Харий Галинь - Повести писателей Латвии
— Для тебя старалась, ты не должен отказываться.
— Лето на носу, тепла будет хоть отбавляй, куда мне, больному хрычу, новое одеяло. Сколько уж осталось мне укрываться, вскоре сможешь увезти обратно. — Отец говорит с большими паузами.
— Нет, отец, оно именно тебе предназначено. Хотел еще под Новый год привезти, да, сам понимаешь, в праздник из Риги трудно выбраться.
Наконец отец уселся в машине. Движения его угловаты, тело отвыкло от сидения. Энергично помахал — обоим оставшимся приятелям.
Как только выехали с больничного двора, отец опять заговорил:
— Ты, верно, Балиня не признал?
— Нет, отец.
— Это он стоял у окна.
— Нет, отец, не узнал. — Нет у меня желания заводить разговор о бритоголовом рогаче. Скорей бы он сгинул. Забылся. Я должен следить за улицей, я не должен думать о больных.
— Он был нашим соседом, ты ведь помнишь, хутор Балиней рядом с нашим. Вместе в армии служили, потом он в Ригу перебрался, обженился здесь…
— Когда ж это было? — спросил я просто из приличия, чтобы дать отцу возможность вспомнить друга молодости, службу в кавалерии, где он так лихо вольтижировал и совершал всякие ухарства. Его рассказ развеял бы больничный дух, скинул с плеч тяжелые недели. Хочу, чтоб он рассказывал о годах службы; я переспрашиваю, подбадриваю, но отец молчит.
— С Балинем дело кончено, — немного погодя роняет отец. — Слишком запустил он свою болезнь.
Не знаю, рад ли был отец после стольких лет встретить друга молодости. На улице Талсу — пожалуй, нет. Шаркать в шлепанцах по цементу больничных коридоров… Там они вдоволь могли наговориться. Какое мне дело до его давнего приятеля по службе!
О господи, да ведь это приятель моего отца!
Нет, не избавиться мне от Балиня!
Глянул в зеркальце: отец устроился на сиденье, расстегнул пальто, прикрыл колени подаренным Арикой одеялом. Самочувствие у него хорошее, и, похоже, он верит, что уже здоров. Врачи умеют похлопывать по плечу. За одно это им следует сказать спасибо. Отец чувствует себя хорошо. Он выглядит почти счастливым. Хотя по выражению лица трудно сказать. Мы оба безнадежно лысы, глянцевитые макушки делают нас похожими. Я ловчу, начесываю жидкие волосы и так и сяк, терпя насмешки Арики. Пусть на здоровье смеется над моею лысиной.
Хочу быть вместе с отцом. Хорошо знаю: последняя возможность. Другой не будет. С какой стати дурацкая эта мысль заклинилась в моей рано облысевшей голове? Отец не должен о ней догадываться. Да и сам я тоже — перед каждым из нас неизбежность, как бы мы жили, не будь ее?
— Заправимся под Слокой, можно будет прокатиться по взморью. Как смотришь на это, отец? Давно, наверное, моря не видел, заодно свежим воздухом подышишь, — оживленно говорю я, подбивая отца на эту маленькую экскурсию. Не пришлось нам вместе поездить. Это в первый раз.
Опять — щелк, щелк!
Прекрасное новое шоссе на Юрмалу разглядываем с интересом, он и я, возносимся высоко и мчимся над железной дорогой, внизу под нами плывут перелески, луга. Вижу, отец вертит головой то в одну, то в другую сторону. Сбавляю скорость, чтобы он хорошенько оглядел излучины развязки и голубую даль впереди. Как раз то, что нужно после больницы, — пускай человек вознесется над макушками деревьев. — Выехав на прямую, прибавляю скорость. И это нужно — машина буравит воздушные толщи, воздух ревет и плещется за стеклами и крышей. Такая езда — настоящий эликсир здоровья. Стереть с отцовского лица серую больничную личину, проветрить его. Чем еще могу помочь?
— А ты сегодня можешь позволить себе такие разъезды? — почему-то спрашивает отец, забеспокоившись о моем времени. И как он не поймет, что у меня времени куда больше, чем у него. Но об этом помолчим.
— Машина скорей уж твоя, чем моя. Я хочу, чтоб ты хоть раз как следует на ней покатался. Деньги я тебе все еще не вернул, отец… — Нужно ж было заикнуться о деньгах! Был такой уговор, что отдам. Непременно отдам. Глупо получилось: когда я теперь расплачусь? Все отцовские сбережения в этой железной коробке с безотказным мотором. Оправдываться? Ничего глупее не придумать.
Отец сделал вид, что слов моих не расслышал. Старик мой хитер: он-то надеялся, что я стану копить денежки, рубль к рублю откладывать, сотенную к сотенной, потому как в долгах, что в репьях!
В моих же собственных интересах вкалывать, зашибать деньгу. Это выход. Один из выходов. Как в темном кинозале, где светятся красные надписи — выход, выход…
Раздвинь плюшевый занавес и выйди!
