Рустам Агишев - Луна в ущельях
Казалось ему, что идет он беспредельным черным полем — то ли война, то ли пал выжег эту землю. Обугленные ветлы печально качаются по обочинам дороги, ветер ворошит прах, и он стеклянно хрустит под сапогами. Вадим идет и идет — ведь скоро кончится это поле, скоро откроется зеленая долина, а там белые березки, люди, солнце, жизнь! Дойду ли? Хватит ли сил? Срывается вихрь, бьет в уши, едким прахом застилает глаза… Нет, не дойду… За этим холмом еще и еще холмы, а меж ними, как провалы, черная обугленная земля. Так стоит ли идти?
Надо ли месить ногами стеклянную пыль? Надо, надо. Иначе не стоило родиться, Вадим. Иди! Осталось уже немного. Просто иди, иди…
Резким диссонансом звенят фанфары, и на смену надежде приходит бессильная тоска по утраченному и как последняя радость — воспоминания… Да, это опять оно — детство. Мечтали о странствиях босоногие капитаны. Но уже не поднимет бригантина парусов. И никогда не вынесет его на широкий простор жизни. Все уже круг, все короче путь, все короче… Не сбылось… «Во поле березонька стояла, — играет оркестр, — во поле кудрявая стояла». Да, стояла, стояла твоя березонька, Вадим, да и рухнула… ничего не поделаешь…
Воздух снова прорезали грозные фанфары судьбы, но не подчиняется, не имеет права подчиниться им бессмертный человеческий дух… Жизнь продолжается… Да, это был он — Чайковский, и он был затем, чтобы миллионы других после него не смели терять надежду.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Молчаливая возвращалась Зойка после концерта домой, Вадим поддерживал ее под руку. Молчали. В ярких полукружьях фонарей вились, как поденки летом, снежинки, а в полумгле улицы они только ощущались лицом да ресницами. Под ногами скрипела прихваченная морозцем пороша, уже успевшая пушистой пеленой устлать асфальт. Встречные деревья смутно белели. Изредка проносились, прорезывая светом фар темноту, машины. После них остро пахло бензином. Слегка опираясь на руку Вадима и приноравливая свой шаг к его размашистой походке, Зойка думала о привалившем к ней счастье — господи, как удержать его? А вдруг оно растает, как эти снежинки, сменившись привычной тревогой и пустотой? То ли музыка ее расстроила, то ли эта неизбежная встреча у выхода и откровенная насмешка в глазах Дины, но уже прежнего нет, и, как ни ровен и ласков с ней сейчас Вадим, она не может вернуть радостного ожидания, которым были наполнены эти дни.
До лампочки был им этот концерт! Сходили бы в кино или в ресторан и никого бы не встретили. И все было бы хорошо. Но что-то подсказало ей, что она ошибается. Зойка понимала, что Вадиму не подходит такая жизнь, что она может удержать его, лишь полностью отказавшись от прежнего. Но сумеет ли она? Не потянет ли опять к мальчикам, ко всему прежнему, бесшабашному и гулливому? Может, и потянет. Да только далеко она уже будет, в поисковом отряде, с другими людьми. Хватит этих мальчиков-переростков! И ей там будет хорошо с Вадькой. Вот будет ли хорошо с ней Вадиму? Эта мысль неожиданно остро кольнула ее, она даже вздрогнула.
— Ну чего молчишь, Зоя? — спросил Вадим и посильнее сжал ее руку в мягкой варежке. — Понравилось?
От его неожиданного вопроса Зойка растерялась.
— Блеск! — сказала она. — Куда местному оркестру до них! А только я все боялась, как бы у этих двух стариканов не полетели ноты. Очень старались. — Зойка рассмеялась, потом уже серьезно и задумчиво добавила: — Очень хорошо про березоньку играли. У нас в селе, у самого дома большущая береза стояла и на ней скворешник. Дожди добела вымыли, потрескался, как в морщинах весь, и скворчата всегда там пищали… Да что я в самом деле, это ведь совсем о другом, — смутилась она окончательно.
Вадим улыбался, слушая ее, шагая в мутной белизне, а снег все шел, шел.
Зойка с братом Иваном и его семьей занимали комнату в длинном покосившемся бараке с коридорной системой. Одна из жиличек — пожилая одинокая работница — уехала в отпуск и оставила ключ от своей комнаты Зойке, великодушно разрешив пожить до ее возвращения.
Тут и поселила Зойка Вадима. Съездив за пожитками на Бруснинку, он решил до отправления в отряд воспользоваться этим не совсем обычным гостеприимством. Комната была небольшая с немудрящей обстановкой, как в районных домах для командировочных, — столик, пара стульев, железная койка с продавленной почти до пола сеткой да плохонький платяной шкаф, сбитый кое-как из крашеной фанеры. Лампочка под собранным гармошкой, слегка обгорелым бумажным абажуром освещала трех богатырей, изображенных на настенном коврике. Зато на окне чуть колыхался от тепла батареи дорогой тюль.
