Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит. Часть третья
— Вы в Москву? — спрашивал он, забывая, что по поручению жены сам бронировал Матвею Денисовичу билет. — Докажите им, что она просто не справится, что это какая-то чушь — женщину с ребенком… при ее хрупком здоровье…
— Так ведь меня сняли, — усмехнулся Матвей Денисович. — Какой же у меня теперь голос?
Липатов ошеломленно смолк и не сразу сообразил, как выпутаться из неловкого положения.
— А пошлите их к чертовой бабушке! — наконец решил он. — Не расстраивайтесь, приедете и на месте отобьетесь.
— А я и не расстраиваюсь, — сказал Матвей Денисович.
И снова Липатов не знал — расспрашивать ли, что случилось, или не касаться неприятного случая совсем.
— Человеку трудно, когда у него жить нечем, а у меня жить есть чем, — сам заговорил Матвей Денисович.
— Вы пока в резерв?
— Я не о ставке, — усмехнулся Матвей Денисович. — Меня и жена прокормит. Я ведь не феодал, жене работать не мешаю. — И он скосил глаза на смущенного Липатова.
Уже в трамвае по пути к Кузьменкам Липатов хмуро сказал:
— Между прочим, феодал из меня не получается.
Кузьмы Ивановича не застали — он работал в утро. Кузьминишна нянчила внучку у Световых.
Дома был только Никита, он сидел на веранде и мрачно зубрил физику — началась сессия.
Распрощавшись с Липатовым, который теперь волновался, справится ли Аннушка и не подведут ли ее сотрудники, Матвей Денисович подсел к Никите и только тут узнал, как сложились у него и у Лельки дела. С недоумением и гневом присматривался Матвей Денисович к парню: посерьезнел как будто, буровому мастерству не зря учили, не изменил профессии, даже, кажется, гордится ею. В техникум поступил. Это все как надо. К тому и вели.
Но что же он натворил с Лелькой? Как же он не сумел переубедить родителей? И что же это за безответственность — вызывал, просил, а потом — в кусты!..
Никита сидел, опустив голову, чуб свесился на глаза, губы надуты. Обветренные, потрескавшиеся пальцы верхового усиленно мяли край учебника физики.
— Пощади физику, она не виновата. А вот ты…
— Я Лелю ничем не обидел, — мрачно сказал Никита.
— Так женись и живите как люди. Неужто выхода не найти?
— А как? Вот построят на станции жилье, попросим комнату…
— А если не дадут? Там небось не вы одни?
Никита растерянно вскинул глаза:
— Как «не дадут»?..
И еще ниже склонил чубатую голову, должно быть впервые задумавшись над тем, что же делать, если комнаты не дадут. И Матвей Денисович задумался над тем же. Озорничать умел, а вот жить… Жил при маме с папой, потом, в экспедиции, опять-таки не сам по себе, на готовом… А тут самому нужно.
— Ну вот что. Езжай за Лелей и немедленно приведи сюда, скажи — Матвей Денисович требует.
Никиту как ветром сдуло с веранды.
Вот ведь как бывает! — думал Матвей Денисович, рассеянно мочаля тот же учебник физики. Четыре хороших человека, а понять друг друга не могут. И почему я решил, что при мне поймут? Вмешался, старый дурень, а захочет ли Кузьма моего вмешательства? И Кузьминишна — мало ли горюшка она хватила с Никитой! Почему я верю этому шалопаю? И Лельке — почему я так уверен в ней?..
Прибежала Кузьминишна, ахнула, увидав нежданного гостя, захлопотала.
Пришел с работы Кузьма Иванович. Обнялись, пригляделись друг к другу и промолчали, потому что каждый заметил — постарел приятель! — а говорить такое неприятно.
Пообедали, выпили по рюмочке. И только тогда Матвей Денисович сказал:
— А я надеялся, мне навстречу молодая невестка выбежит. Как же вы такую славную девушку упустили?
— Уж до того славная, до сих пор не опомнились, — сказал Кузьма Иванович.
И снова удивился Матвей Денисович, как по-разному можно воспринять одного и того же человека. Он слушал рассказ Кузьминишны, узнавал Лелькин характер и совершенно не узнавал ту счастливую девушку, что уезжала от него к жениху. Он столько хорошего наговорил ей о стариках Кузьменках, она настроилась принять их всей душой. Что же случилось в тот день?
Кузьминишна рассказывала нечто несусветное, Кузьма Иванович коротко заключил:
— Барышнёшка, да еще беспутная.
— Слушаю вас — ну, будто не о ней. Ничего-то вы в ней не увидели!
Кузьминишна готова была поверить чему-то иному, доброму, она истомилась тревогой, что Никита уйдет навсегда из родного дома. Но Кузьма Иванович фыркнул:
— Еще как разглядели! Напоила допьяна, привела и бросила в грязь — невеста! Тьфу!