Другого случая не будет. Мои «Жигули» записаны на отца. Старый Лусен, что ни говори, упрямый старикан. Он никогда мне ничего не дарил. Ничего. Даже башмаки я покупал на заработанные деньги — пас коров по вырубкам. Сначала, правда, пас свиней да гусей и лишь потом коров.
В моих же собственных интересах… В моих интересах — я все еще принадлежу к пастушескому поколению, чумазый парнишка, вцепившийся в коровий хвост, единственный сын мельника Лусена, в общем-то я должен был стать хозяином мельницы, как и было загадано, да, слава богу, в войну она сгорела, и жизнь распорядилась иначе, но разве я стал счастливее, чем тогда, когда за коровьи хвосты держался…
— Тебе на работу сегодня не надо? — немного погодя отец повторил свой вопрос.
— Я отпросился на весь день. А завтра праздник, смогу пожить у тебя. Заедем к рыбакам, купим свежей рыбы, — продолжаю я соблазнять отца. Без отцовского согласия не хочется делать крюк на взморье. Почему он молчит? Никогда не скажет «да», никогда не скажет и «нет». Чего я жду?
Человек сам должен принимать решения. Что я от него слышал? О службе в армии, да, об этом он рассказывал — лошадей отец любил, на лошадях был просто помешан, потом еще мельница на речке Тальките, наш дом на берегу Тальките, наш старый дом с пунцовыми розами во дворе и кленом у амбара. Жаль, что никогда не сможем об этом поговорить. Даже в эту последнюю поездку. Ну зачем же сразу так! Хочу, чтоб поездка была долгой, длинной — кружным путем, через всю Курземе.
Кружить можно сколько угодно, а все равно…
Отец ведь толком ничего не видел. По крайней мере в последние годы. А на улице Талсу не бог весть какой курорт, хотя там и случается встретить друга молодости.
Дорога пряма как стрела, водители из машин выжимают все, что только можно. Сейчас переедем мост через Лиелупе. Отец со своего сиденья подался вперед, крюком изогнулся, следит за моими манипуляциями.
— Тебе нехорошо, отец?
— Нет, ничего, Арнольд.
— Устройся поудобней, подвинься вбок, вытяни ноги на сиденье, располагайся как считаешь нужным!
Он все еще не дал согласия на поездку через рыбацкий поселок. Не остановиться ли сначала где-нибудь на опушке, отец сможет…
Ну, чего он сможет? Нарвать цветочков? Букетик голубых ветрениц, наломать распустившихся веток ивы, березок в первой зелени… Мы могли бы проехаться через Алсунгу… Завернуть в Априки… Я бы показал отцу красивейшую церковь во всей Курземе, смесь барокко с рококо… Мы могли бы полюбоваться ею, потолковать о барокко и рококо…
Щелк, щелк.
О барокко, рококо ты сможешь толковать с Арикой, о них она способна говорить часами. А что отцу эта церковь? Что тебе самому барокко?
Можно было бы прокатиться в Кулдигу, посидеть там в баре, а почему бы тогда не в Скрунду, там еще лучше. В самом деле, почему не посидеть в баре, на людей не поглазеть? Немного барокко, немного токайского, отец понаблюдал бы, как люди за столом проводят время, полюбовался бы на красивых девушек, они б поднесли ему бокал токайского… Уж столько-то он может позволить себе.
— Тебе лучше, отец? — спросил я, заметив, что он откинулся на спинку сиденья.
— Да, теперь хорошо. Уже с неделю, как стало лучше.
— Ты чем-то обеспокоен?
— Нет, Арнольд, нет, ты ведь знаешь, там ничего особенного, такой пустяк… Но после облучения голова немного кружится.
— Я могу ехать помедленней, папа… Мне показалось, тебе нравится…
— Нравится, Арнольд, дорога в самом деле нравится, хорошо, что ты прокатил меня. — Голос отца как-то потускнел.
Неужели он догадался о причине поездки? Да и есть ли у нашей поездки определенная причина! Никакой, абсолютно никакой. Ведь это еще не прощание. Под нами Лиелупе. Снижаю скорость.
— Отец, давай посидим в ресторане «Перле». Оттуда отличный вид на залив… Ты ничего подобного не видел! Не дождавшись его согласия, я сворачиваю с главной дороги.
Делай как знаешь, Арнольд… Правда, я транжирить особо не собираюсь.
— Там ты сможешь передохнуть, я так считаю.
— Да, Арнольд, — наконец соглашается он. Но в голосе не чувствуется радости. Раньше бы ему наверняка захотелось поглазеть на тот «шикарный кабак», уж это точно. Только нам обоим вместе посидеть не выпало. Когда-то у него было нутро настоящего мельника, чего только не способно было в себя принять! Изрядную долю он принял в спешке, мукой побеленный, сидя на мешках. Вот были, говорит, времена… Так ли это? Как бы мне навести отца на «те времена»? А то мы словно два кулика, забились каждый на свое болото. Похоже, — отец утомился. Плохо езду переносит. Этот лысый, исхудавший мужчина — мой отец… Пускай он поспит. Останавливаю машину. Асфальт и стекла запотели от мелкого дождика.
