Анна Кальма - Сироты квартала Бельвилль
— А девочка, ее приемыш, к вам не приходила?
— Нет. И это тоже наводит на размышления…
Вот и Мишлин думает так же, как я.
Я не вытерпел и все-таки сам отправился к Желтой Козе. Она вышла ко мне из своей конурки в каком-то немыслимом тюрбане, из-под которого во все стороны торчали пластмассовые бигуди.
— Как вам нравится вся эта история, мсье Клеман? — затараторила она, едва меня увидев. — Я же это всегда предсказывала, еще когда хозяин сдавал студию этой парочке, я тогда же сказала: «Этот тип мне подозрителен, мсье, на вашем месте я бы не пустила его в дом». Но разве хозяина уговоришь? Ему во что бы то ни стало нужно было сдать эту сырую конуру, и он, конечно, меня не послушал. А теперь здесь уже шныряет полиция и вот-вот нагрянет с обыском.
— А где может быть мадам Назер? — отважился я спросить.
— Конечно, там, где ее красавчик, — отвечала Коза. — Ведь она в нем души не чает. И рыжий их приемыш тоже…
— Вы так в этом уверены?
— Как же не быть уверенной, когда он все последнее время таскал девчонку за собой. Их водой не разольешь. Да я и не вижу девчонки уже дня три. Словом, я уверена, все они — законченные преступники, — объявила Желтая Коза и, величественно неся свой тюрбан, удалилась к себе под лестницу.
Я вернулся домой, порядочно удрученный. Просто не знал, чем себя занять, — ведь сегодня в редакции творческий день и я обычно проводил его в поездках с друзьями по окрестностям. Но сейчас ехать никуда не хотелось. Я все время находился в каком-то нервном ожидании: вот-вот что-то должно случиться.
Чтобы отвлечься, я стал разбирать ящики письменного стола — занятие, которому я предаюсь редко и только в случае дурного настроения. Попалась на глаза старая фотография: двое беспечных, красивых молодых людей. Она — с длинными до талии темными косами, большими смеющимися глазами южанки. Он — с коротким ежиком волос, мускулистый, складный, с широкой улыбкой и белейшими зубами. Это мои друзья Жюльены бог знает сколько лет назад подарили мне эту фотографию в Провансе, откуда они родом. И шумный же был тогда Анри! Шумный, добрый, замечающий каждую мелочь в настроении друзей, заботливый. По специальности Анри был строитель, но на деле — мастер на все руки, умелец, всеобщий помощник. Анриетт, та была учительницей, и родители вели и везли своих детей непременно в ту школу, где она преподавала. Жюльены жили вместе уже несколько лет, но были все так же влюблены друг в друга. В поездках и походах они пели песни, читали друг другу стихи — ну просто влюбленные! Было у них удивительное согласие во всем: в идеях добра, справедливости, равенства всех живущих на земле, в понимании того, зачем и как должен жить человек и что́ он должен совершить, чтобы иметь право назваться настоящим человеком. Оба они страстно любили детей, а своих детей природа им не дала.
Но вот грянула гражданская война в Испании. Тысячи беженцев устремились к французской границе. Среди них было много осиротевших детей тех, кто погиб в борьбе с фашистами.
Анри и Анриетт Жюльен стали собирать испанских сирот, отдали им свой дом в Провансе, кормили их, одевали, учили, а после усыновили тихого, пришибленного судьбой испанского мальчика, которого звали Корасон, что по-испански означает «сердце».
Жюльены писали мне в те годы:
«Мы оба поняли наконец свое настоящее призвание: делать из мягкого, податливого или, наоборот, трудного, ершистого материала добротных, хорошей выделки и настоящего качества людей. Да, да, ты не смейся, Андре, у нас это налаживается, как настоящее производство. Мы хотим, чтобы человек нашей «марки», нашей «выделки» был бы виден издалека и чтобы люди говорили: «Этого парня или эту девушку воспитали Жюльены». Ты скажешь, мы с Анриетт тщеславны? Ничуть. Мы только хотим хорошо делать наше основное дело. Сейчас мы начинаем разворачивать наше «производство» вовсю. Скоро позовем тебя взглянуть на него».
По-настоящему Анри и Анриетт развернули свое «производство людей» в войну. Кто может сказать, сколько сирот оставили после себя французские патриоты, партизаны и франтиреры, поднявшиеся тогда на борьбу с гитлеровцами?