Жить, конечно, можно. Зойке, за короткую жизнь еще не имевшей своего угла, комната казалась прямо раем. Она перетащила из братниной комнаты тумбочку с овальным зеркальцем, застелила понаряднее постель — и в комнате на самом деле стало как-то светлее и уютнее. Теперь ей тут все нравилось, даже этот коврик с тремя «симпатягами», как называла она былинных витязей. О том, что этот рай временный и что до возвращения хозяйки остались считанные дни, она старалась не думать. Зойка привыкла жить сегодняшним днем.
2
Поставив на плитку чайник, Зойка принесла из кухни приготовленную заранее закуску, хлеб, стала накрывать на стол. Куря под форточкой, Вадим незаметно следил за ней. Девушка двигалась легко, бесшумно. Все у нее в руках спорилось, и белый кружевной фартучек, накинутый на выходное темно-бордовое платье, с которым Зойке не хотелось еще расставаться, очень был ей к лицу.
Каждой складкой платья, своими недорогими сережками с синтетическими камушками под рубин она старалась сегодня понравиться Вадиму. Она хотела, чтобы он видел, какая она ловкая, как ладно сидит на ней платье, как вкусно она может приготовить салат из квашеной капусты с подсолнечным маслом, сахаром и клюквой, как умеет нарезать ровными ломтями кетовый балык и как все это она роскошно расставила на столе, подостлав поверх скатерти целлофан. Доставая из тумбочки графин с недопитой накануне водкой, Зойка вопросительно взглянула на гостя и, только уловив едва заметное одобрение в его взгляде, поставила на стол. Она давно пила водку, но сегодня не хотела ничего упускать, и была сейчас хороша в своей озабоченности, в своих хлопотах. И она знала, что нравится ему, это придавало ей храбрости.
— Прошу за стол, маэстро, — шутливо произнесла она, досадуя про себя, что все еще не знает, как к нему лучше обращаться — по имени-отчеству, как в больнице, или просто по имени.
— Давай выпьем на брудершафт, — сказал Вадим, как бы приходя ей на помощь.
Зойка подняла на него глаза: не шутит ли? Но он говорил серьезно и уже наполнил рюмки. Все еще не веря, она кивнула. У него была сильная рука. Водка приятно жгла во рту. Наклонившись, Вадим поцеловал ее в губы. Она растерянно подняла голову, в полуприкрытых глазах метнулся испуг. Она очень не хотела этого, она слишком хорошо знала мужчин. «Если сейчас потащит на кровать — все пропало, надеяться не на что», — с отвращением думала она.
Но Вадим, удобно устраиваясь за столом, уже придвинул к себе тарелку и, похваливая молодую хозяйку, стал есть. Кажется, он даже ничего не заметил, и Зойка тайком облегченно вздохнула. Они оба, пройдя пешком километра три по свежему воздуху, проголодались и съели все, что было на столе. Допив водку, принялись за чай, голова у Зойки приятно кружилась, натянутость исчезла, на язык шло бойкое слово.
— А почему все-таки ты выбрал меня, Вадим? — спросила Зойка, кокетливо выпячивая губы и прихлебывая из чашечки чай.
— Зачем же мне другая, коли ты отличная медсестра и готовишь отлично. Ты — находка для отряда, — ответил Вадим.
— Так уж и находка! — девушка слегка сморщила нос. — А правда, работу свою я люблю, это правда. Вот только лечим мы еще плохо. У нас был случай — повесился один в уборной, дескать, не хочу от рака гнить заживо, а при вскрытии оказалась обыкновенная язва… Лучше уж ничего не знать.
— Может, ты и права, — задумчиво произнес Вадим. Помолчав, добавил тихо: — Вот и от меня скрывают.
— Чего от тебя скрывать-то?
— Рак крови.
Зойка изумленно раскрыла глаза:
— Да ты что — серьезно, Вадим, или меня разыгрываешь?
— Серьезно.
— Серьезно — так я тебе тоже серьезно скажу: если бы у тебя была лейкемия — зачем бы я за тобой, очертя голову, в тайгу потащилась? Нет, я говорю фактически, без художества, — зачем? До лампочки мне таежная романтика! Я сыта ею с детских лет.
Поняв, что ее повело не туда, что такая откровенность может оттолкнуть, Зойка примолкла. Проклятая водка! Но Вадим ничем не выдал себя — улыбаясь, тянул из чашечки остывший чай.
— Что же ты замолчала, Зоя, продолжай. Тебя интересно слушать. Зачем же все-таки ты хочешь идти со мной в отряд?
