Григорий Ходжер - Конец большого дома
Весь день беглецы пролежали под накомарником, грызли юколу, копченое мясо и боялись развести огонь, чтобы дымом не навлечь беду. В следующую ночь они выплыли на озеро Болонь. Когда утром Идари окинула глазом все озеро, она изумилась его размаху. Озеро, казалось, не имело конца и краю, оно сливалось с голубизной неба, так обманчиво отсвечивала гладь воды.
— Наверно, море такое, да? Другого берега не видать.
— Это нанайское море, — улыбнулся Пота.
После полудня подул низовик, он все свежел и свежел, вскоре на озере загуляли крутобокие волны в белых накидках. К ночи поднялся шторм, и озеро зашумело, зарокотало. Пота соорудил из бересты навес, перенес под него продукты, вещи. Шторм задержал беглецов.
— Нас уже ищут, а мы не можем дальше ехать.
— В такой шторм и они не выедут на Амур, — ответила Идари.
— Храбрая ты, на твоем месте другая не посмела бы сбежать.
— Если бы я не любила, тоже не сбежала бы.
— Ты не жалеешь, что ушла из дома?
— Нет. Только боюсь.
На другую ночь беглецы впервые наткнулись на человеческое жилье. Пота, задумавшись, не заметил, как заскрипели весла, и тут с берега внезапно залаяли собаки. Беглецы замерли. Их спасла темнота.
Днем из своего убежища Пота наблюдал, как два молодых парня на озеро острогой кололи выплывших на солнечное тепло толстолобов. Будь Пота в ином положении, он немедленно выехал бы на середину озера, показал бы этим молодцам свое мастерство, зоркость глаз, точность рук. А Идари по-женски рассуждала о зимних запасах жира, рыбьей коже на обувь, на одежду, кроме того, ей хотелось свежей ухи, она уже несколько дней не брала в рот горячей пищи.
С этой тревожной ночи Пота стал еще более осторожен, держался подальше от берега, следил, чтобы не скрипели весла, выискивал убежище на дневку в самых глухих местах с густым тальником. Только добравшись до устья Харпи, беглецы вздохнули свободнее, позволили себе побаловаться горячей кашей, поели талу из сазана, добытого острогой, а из остатков сварили пахучую сытную уху.
— Теперь можно не прятаться? — спросила Идари.
— Еще осторожнее надо быть, — ответил Пота. — На озере летуют озерские, там же много болоньских, если нас увидят, то завтра же твой отец узнает, где мы.
Поте самому хотелось обрести прежнюю свободу, ему надоело, как зверю, прятаться от людей, быть преследуемым, в последние дни во сне он часто видел себя в лосиной шкуре, когда нагибался к роднику, из воды на него удивленно смотрела горбоносая тяжелорогая лосиная морда, не успевал он утолить жажду, как слышался шум погони, и он опять устремлялся к далеким недосягаемым горам с алмазными макушками; горы сверкали, манили… Он просыпался весь в поту и потом не мог уснуть до вечера и так, не отдохнувший, невыспавшийся, садился за весла.
Каждый раз, когда он брал весла, Идари упрашивала его, стыдила, но он ни разу не разрешил ей погрести. Пота исподволь следил за ней, и чем больше узнавал ее, тем она становилась ему дороже, в нем ощутимо росла гордость за жену, теперь он был уверен — Идари перенесет все мучения, все невзгоды.
С входом в Харпи беглецы вынужден были плыть днем: Пота не знал реки, и в первую ночь они плутали по ней, наезжая то на нависший тальник, то на гладкий, вылизанный волнами песок, то на обрывистый берег, потом они въехали в одно из ответвлений реки и застряли в густой заросли тальника. Пришлось там и заночевать. Утром за веслами сидела Идари, а Пота стоял на корме, правил лодкой и зорко всматривался вперед, надеясь первым заметить приближающуюся опасность. Но река всюду таила опасность: то она выпрямлялась, предательски обнажая беглецов, которым негде здесь было спрятаться, то петляла, и каждый кривун таил за собой внезапную встречу с людьми. Пота уставал от нервного перенапряжения, он начал делать остановки, как только натыкался на удобное убежище. Во время одной из таких остановок мимо них по реке проплыли две оморочки и две лодки. Беглецы сквозь листву тальника видели женщин за веслами, ребятишек на середине лодки, слушали разговор охотников. Пота заметил, как побледнела жена, молча обнял ее и прижал к груди — она дрожала, как листочек тальника на ветру.
— Все хорошо и дальше так же будет, я их давно заметил, потому и спрятал лодку, — солгал Пота, чтобы успокоить ее.
