Гунар Цирулис - Товарищ маузер
— Братья и сестры, выслушайте меня! И на меня снизошло просветление. Я отказался повиноваться доброму хозяину, который милостиво дозволил мне в поте лица зарабатывать хлеб насущный. Я в своем недомыслии хотел, чтобы сыты были те, кто сеют и жнут.
Брат Кундзыньш был не настолько глуп, чтобы не понять скрытую насмешку. Но признаться в этом он не смел и предпочел побыстрее отделаться от этого грешника. Даже не спрашивая имени, он отпустил Робису все грехи оптом:
— Ступай с богом, дорогой брат…
Робис отнюдь не собирался покинуть зал в единственном числе. Наивно моргая, он обратился к собранию:
— Нет, я не успокоюсь, пока не наставлю на путь истинный все заблудшие души…
Видя, что дело осложняется, проповедник подозвал ближайшую миссионерку:
— Сестра Анна, чего же вы дожидаетесь? Забирайте его и ступайте. Да благословит вас бог!
Сестра, особа не первой молодости, взяла Робиса под руку. Но он не двигался с места.
— А тексты псалмов? — нисколько не смущаясь, потребовал он.
Наконец они оказались на улице.
— Вы так душевно говорили… — зардевшись, признала сестра Анна. — С вашим красноречием мы соберем больше других. Я позабочусь, чтобы вас за это как следует накормили…
Робис не ответил, так как заметил приближавшегося шпика. Крепче вцепившись в руку сестры, он принялся бормотать молитвы. Агент не обратил внимания на святую чету. Зато другой, тот, что дежурил на углу, пристально вгляделся в здорового парня, которому совсем не подходила роль брата-миссионера.
Робис счел, что на сей раз самое лучшее — воспользоваться приемом Атамана. Он подошел к шпику и, подавая ему листок с псалмами, обратился:
— Брат, не проявляй склонности к нравственному падению! Вместо того чтобы пьянствовать и предаваться распутству, пожертвуй сколько можешь на доброе дело.
Шпик что-то промычал по-русски. Но, отойдя от него, Робис почувствовал, что тот следует за ними.
Что делать? Выхватить револьвер и задать тягу? Это может кончиться скверно. На первый же выстрел сбегутся агенты, которыми, несомненно, кишит все вокруг. «Вот, как говорится, влип, несмотря на все псалтыри!» — подумал Робис невесело. Так или иначе, но надо оставаться в своей роли, пока не подвернется другой выход. И вскоре он подвернулся. Затащив сестру в Агенскалнский парк, где толпился народ, Робис облегченно вздохнул. Где люди — там спасение!
— Вот они, эти забастовщики! — сказала сестра Анна. — Попробуем спасти их души от ужасного заблуждения.
— Сию минуту! — И Робис запел в полный голос.
Как и многие песни девятьсот пятого года, эта тоже была на общеизвестный церковный мотив:
Смотри, что ни день, то все шире растет
Борцов свободы племя!
В его очах святой огонь цветет,
И на его руках седого мира бремя.
Робис знал, что делает. Шпик не понимал слов, зато их поняли те, на чью поддержку он надеялся. Что с того, если вокруг нет знакомых, рабочие никогда не отказывали в помощи своему брату — рабочему.
Шпик не знал этой песни, но видел, какое она производит впечатление. Словно брошенная в сухое сено искра, песня взвилась могучим пламенем, захватила весь парк, выплеснулась на улицу. Люди сомкнулись в ряды, сжались кулаки, глаза загорелись недобрым огнем, так хорошо знакомым шпику и не предвещавшим ничего приятного. Но на этот раз он не отступился. Он больше не сомневался, что «святой брат» не кто иной, как Робис, за поимку которого начальство обещало большую награду. Теперь-то он уж не даст ускользнуть проклятому бунтовщику, чего бы это ни стоило. А тогда… всем семейством в теплую Ялту! На крымском солнышке, за стаканом вина забудутся все рижские передряги. Вернувшись, он, разумеется, уже не будет простым агентом, которому приходится день и ночь мерзнуть на улицах, постоянно опасаясь за целость своей шкуры. Пусть тогда другие занимаются ловлей этих бандитов, а он их будет только допрашивать.
Всего лишь несколько метров отделяют его от Робиса, а следовательно, и от грядущих благ.
Не спуская глаз с Робиса, голова которого, словно буй, поднималась над морем людей, полицейский агент бросился в толпу. Однако пробраться вперед ему не удавалось. Никто не отталкивал его, не поднимал на него руки, но дорогу преграждала чья-то широкая, нечувствительная к ударам грудь. Он сунулся в другое место и натолкнулся на такое же препятствие. Повсюду он видел насмешливые лица и слышал эту сотрясающую воздух песню, от которой гудело в ушах. Близок Робис, да не достать его!.. Вот людское течение относит его все дальше и дальше, а вместе с ним уплывают надежды на деньги и повышение… Агент сунул руку в карман за оружием, но обратно вытащить ее не смог. Не пошевелить было и другой рукой — плечи и локти рабочих так сдавили его, что он с трудом дышал. С места сдвинуться было невозможно.
