Николай Егоров - А началось с ничего...
Клавка вот-вот разревется. Она села к столу. Усталая-усталая. Будто смену камни ворочала.
— Может, встретимся, все-таки завтра? — мямлил Сергей.
— Никогда. Уходи, уходи!
До чего сложно все в жизни.
Сергей сбежал вниз, хлопнул дверью.
«Гляди-ка ты: краля. Да я сам не женился бы на тебе. Водишь каждого встречного-поперечного. Вторая Любовь Андреевна: хоть за кого, лишь бы с карманом. Думаешь, так себе заработком моим ты интересовалась?»
В Сергее ворочалось задетое самолюбие. Выставили. Его! А самолюбие через край делает человека дальтоником, для которого синее ли, зеленое ли — все черное.
* * *Человек никогда не скажет: хватит, у меня все есть. Людская потребность бесконечна. Сергей уже и так подолгу стоял у раскрытого шифоньера, собираясь в театр, но Ее Величество Мода заставляла искать, спрашивать, где ты достал, толкаться в очередях. Чем он хуже других?
— Вовка, ты не знаешь, где можно пуловер купить?
Шрамм растерялся: очень уж какой-то неподходящий к обстановке вопрос: кругом груды железа, искры веером и… пуловер.
— Это который свитер без рукавов?
— Ну, — подтвердил Сергей.
Вовка глянул из-под рукавицы в нагревательную печь, не пора ли подавать заготовки на штамп.
— Холодноватые еще. Завтра у нас что? Воскресенье? Вместе поедем.
— Куда?
— На барахоловку. Подкову надо купить.
— Какую подкову? — раскрыл рот Сергей.
— Обнаковенную, лошадевую.
— На барахолке?
— О-о, там в конце месяца атомную бомбу можно купить…
Барахолка бурлила. Вовка скоро отстал и потерялся. Потеряешься, столько миру. Люди тискались в обнесенном забором квадрате, трясли штанами, лифчиками, пуховыми шалями, зонтиками, полушубками, чулками с черной пяткой, босоножками, валенками, рядились за каждый рубль, бились по рукам, не сходились в цене и расходились, чтобы сойтись, божились, ругались в бога, хаяли и расхваливали товар, роились, как пчелы вокруг ульев, около автолавок с зеленым трафаретом на кузовах «Росглавшвейторг», просили, требовали, приценялись к обновкам. Конец месяца.
Где-то у забора отчаянно заверещал милицейский свисток.
«На помощь зовет!»
Сергей, оставив очередь, запродирался на выручку.
Бойкая баба в плащ-накидке поверх полушубка и армейской шапке-ушанке с полудюжиной веретен шерстяной пряжи в поднятом кулаке шла на милиционера, как со связкой гранат на танк.
— Ты кого щупаешь? — на всю барахолку кричала она. — Нет, я спрашиваю: ты кого лапаешь? Ровня я тебе?
Милиционер пятился, циркал сверчком и водил глазами по сторонам, ожидая подкрепления.
«Так это ж Юсупов!» — узнал его Сергей.
— Гражданочка. Гражданка! — Он схватил тетку за руку и давнул книзу, но торговка вырвалась, крутнулась к нему и снова занесла над головой связку веретен.
— Ложись, мина! — крикнули из толпы и загоготали.
— Сережка, будь ты холера проклятой! — Она медленно, будто жалея, что даром замах пропал, опустила руку. — Здорово, Демаренок!
— Тетка Агафья? Ты чего воюешь?
— Пескулянт он, твой Агафий, — осмелел Юсупов. Он махнул рукой и ушел.
— А ты замолчи, если не отличаешь спекуляцию от товарообмена.
Агафья воровато поозиралась, подступила вплотную к Сергею и зашептала:
— Я ведь зачем здесь, Сереженька-батюшка? Стыд сказать: за детским приданым. Ойкнула не вовремя дура старая, теперь рожай в сорок-то пять лет. А? Милиционер-то думал, у меня под полушубком вещи натолканы, а у меня там будущий человек. Чего стоим? Веди в гости. Женился, поди-ка, уж? Да что я? Так видно: холостяк, — тараторила Колесиха, успевая следить, чтобы ее не толкнул кто нечаянно. — А пряжу эту вместе с веретешками меня сватья продать попросила: тонкую работу вязать — глаза не берут, толстая из моды вышла. Зажила деревня, лоскутным одеялом ее не удивишь, так вот приехала за атласным.
Легко с Колесихой беседовать: молчи да молчи, она и спросит, и ответит. Агафья, замолкнув на полуслове, втерлась с передней площадки в подошедший трамвай, упала на свободную скамью, поставила рядом все шесть веретен, попробуй сядь кто, и заоглядывалась, поджидая Сергея.
— Место на тебя заняла, айда сюда.
Она сняла накидку, двинула со лба шапку. Одно ухо торчком, другое обвисло. В сером полушубке и в этой шапке Колесиха походила на зайца русака, только что ушедшего от погони.
