подобным образом могут поступить с кем угодно…
– Прошу вас, прошу вас, – ласково сказал судья.
Он устало поднял руки, и Бриде почувствовал, что тот находил напрасными переживания обвиняемого, поскольку ничто еще не говорило о том, что его в чем-то упрекали. Да, он был обвиняемым, но в настоящих условиях из этого ничего не следовало, кроме небольших проходящих неприятностей личного плана, и защищать себя так неистово значило демонстрировать некоторое легкомыслие, поскольку сегодня все, будь то обвиняемые или судья, хозяева или рабочие, находились в равном положении.
По возвращении в камеру Бриде испытывал утешение от того, что не все еще было запружено немцами, что оставались еще, в некоторых местах, французские островки.
В воскресенье его пришла навестить Иоланда. Она изменилась. Утенин отправил ее к некому Жан-Клоду Фальеру. Ее любовь к людям была таковой, что она не могла, даже в тюремной комнате свиданий, удержаться от того, чтобы не сказать, что он был внуком бывшего президента Республики, в чем, кстати, не было полной уверенности. Тот не удивился истории с листовками. Для него все было возможным. Затем она ходила в Префектуру, чтобы попытаться увидеть Шлессингера. Ей ответили, что тот был в отъезде. "Но г-н Утенин сказал мне, что он вернулся". Она рассердилась. Она сказала, что пойдет жаловаться генералу Глутону. Но эта угроза не произвела никакого впечатления. Из Парижа Виши не казался столь страшным, даже для служб, остававшихся в его подчинении. Она вернулась снова повидать Утенина, но и тот, в свою очередь, скрылся. Все эти люди были эгоистами и трусами. Они следили друг за другом. Они не имели никакой реальной власти. Как только они начинали чувствовать, что в деле замешаны чьи-то интересы, они настораживались. Эта история с листовками пугала их. Очевидно, что следовало бы возбудить дело. Очень может быть, что это всего на всего выходка низших полицейских чинов. Но никто мог знать наверняка. К тому же, было трудно отдать приказ об открытии дела без того, чтобы это не выглядело давлением на органы правосудия и не дискредитировало полицию. А в эти времена одно лишь подозрение в подобном умысле могло привести к далеким последствиям.
