Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 3 том
Логинов. Может быть... Не мешай. (Горничной.) Помоги мне, Паша!
Наташа. Я помогу.
Логинов. Ты не должна это видеть. (Наклоняется над Рябининым.)
Рябинин стонет.
Он потерял много крови... (Снимает повязку.)
Наташа помогает ему.
Мальчишки! У них мало идей, зато много крови...
Рябинин (в бреду). Пусти... Что же ты за горло схватил меня, гад... Пусти!
Наташа (смотрит на Рябинина). Мы подло живем... Постыдно...
Логинов. Йод!
Наташа (подавая йод). Революция — может быть, это то, о чем мы читали в книгах?
Логинов. Вату!
Наташа. Почему мне все это запрещено, папа?
Логинов. Бинт!
Рябинин (в бреду). Пусти... Пусти... Да пусти же ты меня, пожалуйста! Меня товарищи ждут!
Наташа. Почему ты держишь меня, отец? Пусти!
Логинов. Куда?
Наташа (показывая на Рябинина). К ним.
Логинов (с досадой). К ним? Кто они? Ты читала о революции, а это — хаос. Ты мечтала о красоте, а это — кровь...
Наташа (тоскливо). Не знаю, не знаю...
Логинов. Все это было, было... И революции были, и баррикады были, и горькие разочарования под конец.
Наташа (усмехнувшись). Разочарования отцов...
Логинов (вспыхнув). Да... Мы заплатили за то, чтобы вы уже не знали разочарований.
Наташа. А мы тоже хотим искать, и ошибаться, и хоронить иллюзии, и гореть на костре. Сейчас, когда немцы ворвались...
Логинов (испуганно). Тсс!..
Наташа (шепотом). Немцы топчут молодую революцию.
Логинов. И они ее растопчут... Они уже растоптали ее.
Наташа (страстно). Нет!
Логинов. Да. Так всегда кончаются незрелые революции. И мы мечтали перевернуть землю. А она, проклятая, все по-своему вертится.
Наташа (запальчиво). Да! Вы начинали жизнь революционерами, а кончаете ее земскими чиновниками.
Логинов (вспылив). Не смей! Не смей! Девчонка! Ты... Не смей!..
Рябинин стонет. Николай Сергеевич и Наташа стоят над ним.
Оба злые.
(Сухо, не глядя на дочь.) Я пришлю сейчас Полину Дмитриевну. Твое место не здесь... у постели больного. (Быстро уходит вместе с горничной.)
Наташа (смотрит вслед отцу, потом подходит к постели Рябинина, долго, задумчиво глядит на него. Тихо, но с силой). Я не знаю, как вас зовут... но я очень, очень хочу, чтобы вы выжили... и объяснили... (Испугавшись своей смелости, быстро наклоняется к нему.)
Глаза Рябинина закрыты, он хрипло дышит.
Не слышите? И хорошо!
Тишина. Слышно хриплое дыхание Рябинина. За дверью раздаются торопливые шаги. Наташа отскакивает от постели. Быстро входит горничная Паша.
Паша (взволнованно). Барышня! Барышня! Вас папенька требуют!
Наташа (оглянувшись на Рябинина). Хорошо. Иду.
Обе выходят. Долгая пауза.
Рябинин (ворочается на постели, хрипит). Пусти! Пусти! (Рывком поднимается. Стонет. Оглядывает долгим взглядом комнату. Пытается сообразить, где он. Потом с трудом сползает с постели, подходит к окну, распахивает его, стонет и исчезает за окном.)
Занавес
КАРТИНА ВТОРАЯ
Зал богатого купеческого особняка. Потолок и стены расписаны: на них изображены крылатые амуры, купидоны, нимфы. Огромное венецианское окно из цветных стекол. Много стекол выбито. Камин с изразцами. Остатки роскошной мебели. На паркетном полу обломки фарфора, стекла, солома. Несколько пустых коек с соломенными тюфяками. Дверь в виде арки в левом углу сцены ведет на парадную лестницу. На улице у подъезда два каменных льва. На сцене пусто. Откуда-то глухо доносятся звуки военного оркестра. На сцену вваливается шумная гурьба комсомольцев. Впереди Антон, размахивающий бумажкой, за ним Рябинин на костылях, Очкарь с папкой, Ефимчик в обмотках и с брезентовым портфельчиком, Федька, Даша и другие. Они в восторге остановились перед подъездом.
Антон (тихо, восхищенно). Ва-ажно! (Нерешительно погладил морду льва.) Ва-ажно! Душа из меня вон! (Распахивает дверь, взбегает по лестнице.)
Остальные бегут вслед за Антоном, вваливаются в зал.
Даша (шепчет, сложив руки). Красота какая! Я такого и не видала сроду...
Очкарь (подходит вплотную к стене и, щурясь, разглядывает панно. Докторальным тоном). Это «Амур и Психея». Обычные для эпохи абсолютизма. Мы, разумеется, это замажем... и...
