Александр Бартэн - Всегда тринадцать
Васютин был опытным коверным клоуном. Нельзя сказать, чтобы те шутки — или, как в цирке их называют, репризы, — какие разыгрывал он в паузах между номерами, всегда отличались оригинальностью и новизной. И все же, как правило, они находили у зрителя веселый отклик. Во внешнем своем облике Васютин почти ничего не сохранял от стародавнего «рыжего», разве что костюм чуть мешковатее, брови малость выше. Выходил и хитро подмигивал: знай, мол, наших! При этом зачастую появлялся не из-за кулис, как остальные артисты, а откуда-нибудь сверху, из последних рядов партера. Этакий чудаковатый и все же достоверно «свой» парень. В самом деле, в игре Васютина встречалось немало метко схваченных жизненных черточек.
Пользовалась успехом и собачка Пуля. Установить ее породу было бы немыслимо. Туловище, вытянутое, как у гусеницы, лапы колесом, шерсть ягнячья, в мелких колечках, и тряпичные, до полу, уши. Зато исполнительна, умна! Зрители заливались хохотом, когда, по рассеянности сунув собачью голову под мышку, Васютин оторопело нащупывал мохнатый хвост: «Ай-ай-ай! Что же теперь нам делать? Как же, Пулечка, дальше будешь жить без головы?» Собачка ни звуком не откликалась на эти сетования и только в самый последний момент, устремясь за кулисы, позволяла себе громко и задорно тявкнуть.
Отрепетировав, препоручив Пулю заботам старшей дочери, Васютин поспешил в родильный дом. Но опоздал. Дверь была на засове.
— Кто там стучится? — строго спросила дежурная няня. — Раньше надо было!
— Голубушка, роднушечка, дорогушечка! — с мольбой зачастил Васютин. — Никак не мог я раньше. Артист я, артист цирковой. Мне бы справочку только: как там — у моей жены?
Няня все так же сурово вздохнула, но затем, сменив гнев на милость, осведомилась, как звать роженицу, и ушла. Вернувшись вскоре, отворила дверь:
Так-так! Интересуетесь, значит? И какого же пола желателен вам младенчик?
— Все равно какого. На ваше усмотрение. На любой согласен, — забормотал перепуганный Васютин.
— Ой, врешь, мужик! — оборвала его няня. И вдруг лицо ее озарилось улыбкой. — С сыночком, папаша!
Васютин чуть не задушил няню в объятиях.
Затем, написав жене записку («Целую! Спасибо! Наша взяла!»), кинулся в цирк — поделиться с товарищами радостью. Но на полпути остановился, сообразив, что никого не застанет в поздний этот час. И повернул домой.
Дома дожидался гость: молодой человек, лет девятнадцати-двадцати. Белесый, такой предельной худобы, что тело его казалось состоящим из одних только острых углов.
— Евгений Жариков! — представился он. — Коротал пока что время с вашими симпатичными дочками. Конечно, Василий Васильевич, вы могли бы величать меня просто Женей. Однако с точки зрения фонетической. Прислушайтесь сами. Женя Жариков! Женя Жариков! Не правда ли, получается какое-то назойливое жужжание?!
— Ладно, Евгений так Евгений! — благодушно согласился Васютин. И обернулся к Римме: — Тащи на стол, дочурка, все, что есть в закромах! Будем пировать! В честь братика твоего!
Римма отозвалась восторженным визгом. Меньшие дочки — Варюша и Катенька — подхватили визг. Пуля разразилась заливистым лаем.
И вдруг поверх всего этого шума отчетливо раздался тоненький писк — такой тонюсенький и жалобный, будто и впрямь в комнату только что внесли новорожденного младенца. Изумленно оглядевшись, Васютин обнаружил, что этот писк издает ни кто другой, как Жариков.
Только что нескладно-угловатый, сейчас он был собран в малейшем своем движении. И такую выразительность обрели все его жесты, что Васютину показалось, будто юноша склоняется над конвертиком. Сначала младенец лишь тихонько пищал, потом заплакал громче, — потом разорался. Пришлось распеленать его, положить вниз животиком, присыпать. Очень точно, умело и бережно двигались руки Жарикова.
— Ишь ладненький какой, — шепнул он Васютину. — Теперь ваш черед. Принимайте, папочка!
Сказано это было с такой подкупающей убедительностью, что Васютин, поддавшись импровизации Жарикова, и в самом деле протянул руки. В ответ раздался смешок:
— Так как же — удался этюдик? Конечно, простенький, без особой выдумки. А все же полезный тренаж!