— Пой, гаденыш! — крикнул кто-то. — Иль господа бога не боишься?
— Помогите! — заорал он благим матом, не видя никакой возможности воспользоваться свистком.
— Еретик! — Человек впереди него обернулся, осенил себя крестным знамением и ударил его в лицо. — Антихрист!
Со всех сторон его толкали, щипали, пинками подгоняли вперед. Шествие, пополнявшееся всё новыми и новыми демонстрантами, вышло на улицу. От злости, тычков и насмешек в голове у шпика окончательно помутилось. Толпа несла его, переворачивала, швыряла. И последний, самый сильный пинок отбросил его к подворотне. На лбу быстро выросла шишка, и что-то давило на шею. Кружка для подаяний Армии спасения. В дикой злобе агент швырнул ее вдогонку шагающей колонне. Встревоженные трелью свистка, сбежались городовые и шпики тайной полиции.
— Задержать! — прохрипел агент.
Околоточный развел руками:
— Так что не сможем. Кабы казаков вызвать, тогда возможно…
— Скорее, скорее! — сипел агент. — Задержать этого длинного бомбиста!
Кто-то бросился вдогонку. Околоточный безнадежным взглядом посмотрел вслед демонстрации, насчитывавшей уже многие сотни людей.
— Который?
— Да вон он! — крикнул было агент, но тут же осекся: Робис уже скрылся из виду.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой вода побеждает оружие
В Риге было два вокзала. Динабургский, с которого по Орловской железной дороге поддерживалась связь с губерниями и городами России, и Тукумский на Карловой улице, куда, кроме пригородных, прибывали и поезда из-за границы. Сейчас здесь царила неописуемая суматоха. Почти одновременно к перрону подкатили два состава. Первый отправлялся в Варшаву. Второй привез пассажиров из городков, местечек и курортов Курляндии. Оба паровоза тяжело дышали, выбрасывая под навес клубы дыма и пара. Ветер подхватывал их и гнал на людей, заставляя их чихать и кашлять.
Лишь привычные ко всему торговки яблоками продолжали громко расхваливать белый налив и графенштейн, который не успели сбыть на базаре:
— Возьмите, барыня! Сочные, сладкие, что твой мед! Берите за полцены, лишь бы назад не везти!..
Столь же энергично предлагали свои услуги тележечники в красных фуражках с надписью «Экспресс» и силачи из «Рижской артели» в синих головных уборах. Однако проворнее всех оказывались вокзальные носильщики в белых фартуках. Словно муравьи, сновали они вдоль длинного приступка, опоясавшего вагоны немецкой конструкции, протискивались во все двери, тащили тюки через окна и бесцеремонно толкали тех, кто сам нес свои пожитки. Гораздо солиднее вели себя слуги из гостиниц. Расхаживая вдоль состава, они привлекали внимание прибывших возгласами на немецком и русском языках:
— Останавливайтесь в гостинице «Три розы»! Солидное заведение в самом центре города с первоклассной кухней!.. «Колумбия»! «Колумбия»! Комнаты с оплаченным завтраком!.. «Франкфурт-на-Майне»! Владелец Юлиус Мациг за умеренную плату предоставляет максимум удобств и создает атмосферу семейного пансиона!
Служащие известных гостиниц даже и не думали надрывать свои голоса. Расположившись на видном месте, они держали вывески над головами и не сомневались, что золотые надписи «Отель де Ром», «Санкт-Петербург» и «Метрополь» говорят сами за себя.
И действительно, почти все, кто выходил из спальных вагонов, направлялись прямо к ним. Тут были помещичьи семейства, которые, побросав свои усадьбы и замки, искали убежища в городе. Папаши в зеленых камзолах, мягких шляпах, высоких ботинках на шнурках и с двустволками за плечами делали вид, будто возвращаются с очередной охоты. Их дородные супруги были не в силах скрыть на своих лицах выражение панического страха. Встревоженными выглядели и их старшие сыновья, по традиции обучавшиеся в немецких университетах. Но каникулы они обычно проводили в родительских поместьях, наслаждаясь вольготной деревенской жизнью. Лишь малолетние отпрыски, которых вели за руки гувернантки, не выказывали признаков беспокойства. Два озорника в бархатных курточках, заметив на перроне шевелящийся мешок, из которого доносилось жалобное поросячье хрюканье, мигом перерезали бечевку. И поросенок, обретя неожиданную свободу, бросился наутек от голосившей хозяйки.