Антон (яростно). Я те замажу! Я те замажу, душа из тебя вон! Пускай и нам послужит буржуазная красота... Безумству храбрых поем мы песню! (Оглядывается и восхищенно шепчет.) Ва-ажно! Знаменито! (Ко всем, размахивая ордером.) Ну, подпольщики! Вылезли, а! Безумству храбрых поем мы песню!.. Внизу у нас будет клуб, там — центральный горком, а здесь мы жить будем коммуной.
Рябинин. Убрать все после немцев надо. Ишь свиньи, какой дом запакостили!
Даша (тихо). Полы бы вымыть надо.
Федька (хмуро, враждебно). Здесь немецкий штаб был. Мы на дверях еще листовки клеили. Здесь они, гады, отца моего расстреляли.
Ефимчик (достает из кармана мелок и старательно, крупно пишет на дверях). «Коммуна номер... (Задумался.) Номер раз!..» (Стряхивает мел с пальцев, усаживается на койку. Громко, ко всем.) А эта койка моя! (Кладет на нее портфельчик.)
Антон (впервые заметив Ефимчика, удивленно). Постой, постой... а ты откуда взялся? Ты кто такой?
Ефимчик. Я — Ефимчик. Ефим Иваныч.
Антон. Да к нам откуда попал?
Ефимчик. А я от эшелона отстал. Эшелон ушел, а я остался. Ну, все равно. Буду у вас жить. А эта койка моя.
Антон. Ты комсомолец?
Ефимчик. Коммунист. В мировом масштабе.
Антона билет у тебя есть?
Ефимчик. Какой билет?
Антон. Какой... какой?.. Комсомольский!
Ефимчик (растерянно). А билета у меня нет.
Антон (смеясь). Ну, так какой же ты комсомолец — без билета?
Ефимчик. Может, у папаньки мой билет? Мы с ним вместе ехали.
Общий хохот.
(Взбешенный, со слезами на глазах.) Чего ржете? Чего ржете? Нет у меня билета. Не билетные комсомольцы бывают, а у кого сердце горячее. Я сам коммунист с семнадцатого года. Вместе с папенькой в ПУАРМе работал. Вот что!
Антон. Что же ты делал в ПУАРМе?
Ефимчик. А я все делал. Листовки таскал, газеты развозил. Меня, брат, все знают. А билета у меня нет.
Антон (улыбаясь). Ну ладно, Ефим. Кончено твое дело: остаешься у нас.
Ефимчик. То-то... А билет. (Вдруг вспомнив, кричит.) Эй, где там которая из тюрьмы? (Бросается к Даше, вытаскивает ее на середину.) Вот, товарищ Антон, ее было вешать назначено, ну, наши войска пришли, повешение, значит, отменяется. Я ее на улице встретил. Да вот она сама, повешенная. (Даше.) Ты не робей. Ты говори. Это все наши ребята, народ — ничего...
Даша (смущена общим жадным вниманием). Да я... К Ленину меня ребята посылали за инструкцией. Да вот не дошла. Поймалась.
Антон. Куда же ты к Ленину шла? Ленин в Москве.
Даша. Вот и я говорила ребятам: в Москве он. А Петро Кириченко говорит: «Не может Ленин в Москве сидеть. Он тут, на фронте. Найди и инструкцию получи».
Антон. Какую инструкцию?
Даша (вздохнув). Комсомол мы хотели организовать в селе. А без инструкции как же? Без инструкции нам никак нельзя. И мужики не верят.
Антон (усмехнувшись). Инструкцию мы тебе дадим. Где ваше село?
Даша. За Днепром.
Антон. Ине пройдешь за Днепр. Там гайдамаки. Придется тебе с нами пожить. Оставайся у нас.
Ефимчик (торжественно). Уступаю тебе, товарищ девушка, свою койку. Живи тут. (С сожалением оглядывает койку, берет портфельчик, вздыхает.) Ничего. Живи.
Из первой двери, возбужденный, вбегает Борис.
Борис. Товарищ Антон! Там... В дальней комнате... Обнаружено мною... чучело... сюда идет!
На сцену вбегает мадам Обломок, полубезумная костлявая старуха, дико, эксцентрично одетая в рванье. На голове у нее старомодная шляпка с перьями, на руках длинные, по локоть, черные перчатки, из которых вылезают пальцы. Мадам Обломок вбегает на сцену в страшной ярости, но, увидев скопище ребят, пораженная, останавливается.
Общее недоумение.
Мадам Обломок. Кто такие? Кто велел? Нельзя. Вон! Вон!
Напор мадам Обломок так велик, что все ребята и даже товарищ Антон пятятся к дверям.
Антон (растерянно). Постойте, постойте... Вы кто? Вы хозяйка дома?
Борис (шепотом). Может, это сама графиня?
Мадам Обломок. Нельзя... Кто такие? Кто велел? Олимпиада Титовна, ее степенство... Вон!
Антон. Постойте, постойте. Товарищ графиня, так нельзя. У нас ордер есть от городского комитета партии!
