Семен Бабаевский - Родимый край
На Стеше было хорошо знакомое Илье платье — серенькое с горошинками. Она шла по рядку наперерез трактору, наверно, хотела преградить дорогу и остановить — она имела такое право! Подбирала подол платья, чтобы не заросить горошинки, шла смело, так обычно ходят молодайки, когда они, оставшись дома, соскучатся по мужьям и приносят им на поле еду. И Стеша что-то несла в узелке. Неужели завтрак? Какая догадливая Стеша! Еще и не жена, а знает, что Илья не завтракал. Она еще не приблизилась и не преградила дорогу, а Илья остановил трактор и, не чуя ног, прыгая через стебли, побежал ей навстречу. Обнял любимую и желанную, и тут, на шахматном поле, целовал и целовал, сколько хотел. Ох, уж этот Илья, не может без поцелуев! Стеша уронила узелок, вырывалась, да разве из этих ручищ вырвешься…
— Ой, Илюша, что ты делаешь, Илюша, — шептала она и так краснела, что ее синие, как небо, глаза заслезились. — Нас же люди увидят, Илюша… Не надо, Илюша, люди увидят…
Илья знал, что никто не увидит и не услышит: степь вокруг была глуха и безлюдна.
— Как же хорошо, милая, что ты пришла!
— И тебе помешала!
— Успею! У меня конек щирый, только поднажми. Ну как, школе конец?
— Осталось сочинение… В понедельник будем писать.
— Напишешь?
— Постараюсь… А я завтрак тебе, Илюша, принесла.
— Какая ты хорошая! И красивая, Стеша! Вот смотрю на тебя, и каждый раз ты иная, и насмотреться на тебя не могу…
Кто любил в молодости, кто не однажды смотрел любимой в ласковые очи, того не смутит несколько приподнятый, патетический тон сказанной Ильей фразы, и тот не осудит его юношеского восторга, а, главное, правильно поймет, что означают для Ильи слова: «Какая ты хорошая! И красивая, Стеша! Вот смотрю на тебя, и каждый раз ты иная, и насмотреться на тебя не могу!» У того, кто любил, слова эти отзовутся в сердце той далекой радостью, что частенько вспоминается, как сон, и ему будет приятно сознавать, что любовь бессмертна и что наслаждаться ею, как счастьем, во всякие времена могут только натуры смелые, сильные и в своих поступках решительные. Такой любовью Илья и любил Стешу, а Стеша любила Илью.
Вот она какая, Стеша. И как же трудно показать ее так, чтобы со страниц книги на нас посмотрела. Стеша живая, какая она есть в жизни, и точно так, как она смотрела на Илью, и чтобы и нам, как Илье, можно было вблизи и, как говорится, воочию, рассмотреть ее редкую красоту. Разумеется, редкую не в том смысле, что перед нами была писаная красавица, — такою Стешу как раз и не назовешь. Редкую потому, что вся Стеша в своем платье с горошинками, казалось, светилась изнутри, а ее глаза, лицо, улыбка то и дело менялись. Лучше всего любоваться ее красотой тут, вблизи Ильи, и постараться сделать так, чтобы она не замечала. Если бы вы посмотрели на Стешу вот сейчас, когда она не сводит с Ильи глаз, то невольно сказали бы: да, черт побери, вот это девушка, красавица, какую встретишь только на Кубани, да и то редко! Если бы вы посмотрели на Стешу в школе, когда она отвечала урок или сидела за партой, то перед вами была бы совсем другая Стеша, и вы сказали бы: в общем-то, ничего девушка, славная, но не так, чтобы уж очень красивая. А если же вы посмотрели бы на нее дома, когда она, к примеру, шла доить корову, подвязанная фартуком, то вам ничего не оставалось бы, как развести руками и сказать: девушка как девушка, ничего особенного, сколько их таких в верховьях Кубани…
Илья вспомнил о тракторе и заглушил мотор. «Беларусь» тяжко вздохнул, как бы говоря: «Ну вот, спасибо Стеше, теперь и я малость отдохну и остыну». И умолк. Воцарилась первозданная тишина, и вдруг на все голоса запели, зазвенели птицы, и такая по степи разлилась музыка, такие родились хоры, и явилось столько солистов, что все, что услышали Стеша и Илья, не поддавалось описанию. Птиц оказалось так много, что песни звучали и в небе, и в степи, и в лесной полосе. Когда Илья и Стеша вошли в лесополосу и облюбовали место в тени развесистой, в крупных иголках гледичии, они еще долго, как зачарованные, молча слушали птичьи голоса. Стеша опустилась на колени перед Ильей, точно собиралась молиться на него, как на икону. Илья полулежал на примятой траве, курил. Все еще стоя на коленях и вслушиваясь в голоса пернатых, Стеша развязала узелок. Белую тряпочку, в которой была завернута еда, расстелила как скатерку, положила на нее четыре яйца, ломтик сала и пучок редиса.
— Ешь, Илюша… Под музыку!
