Георгий Шилин - Прокаженные
- Ну, брось, не надо… Что же теперь делать. Неустерег… Всеми нами аллах владеет… Всеми… Что ж надрываться…
Вдруг Ахмед умолк. Он поднял голову. Он что-то вспомнил и встал.
- Его арестовали? — спросил он.
- Кого? — удивился Протасов.
- Который убил.
- А кто убил?
- Терентьев.
Протасов промолчал, и Ахмед понял смысл этого молчания. Не взглянув ни на кого, он быстро, почти бегом, пошел туда, где жил Капитон. Он вошел в его комнату осторожно, как собака на охоте. За ним следовали Протасов и Петя.
Около барака, где жил Терентьев, столпились люди.
Терентьев сидел и ел борщ. Внешне он оставался как будто спокойным. Но от Протасова не ускользнуло, как изуродованное лицо его внезапно позеленело.
Мельком взглянув на Ахмеда, он продолжал обедать.
— Ты убил ее? — тихо сказал Ахмед. — За что ты убил мою Марушку?
Тогда Терентьев поднялся и отошел от стола, вытирая рукавом губы, запачканные жирным борщом.
- Врешь, басурманин, это — ты… Весь поселок говорит, что ты, — сказал он.
- Я? — сказал Ахмед и на мгновение умолк, пораженный столь неожиданным подозрением. Потом подошел вплотную к Терентьеву и продолжал:- Нет, ты мне скажи, за что ты убил ее? Ты убил — я знаю… знаю… ты меня не обманешь.
Что она сделала тебе, моя Марушка? А?
И вдруг завыл тем же воем, каким выл на могиле, и начал приговаривать те же непонятные слова. Потом умолк и снова начал допрос. В допросе не было ни злобы, ни вражды, а только — тоска, только — отчаяние. Терентьев опустил голову, и в том, что он опустил голову, был знак его признания. Тогда Ахмед побежал на здоровый двор, к доктору Туркееву. Еще из окна тот увидел бегущего Ахмеда и вышел к нему навстречу. Увидев его, Ахмед закричал:
- Тохтур! Тохтур! Он убил моя бедная Марушка, ей-бох… его арестовай надо, Туркеев откинул назад жидкие волосы и протер очки.
- Так… так, — забормотал он, — но, может быть, ты ошибаешься? — спросил он.
- Нет, он — Терентьев, я знаю, моя голова режь — он!
В глубине души Туркеев был рад, что убийца найден. Человек, уважающий законность, был удовлетворен. Но другой, сидевший в нем, заведующий лепрозорием, выражал неудовольствие. Заведующий лепрозорием не знал, что ему надо делать с убийцей.
- Все это так… я не возражаю, но прежде всего ясность: что прикажете мне делать с ним? — спросил он непонимающего Ахмеда. — Вам хорошо, батенька, а мне-то как? Впрочем, пойдем, посмотрим на этого разбойника.
Терентьев, охраняемый Протасовым и Петей, доедал котлеты, когда в барак вошел доктор в сопровождении Ахмеда. Терентьев встал.
- Что ж ты, батенька мой, наделал? Что ж это такое? Как это, батенька мой, ты дошел до этого?
Терентьев не отвечал. Туркеев опустился на скамью и принялся протирать очки. В его лице не было ни гнева, ни строгости, а только — усталость и недоумение.
- Каким же образом ты сделал это? Все-таки ты расскажи нам, за что ты задушил ее? Ведь у нас таких событий никогда не было. Ведь ты подумай только — какое пятно ты положил на лепрозорий. Всех больных опозорил.
Терентьев стоял, опустив голову. Туркеев выжидающе смотрел на него.
Потом вздохнул.
- Ну, скажи что-нибудь, неужели тебе нечего сказать?
- Виноват, доктор… Так вышло…
- Так вышло? — вдруг вскипел Туркеев. — Как же это "так вышло"? Как это людей убивать у тебя выходит?
Он сокрушенно поднялся и вышел, отдав распоряжение — оставить, на всякий случай, охрану. Но и без этого распоряжения прокаженные уже караулили Терентьева.
Неизвестно, какое бы решение принял Туркеев в отношении убийцы, если бы на помощь не явились Протасов и Регинин. Они предложили Туркееву немедленно назначить суд.
Суд был назначен тут же. В его состав вошли: Регинин, Протасов и Кургузкин — все прокаженные.
Процесс состоялся в тот же день. Приговор требовал… смертной казни…
Суд мотивировал свое решение всеми обстоятельствами злостного преступления.
Убийца подлежал расстрелу.
- Позвольте, как расстрелять?.. Кто расстреливать — то будет? Чем расстреливать, если и ружья казенного у нас нет?
Этот вопрос озадачил судей. Протасов сказал:
- Нельзя же такому негодяю попускать… Что ж это такое?
