Гавриил Кунгуров - Албазинская крепость
— Луна на небе одна, а звезд неисчислимое количество. Великий богдыхан один, а забот у него не счесть…
Посольство простояло под стенами Науна еще три недели. Богдыхановы чиновники изменили отношение к послу: держались дерзко, неуступчиво, Наунский наместник подъезжал к юрте Спафария с большой свитой разодетых по-праздничному чиновников, говорил заносчиво:
— Какой ты есть посол, мы не знаем. Имеешь ли грамоту к великому богдыхану?
Спафарий отвечал степенно:
— Коль доеду до величества богдыханова и грамоты не покажу — казни достоин.
Наместник дерзко кричал:
— Что в той грамоте русского царя? Может, в ней обидные слова начертаны?!
Наместник вновь говорил о беглеце Гантимуре, о происках и бесчинствах казаков на Амуре.
Спафарий терпеливо отговаривался, ссылаясь на грамоту: в ней, мол, все прописано.
Упорства Спафария богдыхановы чиновники не сломили, уехали с угрозами, вокруг посольства прибавили караул, подолгу не приносили послу и его людям еду.
Каждое утро к юрте русского посла носильщики приносили наунского наместника в цветном паланкине. Не выходя из него, наместник кричал:
— Коль так ты, посол, упрям, грамоту отберу поперек воли!..
Спафарий, не выходя из юрты, отвечал спокойно:
— При посольстве ратная сила немалая… Грамоту отбивать станут на смерть… На то государя русского указ писан!..
Наместник гневался, угрожая держать посольство до зимы. Служилые люди посольства: многие боярские дети, подъячий Никифор Венюков и иные упрекали Спафария с неразумном упорстве, понуждали к уступкам. Спафарий вспомнил о грамоте богдыхана русскому царю, ту грамоту вручил послу воевода Нерчинского острога Даршинский.
Спафарий позвал в свою юрту наместника и важных его сановников, посадил вокруг стола служилых людей посольства и сказал:
— Сочту за разумное показать славному владыке города Науна грамоту богдыхана, писанную русскому царю…
Спафарий открыл кованый ларчик и вынул красный свиток. По шелковой бумаге и черным иероглифам чиновники признали богдыханов лист, упали на колени и отбили девять поклонов.
Наместник и его приближенные ушли гордые и довольные. Спафарий был безмерно рад своей удаче.
К восходу солнца китайцы пригнали Спафарию сто двадцать лошадей и двести верблюдов. Посольство двинулось в сторону Пекина.
В мае караван посольства остановился у пекинских городских ворот. Через три дня посольство впустили в город, отвели на окраине большой двор и ко двору поставили многочисленный караул. Людям посольства, пробывшим в пути более года, отведенный двор показался благодатным местом отдыха и приюта.
Ханьшицзе
В большой палате богдыхана собрались его советники и помощники. На узеньких ковриках и шелковых подушках, поджав под себя ноги, важно сидели надутые советники: родичи богдыхана, министры, чиновники. Опустив ресницы, они величественно полудремали.
По голым лбам, желтым скуластым лицам пробегали серые тени; иссиня-черные, любовно заплетенные длинные косы аккуратно лежали на спине; жидковолосые бороды и тонкие усы спадали низко, до самой груди.
Слегка покачиваясь, некоторые старательно оберегали драгоценное из драгоценных — ноготь на мизинце левой руки. Ноготь достигал у счастливцев чуть не полметра, требовал он мучительной осторожности, терпеливого ухода. От посторонних взглядов ноготь закрывался изящным камышовым футлярчиком тончайшей резной работы. Наиболее чиновные и родовитые имели рабов, которые старательно ухаживали за ногтем: чистили и полировали, растили, как садовник дерево.
Совет старейших собирался вчера и позавчера.
Хотел богдыхан услышать мудрое слово своих близких сановников о русском после, об истинных причинах его приезда в Китай. Но каждый раз богдыхан внезапно свое намерение менял, сановников распускал по домам.
Вновь собрались сановники…
Пропела флейта, и прозвенел колокольчик: богдыхан показался на троне; родичи и сановники пали на колени, стали кланяться до земли.
Великий Тяньцзы, или Сын неба, император Серединного царства Кан-си не похож на окружающих: молод, роста среднего, светловолос, лицом бел. Из-под густых игольчатых ресниц светились скупые щелки монгольских глаз; сливались в них азиатская хитрость и ум с надменной жестокостью и юношеским властолюбием.