Кажется, первой была девочка — дочка одного из больших героев Сопротивления. Позже, когда она выросла, она стала помощницей Анриетт и Анри. Чтобы уберечь сирот от бомбежек, Жюльены увезли их в горы, в альпийскую живописнейшую долину, где в горах лежал снег, а внизу, на лугах, цвели и медово пахли горные цветы. Там неподалеку от деревушки Мулен Вьё они нашли старый, заброшенный сарай, сами с помощью старших мальчиков перестроили его, превратили в жилье. Пристроили к этому жилью столовую, классные комнаты, зал для праздников. Рядом соорудили гараж, на автомобильном кладбище отыскали старый, вышедший в отставку грузовик. Опять-таки сами со старшими ребятами отремонтировали его, пустили в ход и назвали «Последняя надежда». На этой «Последней надежде» Анриетт Жюльен, которую все ребята звали Матерью, объезжала с детьми окрестные деревушки. Фашисты еще были во Франции, приходилось соблюдать величайшую осторожность, приходилось шептать крестьянам: «Вот здесь, рядом с вами, поселились дети тех, кто погиб, защищая вас, защищая Францию. Надо помочь этим сиротам, поддержать их, подкормить…» И из своих объездов «Последняя надежда» возвращалась полная овощей, мяса, фруктов — всего, что давали крестьяне для детей. Так же было и с одеждой. Рано осенью Анриетт ехала в соседний Гренобль, отправлялась по большим магазинам, рассказывала там о своей ребячьей республике. И не было хозяина, который не дал бы несколько пар обуви, платья и теплых вещей для сирот — она умела убедительно говорить, Анриетт Жюльен.
Так существовала уже много месяцев эта республика. И вдруг ребята спохватились: «Как же так? Живем, учимся, работаем, а названия у нашей республики нет! Надо непременно придумать название!»
В то время всеми умами владели русские — они шли с боями уже по Германии, они были единственным народом, победившим Гитлера. Ребята с жадностью ловили сведения о русских победах по радио, слушали русские песни, однажды видели советский фильм. И когда начались разговоры о названии, все почти ребята закричали: «Хотим русское советское название! В честь советской победы!» Но как найти, как придумать такое название? Побежали к Анриетт: «Мама, мы хотим дать нашей республике русское название. Подскажите нам, придумайте!»
Анриетт вздохнула с сожалением:
— Не могу, дети. Ведь русского языка я не знаю. Затрудняюсь, что вам посоветовать… Погодите, может, будет случай, подскажет…
И действительно, такой случай явился. Вернее, не случай, а человек. Француз, побывавший в Советском Союзе. Вот это было событие! В этот день ребята забросили все дела, все занятия и даже их корова Белянка ревела в хлеву недоеная — все сбежались на большой луг перед домом смотреть на этого француза, расспрашивать его: шутка ли, человек побывал в Советском Союзе!
А республиканцев интересовало все: бывал ли он в советских школах, познакомился ли с советскими школьниками, как у них там учатся, как развлекаются?
Француз начал с того, что широко развел руками, указал на снежные горы кругом, на альпийские цветущие луга.
— Друзья мои, вы живете в райском месте, — сказал он. — Какие у вас тут горы, какие хрустальные реки, какой аромат над лугами!.. А я был в Советском Союзе тоже в удивительном лагере на берегу Черного моря. Это тоже райское место. День и ночь синие волны бьют в золотой берег. Там у ребят есть свой катер, на котором они плавают по морю. Вечерами они зажигают у подножия скал большой костер, поют свои лагерные песни, танцуют, читают стихи.
— Как называется этот лагерь? — закричали ребята, — Скажите нам, и мы назовем так же свою республику!
— Как называется… как называется… — Приезжий потер лоб, припоминая. — Он называется… Торжок!
(Он перепутал Артек и Торжок, может быть, на его слух это были похожие названия.)
— Браво! — дружно закричали ребята. — Теперь у нас есть название: Торжок! И все мы — торжкисты, и наш папа Анри отныне будет называться папа-Торжок, сокращенно: Патош!
И прошло много-много лет; ребята из Мулен Вьё давно знают об ошибке, даже переписываются с Артеком, но у Патоша осталось его прозвище, а у интерната Жюльенов — название Торжок: ведь для ребят важно, что это русское, советское название. И все решили: пусть остается Торжок.
Теперь Торжок разросся — у Жюльенов есть еще одна ребячья республика в Оверни.
Много поколений воспитали Жюльены. «Марка» их Торжка ценилась высоко — воспитанников Жюльенов охотно брали на работу, знали, что получают старательных, умелых, добросовестных и знающих служащих. Зато хозяева побогаче и покрупнее говорили опасливо: «Да, работники, разумеется, отличные, но это ведь выкормыши коммунистов, и сами, наверное, тоже смутьяны с разными там идеями равенства, справедливости — словом, того и гляди, затеют забастовку или начнут подбивать рабочих на разные протесты… Нет, нет, пусть работники будут похуже, да зато не коммунисты из этого жюльеновского гнезда». Ни Патош, ни Анриетт никогда ничего не пропагандировали, не навязывали ребятам свое ви́дение мира, свои идеи. Но как-то так всегда получалось, что вырастали молодые люди, думающие о судьбах народов, страстные противники всякого насилия, всякой жестокости и воители за правду и счастье всех угнетенных властью и богатством.