- Да, я знаю, я понимаю вас, — сказал Туркеев, — но все-таки как же вы будете приводить в исполнение приговор?
Когда происходили эти прения, в кабинет Туркеева вошел Петя и сообщил: Терентьев, оставленный один в своей комнате, взломал ночью дверь и сбежал.
Его не укараулили…
Выслушав Петю, Туркеев разволновался. Он приказал начать розыски.
Терентьева, разумеется, не нашли. Он исчез навсегда.
На том и кончилось дело, названное Протасовым "об убиении прокаженным Капитоном Терентьевым прокаженной гражданки Мавры Климентьевой по первому мужу, а по второму — Мамедъяровой".
Скоро вслед за убийцей исчез и Ахмед. На этот раз он сбежал по причине, ничего общего не имеющей с фруктовой торговлей. Он поклялся Протасову найти убийцу Марушки.
Ахмед не являлся целый год, потом вернулся и занял ту же комнату, в которой жил с Маврушей. Он стал молчаливым и угрюмым. Он часто не слышал вопросов, которые ему задавали, и проявлял признаки меланхолии. Ахмед перестал даже жаловаться на "русских начальников" и больше не беспокоился о своей фруктовой лавке. С тех пор он не убегал в город и целые дни пропадал на могиле жены. Прежний деревянный крест он заменил крестом каменным и приладил к нему дощечку, на которой рукой Веры Максимовны было написано:
"Здесь покоится Мавра Мамедъярова. Мир ее праху". Два деревца, посаженные на могиле, выросли за год и окрепли. Ахмед же состарился за это время на целых десять лет.
В лепрозории ходили темные слухи, будто он достиг своей цели: будто он нашел Терентьева и привел в исполнение приговор суда… Но, быть может, это были только слухи…
14. Ромашка пытается приподнять занавес
Четверо из шестерых детей, живших на больном дворе, были больны проказой. Они не понимали еще значения этого слова. Им казалось: так надо.
Так надо, если их матери и отцы стонут по ночам. Так надо, если их матери в минуты гнева ругают их «прокаженными». Так надо… И самое слово «проказа» имело в детском обиходе такое же простое значение, как и все другие слова.
Почему им больно и почему они ходят в амбулаторию — дети не понимали.
С некоторых пор эти вопросы начали интересовать Ромашку Питейкина. Его отец был кузнецом и работал в лепрозорной кузнице. Он приучал к ремеслу своего сына, и Ромашка часто слышал от отца:
- Учись, будешь мастером. Кто знает, может, поправишься… выздоровеешь и уйдешь в город, а там надо знать ремесло.
Ромашку не интересовало будущее, как не интересовало и ремесло.
Он норовил убегать в степь, туда, где — «саранча», как называл он всех насекомых, и где весною так много цветов.
- Зачем уезжать в город?
Но однажды Ромашка спросил у отца:
- Почему в поселке два двора? Почему один — больной, другой — здоровый?
Тогда отец медленно отложил в сторону молоток, сунул остывшее железо в огонь и, удивленно взглянув на сына, сказал:
- Так надо. Там живут здоровые люди, которым нельзя жить на больном дворе. Здесь — больные, которым нельзя жить на здоровом.
И Ромашка впервые понял, что между людьми существует какая-то загадочная разница, не позволяющая им жить вместе. Зачем эта разница? Почему одни — нужные и недоступные, как Пыхачев, а другие — покорно — угрюмые, как отец? Ему стало жалко отца.
Ромашка пришел к заключению: есть люди грязные и чистые — потому существует и деление. Грязные живут на этом дворе, чистые — там.
И все-таки он спросил отца:
- А почему нам нельзя жить там?
Ему вспомнились чистые, белые дома на здоровом дворе, занавески на окнах — такой приятный, такой веселый двор.
- Они — врачи. Они здоровые, — ответил отец, — они должны нас лечить.
Нам нельзя жить там.
Ромашка все-таки не понял, почему людям понадобилось сделать такое деление. Почему живущие на здоровом дворе так редко показываются на больном и люди с больного двора не ходят на здоровый.
Но расспросить подробнее ему не удавалось.
Отец отвечал неохотно. Ему, по-видимому, неприятно было говорить об этом. И Ромашка думал.
Однажды отец опять сказал ему:
- Учись, может быть, выздоровеешь. Может быть, уйдешь в город… Хоть ты человеком будешь.
"А разве надо уходить в город? Разве так нужно выздоравливать? Разве необходимо жить как-то иначе" думал Ромашка.
Он имел неясные представления о том, почему отец и мать живут в этом поселке, вокруг которого за много верст нет ничего и никого.
Один или два раза отец рассказывал ему, как приехали они сюда. Почему?
Лечиться — это он знал. Но для чего понадобилось ехать именно сюда и жить именно здесь вот уже целых девять лет? Он слышал, как изредка отец и мать делились между собой воспоминаниями.
