Григорий Федосеев - По Восточному Саяну
Примерно через месяц после отела молока у матери не хватает, чтобы утолить все возрастающий аппетит телят, и они предпринимают первую попытку найти корм. В малом возрасте кормом для них являются листья кустарников да ягель, который растет там же, поблизости от убежища. Эти прогулки учащаются, но ходят телята на кормежку только утром и вечером, совсем недалеко, причем всегда одной тропинкой. Вот почему редко удается в июле встретить следы малышей. Мать же, наоборот, приходит к телятам разными путями, не делая тропы. Эти два явления в жизни кабарги играют большую роль в ее борьбе за существование.
В конце августа телята настолько осваиваются с обстановкой, что могут уже сопровождать мать. Они учатся прыгать по скалам, прятаться при появлении опасности и удирать от врага.
Только с августа на кабарожьих тропах и видны следы телят. С этого времени, хотя малыши и сопровождают мать, начинается их самостоятельная жизнь — жизнь, полная неожиданностей и тревог.
Кто из хищников не любит поохотиться за кабаргой! Рысь, попав на кабарожью тропу, способна сутками лежать в засаде, поджидая добычу. Филин стремительно бросается на кабаргу, не упуская случая засадить свои цепкие когти в бока жертвы. И соболь хотя невелик зверек, но в охоте за кабаргой не уступает старшим собратьям. Десятки километров он способен идти бесшумно по следу, распутывая сложные петли в глубоком снегу. Он выждет момент, когда животное приляжет отдохнуть или начнет кормиться. Один-два прыжка — и соболь торжествует победу. Кабарга со страшной ношей на спине бросается вперед, но напрасно в быстром беге ищет она спасения! Зубы хищника глубоко впиваются ей в шею, брызжет кровь из порванных мышц, силы быстро покидают кабаргу, в глазах темнеет, и она замертво падает на землю.
По отношению к кабарге природа проявила излишнюю скупость. Она не наделила ее ни острыми рогами, ни силой, ни хитростью. Это самое беспомощное животное в борьбе с врагом. Она всегда прячется, оглядывается, ее тревожит малейший шорох. Но природа не осталась совсем уже безучастной к ее судьбе. Взамен острых рогов, хитрости и силы у кабарги есть удивительная способность взбираться на такие уступы, куда никто, кроме птицы, попасть не может. Такие места называются отстойниками. Я не раз видел кабаргу на отстойнике. Удивительное спокойствие овладевает ею: ни появление человека, ни лай собаки уже не пугают животное — там она уверена в полной своей недосягаемости.
Но, оказывается, есть и такой хищник, который умудряется добыть кабаргу на отстойнике. Это росомаха. Она берет кабаргу упорством. Росомаха не выслеживает и не скрадывает. Напав на свежий след, она бросается вдогонку и гоняет кабаргу до тех пор, пока та не станет на отстойник. Росомахе именно этого и нужно. Она взбирается на скалу выше отстойника и оттуда прыгает на кабаргу.
Однажды, путешествуя по Олекме раннею весною, я с проводником Карарбахом нашел под скалою, где был отстойник, две выбитые в снегу лунки. От одной шел вверх след росомахи и терялся в скале, вторая лунка была окровавлена, всюду валялась шерсть кабарги, и недалеко мы нашли спрятанные хищником остатки добычи. При всей своей жадности он не смог так много съесть. Меня крайне удивило, что следа прихода росомахи под скалу не было, а был только выходной след, и я сейчас же спросил Карарбаха:
— Ведь не на крыльях же она сюда слетела?
— Росомаха прыгай со скалы на кабарожку, но один раз мимо, потом еще раз ходи вверх, прыгай люче и вместе с кабарожкой упади вниз, — пояснил он.
На этот раз отстойник находился на высоте восьми метров от земли, а прыгала росомаха с высоты примерно одиннадцати метров. Под отстойником лежал глубокий снег.
Когда начало темнеть, пришел Днепровский.
— Неправда, ваша кабарга сама бросилась со скалы! — сказал он, подсаживаясь к костру Мы были крайне удивлены таким неожиданным выводом.
— Ну, этому я не поверю, — возразил Зудов. — По-твоему, получается, будто зверь сам лишил себя жизни, так, что ли?
— Может, и так, да только вам со мною не спорить, я ведь принес доказательства, — ответил Прокопий.
Он держал в руках вырезанный ножом маленький кусочек земли. Присматриваясь внимательно, я заметил на этом кусочке два отпечатка копытец кабарги: один маленький, второй побольше, причем большой след перекрывал маленький.
— Это и все? А где же доказательства самоубийства? — разочарованно спросил я, совершенно не понимая, как можно по этим двум отпечаткам разгадать причины трагической гибели животного.