Он слегка приподнял голову и хотел говорить, но в этот момент в рисунчатое окно, оклеенное провощенным шелком, ударилась крыльями ласточка. Она звонко чирикнула и потонула в зелени сада. Тонкие усы богдыхана дрогнули: «Ласточка — черная примета…» Вспоминая слова древнейших, богдыхан подумал о русском после: «Чем тонуть в человеке, лучше тонуть в бездне…» — и поспешно удалился.
Главный сановник, дядя богдыхана, растягивая слова, оповестил:
— Пусть мудрые разойдутся по своим палатам…
В шелковых туфлях с войлочной подошвой, по-кошачьи мягко шагал богдыхан по синим плиткам садовой дорожки; он остановился у древнего дуба, долго любовался порханием пташек, с упоением слушал жужжание золотого жука. Близкие родичи и важные министры, подняв глаза к небу, с трепетом шептали: «Великий богдыхан беседует с тенью великого учителя Конфуция».
Кан-си не расставался с книгами древнейших: любил богдыхан выискивать среди множества причудливых узоров алмазные слова истины и мудрости. Знал хорошо историю, философию, географию, любил поэзию, по звездному небу стремился постигнуть неразгаданные тайны мира и его судеб, ядовитое лукавство человеческого сердца и непостижимые взлеты ума.
Вот и сейчас он опустился на мраморную скамейку и углубился в чтение.
На другой день до восхода солнца встали все жители Серединного царства, от великого богдыхана до жалкого кули. Заглох огонь жертвенных светильников в крохотной фанзе земледельца, в утлой хижине рыбака, во дворце богдыхана.
«В этот день искру огня труднее сыскать, чем мертвому вернуться к жизни», — так говорила китайская пословица.
На озере, против окон богдыхана, всплеснув крыльями, всколыхнула воду ранняя суетливая утка, свистнула пташка, расправила ветки ароматная акация, из-за горы показалась атласная кромка солнца. Загорелись вершины гор, окропила утренняя розовая роса травы, деревья, черепичные крыши, зубчатые уступы городской стены. Купаясь в утренних лучах, трепетали и переливались белоснежной зыбью вишневые рощи богдыханова сада.
Из окна богдыхан залюбовался капелькой росы, трепетавшей на солнце живым блеском. Повернул лицо к востоку и стал читать наизусть вечно благоухающее стихотворение Конфуция — «Песня скорби». Читал он нараспев нежным женским голосом. Опустив глаза, сомкнув длинные ресницы, делал паузы, и вновь лились сладкие тягучие слова, как льется прозрачная струя священного меда:
Пред вселенной — ничто человек.
Он песчинка на дне океана.
Перед вечностью миг его век,
Это дым пред лицом океана…
Славный воин, бедняк и богач
Одинаково сходят в могилу,
Поглощает забвения мрак
Их деяния, и силу, и славу…
Богдыхан, не открывая глаз, стоял с наклоненной головой, губы его шептали: «Пред вселенной — ничто человек…» Потом богдыхан выпрямился, мягкой походкой стал спускаться по мраморным ступенькам, ведущим в сад. Мгновенно носильщики в красно-бело-голубых одеждах поднесли желтый паланкин с вышитыми на нем синими драконами. Император приказал отнести его прогуляться по царственному парку. Минуя Зеркальный фонтан, паланкин скрылся за зеленой роскошью густых акаций.
В этот день в Серединном царстве не зажигали огня, не варили кушаний: все строго чтили Ханьшицзе — День холодной пищи.
На площади Синего дракона бродячий певец собирал многочисленную толпу, пел дребезжаще, тоскливо:
— «Постигло горе цзиньского князя Вэня, будущего могущественного богдыхана: страдал он от завистливых недругов, томился в изгнании. Сопровождала его небольшая кучка самых преданных слуг. Среди них отличался человек Большое Сердце — Цзе. Кругом простиралась пустыня, никто не находил ни воды, ни пищи. Будущий богдыхан ослаб от голода и упал на песок.
„Погодите, — спокойно сказал Цзе, — я вам сейчас принесу пищу“.
Цзе вернулся слабый и бледный, но принес кусок зажаренного мяса, вкус которого будущий богдыхан нашел великолепным.
Цзе спас жизнь Вэня, насытив его… собственным мясом…»
Вещий певец смолк, закашлялся, крутил высохшей облезлой головой. Толпа терпеливо ожидала.
Старик с трудом разжал спекшиеся губы, поднял воспаленные веки и продолжал:
— «Тень и та убегает, убежали и горькие дни: Вэнь стал могущественным богдыханом, он торжественно въехал в столицу и расположился во Дворце цветов. Всех своих верных слуг сделал он начальниками, министрами, сановниками.