Немного выше от этого места беглецы обнаружили чей-то продовольственный амбар, дверь которого, как и во всех стойбищах, была подперта палкой. Пота нашел в амбаре кренделя копченой сохатины, связки юколы и пополнил истощившиеся запасы продуктов, а взамен взятого оставил муки и крупы. Теперь можно ехать, не теряя времени на рыбную ловлю и на охоту. Проплыли еще три дня, питаясь только юколой и копченым мясом, чтобы дымом костра не выдать себя. На четвертый день Пота не выдержал: услышав кряканье уток, он спрятал лодку, взял острогу и пошел к озеру, шагая по грудь в налившейся соком траве. За ним, боясь отстать от мужа, бежала Идари. Кругленькое, как серебряная монета, небольшое озеро открылось внезапно, сразу же за густой стеной травы. Два выводка уже крупных утят, мелькнув острыми задками, без шума скрылись под водой, оставив расплывшиеся круги.
— Эх, почему я не взял свою собаку, — вздохнул Пота, — она так ловко уток берет, сейчас бы всех утят подобрала. Ладно, ты мне поможешь. Иди по берегу вокруг озера, шуми, шурши травой, бей палкой по воде — вот и все твое дело.
Идари скрылась в высокой траве. Пота видел только, как колышется трава да изредка мелькает синий дабовый халат жены. Он выискал место, где камыш был пореже, и притаился. Прошло немного времени, камыш зашуршал, и юноша увидел линялого селезня кряквы. Пота метнул острогу, за это едва уловимое мгновение селезень успел нырнуть, но тут же вынырнул на конце трехпалой остроги.
— Сазаны ни разу не обходили меня, куда уж тебе, — усмехнулся Пота, взял трепыхавшегося облезлого селезня, по-собачьи прикусил ему голову и опять замер. Идари гнала на него притаившихся в озере беспомощных уток, неокрепших утят, и он беспромашно нацеплял их на острие остроги. Пока жена совершала обход озера, он убил больше десяти уток. Возвращались они на берег веселые и возбужденные, предвкушая сытную, горячую еду. Опять впереди шагал Пота.
— Будем варить одно мя… — он не досказал слова и остолбенел, не в силах сделать шаг. Идари выглянула из-за спины и увидела возле своей лодки чужую, на корме которой сидел, поджав под себя ноги, плотный, моложавый мужчина, а на гребях, бесстрастно глядя на беглецов, курили две молодые женщины, как видно, жены. Пота так растерялся от неожиданности, что почувствовал, как деревенеют ноги, все тело, язык.
— Бачигоапу! — поздоровался незнакомец. — А-я-я, какой охотник, острогой столько уток убил! А я тоже приехал на это озеро, это мое любимое озеро, здесь моя собака каждый раз собирает столько уток, что я еле до берега волоку связки.
Пота кое-как овладел собой, ответил на приветствие незнакомца и опустился на траву, чувствуя дрожь в ногах. Рядом села Идари. Незнакомец вылез из лодки, подошел к Поте и протянул свою зажженную трубку.
— Вижу, вы не наши озерские, — сказал он, — издалека, видно, едете.
— Издалека, — ответил Пота, выпуская изо рта дым. Идари принесла его трубку и с улыбкой подала незнакомцу.
«Ох, какая она умница, — восхитился Пота. — Сама испуганная, белая как сахар, а улыбается».
Потом Идари преподнесла свою трубку одной из женщин, которая ей показалась старше.
— Жена, вари еду, гостей надо угощать, — сказал Пота, чувствуя, как с каждым ударом сердца возвращаются силы и уверенность.
— Это вы гости. Эй, женщины, котлы развесьте, — приказал незнакомец. — Я сейчас схожу с собакой на озеро, там еще должны быть утки.
— Зачем ходить? — запротестовал Пота. — Разве всем нам не хватит этих уток? Давайте все сварим вместе.
Незнакомец согласился, и жены его стали помогать Идари щипать уток.
— Ты вверх плывешь? — спросил он.
— Вверх.
— Куда добираешься?
— Я в этих местах впервые, буду подниматься, насколько река позволит.
— Далеко. Там никто не живот, все стойбища находятся ниже.
— Охотиться хочу там.
— Откуда сам-то?
— Из Нижних Халб, — солгал Пота. Он давно думал над этим ответом, выбирал многие стойбища, которые он мог бы выдать за родное; верхние стойбища не подходили, потому что говор верховских сильно отличался от говора няргинских, и потому он мог назваться только низовским нанай, говор которых был близок к няргинскому. Лучше было бы, конечно, ему назваться хунгаринским или падалинским, но он боялся, что среди озерских найдутся люди, которые знают всех жителей этих стойбищ.
— Из Нижних Халб, — повторил незнакомец, — далеко добрался. Чего же на Горин не поехал, там ведь тоже есть озеро, горная река, вот как здесь?