— Бросить со зла — это она может, — улыбнулся Матвей Денисович. — Вот только не пойму, почему ж она теперь его не свихнула? С чего это он теперь не пьет, работать научился, физику зубрит?.. Или ей наперекор? — И нахмурясь: — Как хотите, вызвал я ее сюда. Чтоб такая золотая девчонка да пропадала из-за вашего шалопая? Увезу! Сирота круглая, с детства беды нахлебалась, мы ее, как дочку, растили… Увезу!
Кузьминишна обмерла. Как-то по-новому все повернулось, вроде и жалко уже. И Никиту жалко — если увезет девушку этот бирюк — а он, видать, нравный, — что с Никитой станется?..
Кузьма Иванович ожесточенно сосал трубку. Не любил он менять свои мнения и решения. Да и с чего бы? Хороший человек Митрофанов, щедрая душа, так ведь он не видал, как она Никитку по щекам своей дурацкой шляпчонкой хлестала, как она пьяного кинула в грязь и еще запела хулиганскую частушку…
Появление Никиты напугало всех троих — вроде и не решено ничего, поговорить бы еще без спешки…
Оставив калитку настежь, Никита быстро прошел по дорожке к дому, распахнул дверь, остановился на пороге.
— Привез…
Поглядел на отца, на мать и вдруг улыбнулся доверчиво, жалобно.
Мать прижала руки к груди и шагнула к мужу. Испуг, надежда, мольба — все слилось в этом молчаливом движении.
Кузьма Иванович выколотил трубку и начал вминать в нее новую порцию табаку.
— Чего же она не заходит? — как ни в чем не бывало спросил Матвей Денисович и решительно пошел за калитку.
Лелька приехала в рабочей одежде, простоволосая — Никита сорвал ее с буровой. Конечно, она могла бы забежать домой переодеться, но вспомнила, как старательно наряжалась в прошлый раз и каким унижением все кончилось. Не будет она прихорашиваться ради них! Не к ним, а к Митрофанову едет, а Митрофанов и в рабочем не осудит.
Только у самого дома поняла Лелька, что едет она все-таки «к ним», и пошла за Матвеем Денисовичем, как приговоренная. Будто сквозь туман, увидела знакомую комнату, испуганное лицо Никиткиной матери и отвернувшегося отца.
— Вот она, моя Леля Наумова, — весело возгласил Матвей Денисович. — Ну-ка, покажись, лучший коллектор, какая стала? Слыхал, ты и здесь на добром счету. Молодец!
От похвалы, высказанной «при них», Лелька приободрилась. Уже без гнева, но с опаской поклонилась. Старики разглядывали ее — та или не та?
Стоит оробевшая простая девочка, вроде и не барышнёшка и не распутница, вроде и на человека похожа. А за нею Никита, сын. Обхватил плечи руками, стоит, ждет.
— Здравствуйте, — через силу выговорил Кузьма Иванович. — Нехорошо у нас вышло тогда. А ссориться нам ни к чему. Мы Никите родители, и вы не чужая. Значит, надо сговориться.
Лелька вскинула глаза — как? Слово — нелепое, поди знай, как нужно сговариваться!
В устремленном на нее сумрачном взгляде вдруг затеплился какой-то огонек, губы дрогнули…
Не умела Лелька ни сговариваться, ни объясняться, но сердце ее отозвалось на знакомую, кузьменковскую, затаенную полуулыбку, и сразу нахлынуло все, что она пережила за эти месяцы, — любовь и надежды, обида и гнев и жалость к себе… Вот этот старый насупившийся человек с Никиткиной улыбкой может разрубить все, что запуталось, и тогда она будет любить его, покорно и благодарно любить, и слушаться, — да, да, и слушаться!..
Кузьма Иванович протянул большую, в черных крапинках руку. Лелька вложила в нее онемевшие пальцы и — неожиданно для самой себя — припала к этой руке, зарылась лицом в сморщенную ткань рубашки на сгибе локтя и заплакала.
— Ой, да что ты, доченька! — воскликнула над ее ухом Кузьминишна, и теплая материнская рука коснулась ее спины.
«Доченька»… Теперь Лелька ревела в голос, всхлипывая и цепко ухватившись за руку Кузьмы Ивановича.
Он чувствовал, как намокает от ее слез рубашка на сгибе локтя, как беспомощно цепляются за него вздрагивающие пальцы. Прижмурив глаза, он погладил эти пальцы.
Никита стоял в двух шагах, все так же обхватив плечи руками.
— Выпей водички, доченька, — бормотала Кузьминишна, сама глотая слезы. — Да из-за чего ты, родненькая! Ведь не звери мы. Ну, вышло неладно, так ведь не навек…
А Лелька все ревела.
— Леля, перестань! — прикрикнул Матвей Денисович и оторвал ее от Кузьмы Ивановича. — Хватит, дурешка. Нос распухнет — какая из тебя невеста?