— Как поют, канальи! Настоящий хор… Вот только басов маловато.
— Это они для нас поют, Илюша… Любишь яйца вкрутую?
— Люблю, Стеша, люблю!..
Стеша наклонилась, чтобы подать ему хлеб, две косы упали и коснулись травы. Она поправила косы и села, поджав ноги и аккуратно натянув на колени платье. Взглянула на Илью, поймала его взгляд (он почему-то смотрел на ее колени), и уже не стало прежней Стеши. Синие-синие глаза светились внутренней радостью, которая переливалась через край и просилась наружу. И Стеша не в силах была удерживать эту радость. Улыбалась и смотрела на Илью. Он очистил яйцо, положил его на свою темную, пропитанную пылью и машинным маслом широкую ладонь. Ножом, висевшим у него на поясе, надвое рассек яйцо и половинку с твердым, спрессованным желтком отдал Стеше.
— Бери, твоя доля…
Стеша зарумянилась. Взяла дольку и, не сводя глаз с Ильи, губами нехотя отломила белую кромку. И почему-то загрустила, и уже пропала та, с синими, искрящимися глазами Стеша. Илья заметил перемену в настроении Стеши и не мог понять, что случилось. Не спрашивал, думал: сама скажет. Ел сало, крепкими зубами с хрустом крошил редиску… И Стеша сказала, но такое, что Илья не поверил своим ушам и попросил повторить. Да, вот она какая, новость! Такого, нужно сознаться, Илья не ждал. Оказывается, отец Стеши решил запереть свою дочь в чулане, как только она сдаст экзамены, и держать ее там, как пленницу. Дверь на замок — и прощай Стешина любовь, прощайте свидания, встречи.
— Это что же такое? — Илья приподнялся на локте. — Родную дочь запереть в чулан! И это в наше время? Не может того быть, Стеша!
— Может… И еще сказал, что увезет меня в Краснодар. К дяде Николаю. В Краснодаре, как он считает, я поступлю в институт и тебя забуду…
— Стеша, ты знаешь своего отца, скажи, почему он такой? — Илья даже встал. — Ну как бы это… вредный, что ли?
— Он не вредный, — ответила Стеша. — Он старорежимный…
— В чулан? — Илья рассмеялся, только смех получился невеселый. — А окно в том чулане имеется?
— Маленькое оконце… — Все одно! Ты щупленькая, пролезешь и в щель. Сама не сумеешь, я вытащу.
— Бате я сказала, что сбегу,
— И правильно сказала. Чулан не преграда. А в Краснодар поедем вместе. В институт повезу тебя сам и на правах… мужа. Что так смотришь? Испугалась?
Чудак Илья! Не испугалась, а засовестилась. И как, же ей, бедняжке, смотреть? На правах мужа… Даже и для слуха такое непривычно. Ни у Стеши, ни у Ильи нет никаких прав, да и неизвестно, как и откуда они появятся. А может, и вовсе их не будет, так зачем же раньше времени говорить?.. Потупила грустные глаза, сильнее натянула на колени платье. Илья курил и вслух мечтал, как они поженятся и как уедут в Краснодар. Стеша будет сдавать экзамены, а Илья поджидать ее и волноваться. Илья спросил, в какой же институт она хочет поступить. Стеша заплетала косу и молчала. Не знала, что ответить. Илья советовал ехать в медицинский. От людей врачу всегда почет и уважение. Человек заболел, ему тяжело, все у него болит, белый свет не мил. Приходит врач и избавляет человека от недуга. Это же какое счастье! Стеше же нравилось быть учительницей. «Тоже хорошо», — согласился Илья. Обучать детей грамоте, готовить их к жизни — что еще может быть важнее и прекраснее! В школу ребенок приходит, не зная даже, букв, а уходит из школы грамотным и образованным. Чья заслуга? Учителя… «Скольких обучил грамоте ваш учитель Семен Афанасьевич!»
— А если быть геологом, Илюша?
— Не годится. — Илья встал, стряхнул с колен крошки, поднял Стешу. — Есть, есть, Стеша, для тебя настоящая работа!
— Какая?
— На нашем сырзаводе… Не улыбайся. — Что я там буду делать?
— Чудачка! Сыр, масло, сметану… Мало? Недавно я был на сырзаводе. Директор пригласил починить двигатель. Ну, и показал производство. Красота! Чистота, веришь, как в аптеке, или еще чище. Все блестит, а те, специалисты, все в белых халатах, на вид по-хлестче врачей… Кругом же одно молоко…
— Интересно… А в каком институте надо учиться?
— Шут его знает. — Илья нахмурился: обидно, не смог ответить. — Если пожелаешь — разузнаю. Беру, Стеша, хлопоты на себя…
— Ой, Илюша! — Она смеялась. — У тебя хватит хлопот с кукурузой… Такое взвалил себе на плечи.
— Со всем управлюсь. — И тоже, глядя на Стешу, улыбался. — Я двужильный…
— Неужели двужильный? А я и не знала…