— Чем там старики мои занимаются?
— А всяк своим: папаша в хлебе копается, Анна — в коровьем навозе. Не живется тебе с ними. Поклон-то передать?
Сергей не ответил.
— Ух, какой ты настырный. Вылитый Илья Анисимович. Видно, серьезно кось-накось пошло у вас с ним. Бутылек возьмем для встречи?
— Можно красненького.
Агафья нетерпеливо вошла в Сергееву комнату и остановилась: две койки, две тумбочки, два стула, стол и шифоньер на двоих. Около дырки в плинтусе дремал котенок, уткнув мордочку в пустое блюдце.
— Вот ведь что-то есть же, мои матушки, — умилилась Колесиха, — корыстный ли зверь, а уже промышляет. И ведь не отходит.
— А он привязан.
Агафья всплеснула руками:
— Да будь вы холеры, чего придумали. Холостежь, вы, холостежь несуразная. Съедят вас мыши без нас. Ты не стой, не стой, готовь угощение, если пригласил.
Сергей убежал на кухню и пока возился там, соображая закуску, Агафья подмела пол, заправила постели, протерла окно.
— Чего опешил? Думаешь, номером ошибся? Давай, что у тебя на сковородке.
Выпив, она раскраснелась и обмякла, уставясь на недоеденный пластик колбасы.
— Дожили: хлеб — не хлеб, мясо — не мясо. Не сказывала я тебе, Абросим-то мой оклемался, людей чураться перестал.
Колесиха попыталась встать, рассмеялась над своим бессилием, щелкнула пальцами и запритопывала валенками в галошах:
Я спецовочку носила,
Он винтовочку носил…
— Маленький у нас будет, Сережка! А на Петьку ты не серчай: время такое было. Которая твоя кровать? Помоги добраться. Через ча… Через часик разбудишь, я по… погоди, дай сказать, уни-вер-ма-гам порыскаю еще. Ни черта на вашей хваленой барахолке нету. Давненько у меня такой заботы не было. Х-хэ! Вот жизнь…
25
— Давай, Серега, вставай скорей на ноги, да оженим тебя. — Яша подсел рядышком.
Смена вечерняя, начальства нет, заготовок тоже. Кури.
— На ком, если не секрет? — нехотя поддерживает беседу Сергей: пробовал он тут недавно жениться, больше не манит.
— Найдем, невест в нашей деревне много. Юла, замуж хочешь?
— Не мешало бы, — притворно вздохнула Юлька. Притворно ли?
— Обручальных колец нет, — отшучивается Сергей.
— Во! Загоревал. Штамп свой, скуем — трактором потом вас не разъединишь.
Яша пошуршал шершавыми ладонями.
— Эх и гульнем. Громче меня «горько» никто не кричит.
— Во! На свадьбу напросился уже.
— Мы вятские хватские.
— Яш, Яш, — заерзал Вовка, — я слыхал, болтают, будто у вас в Вятке вредительство открыли.
— Ка-кое? — насторожился Яша.
— Семь миллионов пар лаптей на одну ногу наплели.
Яша запустил в Вовку рукавицей, Шрамм поймал ее, зачерпнул из корыта воды, зажал устье, давнул, из дырочки на большом пальце циркнула струйка, Яша заотплевывался, Юлька по-детски взвизгнула и прижалась к Сергею.
— Играемся? — вывернулся из-за штампа Киреев. — Так, так. Смотри мне, бригадир.
— Что бригадир? Что бригадир? — загорячился Сюткин. — Сперва работой обеспечьте, потом спрашивайте.
— У нас как в отсталом аду: смола есть — дров нет.
— Ты мне, Шрамм, такие разговорчики оставь, поймаешь. В чем дело?
— Заготовки кончились.
— Должны снабжать. По скользящему графику…
— По скользящему графику одна Исакова рекорды ставит, она на коньках, а мы на подшитых валенках не в ту степь можем усклизнуть, Матвей Павлович.
Киреев задумчиво почесал темечко через кепку.
— М-да. Дайте-ка закурить, я свои все сжег.
Яша в поисках кисета хлопнул по оттопыренному карману, из кармана брызнула вода: Вовка когда-то успел варежку туда тихонько опустить.
Ну, теперь курева долго ждать: первый подручный кинулся ловить второго. Матвей Павлович, набирая скорость, помчался к заготовителям выяснять, в чем дело.
— Собачья должность у нашего Киреева. Начальник маленький, участок большой!
— Конечно, — соглашаются с бригадиром. — Рабочему легче. Отзвонился — и с колокольни. У Киреева план: ни сна, ни покоя.
— Меня тоже в мастера агитируют…
— В бригадирах оно спокойнее. Киреев с Доски почета не слезал, пока штамповщиком был. Ну, воткнул он в кармашек эту хитрую линейку… как ее…
— Логарифмическую, — подсказал Сергей.
— Во-во. А дважды два на бумаге множит.
— Глядите, глядите! Заготовку везут. Выколотил.