На этот раз Васютин испытал желание поближе приглядеться к своему нежданному гостю. Что верно, то верно: не отличался юноша красотой. Какая там красота! Васютин никогда еще, кажется, не встречал столь предельной, нечеловеческой белесости. Она дополнялась рыжеватой россыпью веснушек, но почему-то они, веснушки эти, занимали лишь одну сторону лица. Зато на другой была родинка, похожая на небольшую кляксу. А нос — и острый, и длинный, и большой. И рот ему под стать — из тех, что называются «до ушей». И все же юноша располагал к себе. Глаза его были пытливы и прямодушны, свидетельствовали о натуре веселой, открытой, живой.
— Ну, а теперь, Василий Васильевич, — возвестил Жариков, принимая солидную позу, — теперь, если с вашей стороны нет возражений, мы могли бы перейти к деловой, к производственной части разговора.
Жариков сообщил, что занимается в Цирковом училище, собирается стать коверным клоуном, а сюда, в Горноуральский цирк, прислан на летнюю практику.
— Не сомневаюсь, Василий Васильевич, мы сработаемся с вами. Во всяком случае, посягать на вашу творческую индивидуальность я ни в коем случае не собираюсь.
Разговор разговором, но и про еду не забывал великодушный юноша. Аппетит его был истинно волчьим. Все, что подкладывала Римма, уничтожалось мгновенно и без остатка.
— Итак, на чем же мы остановились? Ах да, на совместной работе. Впрочем, не лучше ли нам сначала обменяться суждениями по вопросам теоретического порядка. Хотелось бы мне знать — как относитесь вы, Василий Васильевич, к проблеме эксцентрического. Не кажется ли вам, что внутренний комедийный посыл.
Все увлеченнее становилась речь Жарикова. В ней мелькали ссылки на Чарли Чаплина и Марселя Марсо, на Жана Барро и знаменитого его классического предшественника Дюберо, на маски итальянской комедии дель-арте, на забористые шутки балаганных дедов-зазывал. Бог мой, какую необъятную эрудицию обнаруживал Евгений Жариков! Что только не вмещалось в юной его голове!
— Между прочим, не знаю, как вы, Василий Васильевич, а я совершенно убежден: эксцентрический алогизм, парадоксальный поворот образного начала — это необходимо для любого циркового номера. Все равно как закваска, как грибок для творческого брожения! Недавно один из моих друзей — акробат Анатолий Красовский. Правда, он старше меня, но это нисколько не мешает нашей дружбе! Так вот, недавно Анатолий представил в главк заявку на новый номер. Слов нет, интересная заявка. Так сказать, симфоническое, полнозвучное использование всех возможностей батудного прыжка. И все же лично я считаю: номеру еще недостает образного решения. Я так и сказал: «Подумай, Толя, об эксцентрическом аспекте. Без него твой номер может стать академически скучным!»
Васютин слушал и все растеряннее мигал глазами. Насчет теории был он слабоват и даже не все статьи в журнале «Советский цирк» дочитывал до конца. Наконец сказал примирительно:
— Очень интересно ты рассказываешь, Женечка. Все, что говоришь, — сущая правда. Я сам такого же мнения. Но не пора ли об отдыхе подумать? Завтра с утра общая репетиция в цирке!
— Что ж, предложение не лишено привлекательности, — согласился Жариков. — Тем более в поезде я не выспался: только успел возлечь на верхнюю полку, как посетила меня одна гениальная идея.
— Спать, давай-ка спать! — повторил поспешно Васютин, опасаясь, как бы снова не полилась пространная речь.
Постелив гостю на кушетке, так при этом нежно ему улыбнувшись, что невозможно было не откликнуться, Римма исчезла за ширмами. Пошушукалась с меньшими сестрами, и все утихло. Жариков снял пиджак, повесил его на спинку стула и потянулся:
— Значит, сын у вас? Что ж, вполне прогрессивное мероприятие. Слово-то какое, вслушайтесь. Сын-н-н! Металлом гудит!
Разделся, нырнул под простыню и мгновенно уснул.
5
Репетиция пролога была назначена на одиннадцать. Артисты стали собираться значительно раньше. Накануне премьеры никому не сидится дома, да и дел у каждого хватало. Одни наводили порядок в своих гардеробных, другие освежали и подкрашивали реквизит, а на манеже репетировали эквилибристы Павел и Лидия Никольские — те самые, что, приехав позднее других и к тому же неожиданно, ввергли Костюченко в озабоченность. Они репетировали под оркестр, но условно, опуская сложные трюки и лишь договариваясь с дирижером.
— Отсюда, как пойдем на копфштейн, дадите под сурдиночку. А отсюда, когда с лестницы спустимся, — форте. Договорились?
— Эка себя берегут, — насмешливо хмыкнул кто-то из молодых.
— А ты как думал. Закон сохранения энергии!