— А что еще нужно? По ним-то я и узнал, что произошло на скале!
И Днепровский, бережно положив возле себя кусочек принесенной земли, стал рассказывать.
— Это была мать той кабарожки, которую мы видели на утесе. Она погибла из-за своего детеныша. Я взбирался на скалу, ходил далеко по берегу, и всюду мне попадались на глаза только два следа — маленький и большой. Видно, эти две кабарожки давно тут жили. Видел я там и Левкин след. Ну и непутевая же собака! Вместо того чтобы, выбравшись на берег после аварии, поспешить к нам, он разыскал следы кабарожек и занялся ими. Животные, увидев такое чудовище, бросились спасаться в скалы и, стараясь сбить врага со своего следа, прыгали на карнизы, петляли по щелям, бегали по чаще. Но разве Левку обманешь? Его след всюду, куда ни забегали кабарожки. Вначале мне было непонятно, почему они все кружатся поблизости от скалы. Оказывается, тот выступ, где стояла кабарожка, — отстойник. К нему идет маленькая тропинка с северного склона, она проложена до того большого камня, который навис над выступом и с которого кабарга прыгает на отстойник. На тропе я срезал эти два следа. Видите — маленький след примят большим, значит, первой по тропе к отстойнику пробежала маленькая кабарожка, ее-то мы и видели на выступе. Можно было бы подумать, что они прошли одна за другой по тропе, но в одном месте на берегу реки я видел только след большой кабарожки да Левкин. Значит, после того как меньшая стала на отстойник, мать еще пыталась отвести Левку от скалы, но это ей не удалось. Левка упорно шел по следу, и скоро кабарга принуждена была сама спасаться на отстойнике. Вот тогда-то и пробежала она по тропке, но отстойник оказался занятым, а позади наседал Левка. Выхода не было, и мать прыгнула с того камня, что повис над отстойником, прямо под скалу. Вот и все! — заключил Прокопий.
Павел Назарович почесал седую бородку и покачал головой в знак согласия.
— Это могло быть! — подтвердил он. — Прыгни она на отстойник — погибли бы обе…
— Она ведь мать и за это заплатила жизнью, — продолжал Прокопий. — Помните наших рысей на севере? — вдруг обратился он ко мне. — Где-то они теперь, да а живы ли?
То, что вспомнил тогда Прокопий о рысях, было разительным примером силы материнского инстинкта у животных.
* * *Был жаркий день июля. В тайге все притаилось, спряталось, и даже листья березы привяли от горячих солнечных лучей. Я с проводником Тиманчиком возвращался на базу к стойбищу Угоян, на Подкаменной Тунгуске. Ни тяжелые котомки, ни жаркие лучи летнего солнца так не изнуряли нас, как гнус. Утром не давали покоя комары. Когда же мы стали собираться в путь, навалилась мошка, а затем появился и паут. Вся эта масса надоедливых насекомых сопутствовала нам весь день. Вначале мы отмахивались, но скоро это утомительное занятие до того надоело, что мы решили не сопротивляться и сдаться «на милость победителей».
Тропа вела на верх пологого хребта. Солнце продолжало немилосердно палить. Мы торопились, зная, что по пути до реки, на расстоянии двадцати километров, нигде не сможем утолить жажду, а следовательно, и отдохнуть. Наши собаки Чирва и Майто буквально изнывали от жажды. В каждом распадке они бросались искать воду, но напрасно. Вот уже третья неделя, как на небе не появлялось ни облачка. Влага исчезла и в распадках, и в мелких ключах. Даже таежные речонки обмелели до неузнаваемости.
Пересекая высохший ручей, мы вдруг услышали лай. Зная, что наши собаки не облаивают птиц, бурундуков, а белку — только в сезон, и что в этом районе не бывает сохатого, мы подумали о медведе и бросились на лай. Оставаясь незамеченными, мы то ползли бесшумно по траве, то, нагнувшись, пробирались по чаще, а лай становился все слышнее. Доносился треск сучьев и возня. Ползем еще вперед. У меня в руках готовое к выстрелу ружье. Цель уже близко. И вдруг мой спутник, выпрямляясь во весь рост, говорит:
— Она не медведь.
Я тоже встал, и непонятное разочарование овладело мною. Собаки, увидев нас, принялись лаять с еще большим азартом. Оказалось, что предметом их внимания был небольшой ворох наносника, обнимавший корни старой ели. Видимо, в дождливое время ручей, возле русла которого мы находились, заполнялся водой, иначе наносник никак не мог бы попасть под ель.
До крови изодрав морды, собаки грызли зубами палки, работали лапами, пытаясь разобрать наносник. Мы не могли понять, кого они загнали туда.
