Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2
Пушистые созвездия снежинок кружились в ночи. Было не холодно. Мороз лютовал в течение всего декабря и выдохся на пороге Нового года. Окна приземистых зданий, обычно все до единого окрашенные в оранжевое (иных абажуров в Унь-Ягу сроду не возили), сегодня искрились малиновым и зеленым, синим и желтым: огни новогодних елок сочились изо всех окон, расцвечивая сугробы снаружи.
Легкая пороша стелилась по дороге, засыпала цепочки следов — от дома к дому.
Сквозь кружево падающего снега Светлана увидела идущего навстречу человека. Шел он тоже по самой средине дороги. Тоже, как видно, не торопясь. Большой, облепленный снегом с головы до ног.
«Кто бы это мог быть?» Не узнала… Да и не все ли равно.
Она обошла человека стороной. И, когда разминулись, услышала:
— Светлана Ивановна!..
Она прошла еще несколько шагов, потом все-таки обернулась. Кто это?.. Вгляделась. А-а… Глеб Владимирович. Механик. Горелов… Они часто встречались в конторе.
— С Новым годом, — подойдя, поздравил Горелов. — С новым счастьем.
— Спасибо. И вас также… Что это вы в такую ночь — на улице?
— А вы?..
Поглядели друг на друга и рассмеялись.
Пушистые созвездия снежинок кружились в ночи.
— Знаете что, — сказал Горелов и, озорно сощурившись, вытащил из-за пазухи бутылку с обернутым фольгой горлышком. — Знаете что, давайте вместе отметим это событие. Все-таки Новый год!..
— Новый год уже наступил. Поздно, — нашла предлог Светлана, чтобы отказаться.
Горелов огорченно почесал затылок. Потом, быстро сообразив что-то, отогнул рукав дубленого полушубка и поднес к глазам светящийся циферблат часов.
— Так ведь это по местному времени наступил. А по московскому — ровно через пять минут. А?.. Вы, кажется, москвичка, Светлана Ивановна?
В глазах Горелова она прочла просьбу. И вообще, несмотря на его шутливый тон, чувствовалось, что человеку сейчас далеко не весело.
Но к себе домой она его, конечно, пригласить не может. Ни в коем случае. Еще не хватало: привести гостя посреди ночи. Да и с какой стати? Ведь они едва знакомы.
Светлана запахнула потуже воротник пальто. Он понял.
Он сразу понял и, как ни в чем не бывало, стал сдирать фольгу с бутылочного горла.
Полезла тугая пробка. Выстрел… Где-то рядом, в сосняке, буркнуло эхо. И дальше — откликнулся лес… Легким дымком курилось черное дуло бутылки. Они так и не заметили, куда упала пробка: казалось, она улетела прямо в темень, в зимнее небо и не возвратилась обратно.
«Просто чудеса!» — усмехнулась Светлана. Все это уже забавляло ее.
А Глеб Владимирович извлек из кармана граненый стакан, и вот он уже до краев — выше краев наполнен шипучей пеной.
— Прошу… — поднес он стакан. — Секунда в секунду: с Новым годом!
Светлана кивнула, отпила: глоток ледяного шампанского защекотал и обжег.
— Какой ужас, — сказала она.
Горелов проводил ее до крыльца. Шел даже не рядом, а сбоку, поодаль.
Малиновый и зеленый, синий и желтый свет сочился из окон домов, пятная сугробы.
— У вас есть елка, Светлана Ивановна? — поинтересовался он.
— Нету.
— Почему?
Она не ответила — только пожала плечами.
Глеб Горелов вдруг повернулся и побежал. Он бежал к лесу, не выбирая тропки, проваливаясь в глубокий снег. И вскоре его фигура потерялась, растворилась в лесной мгле. Только резкий хруст веток послышался там.
«Странный какой-то человек…» — удивилась Светлана. И ощутила в душе холодок недоверия. Или просто насквозь продрогла от этой затянувшейся прогулки.
Но когда Глеб Владимирович, вынырнувший из темноты, протянул ей елочку — крохотную, ежастую, с ледяными слезинками на густой хвое, она благодарно улыбнулась ему, взяла елку, пообещала:
— Я ее в вазу с водой поставлю. Как цветы. Пусть проснется и отогреется…
Спустя месяц этот чужой человек, уже в ее комнате, подошел и, не говоря ни слова, уверенно обнял ее и прижал к своей широкой груди. Она услыхала: взволнованно, тяжело, глухо стучит чужое сердце.
И на этот раз она уже не почувствовала недоверия. Почувствовала иное: терпкую, острую жалость к нему — и к себе.
— Иди сюда, — говорит Глеб.
Что с ним поделаешь?
Вздохнув, Светлана идет к Глебу, садится рядом. Он тотчас берет ее руку в свои, сжимает крепко — почти жестоко:
— Мир?
— Я — за мир, — отвечает Светлана.
— Это хорошо, что ты не уехала. И уже не поедешь… одна. У меня отпуск в октябре. Закатимся вместе куда-нибудь — в Среднюю Азию, что ли? Дыни есть. Там такие дыни!.. А можно — за границу.
— Не знаю… — говорит Светлана. — Все это очень далеко: октябрь, заграница…
Сдвинула брови — резкая, прямая складка взбежала на лоб. Глеб удивился: он впервые заметил эту складку на ее лице, обычно спокойном и ясном.
— Ты о чем, Ланочка?
Это он придумал: «Лана, Ланочка». Ей нравится.
— Тяжело, Глеб… Понимаешь, очень тяжело все складывается. Я не о нас с тобой — о промысле. Что делать — не знаю… Вот когда врач приходит к больному и видит, что уже ничего нельзя сделать. Все на него надеются, верят, что он все может. А он уже ничего не может… Однако садится выписывать лекарство: какую-нибудь безвредную микстуру. Добро — по-латыни… Нельзя же ему просто взять чемоданчик и уйти!
Глеб слушал ее внимательно, даже настороженно. Светлана знала и ценила в нем эту настороженность. Не было у Глеба Горелова привычки, свойственной иным людям: в дремоте ума пропустить мимо ушей то, что говорит собеседник, кивая при этом: «Да… Конечно…» Он никогда и ничего не принимал на веру и даже из-за пустяка готов был лезть на рожон.
— Ну, нет. Врачи не такие. Я про настоящих говорю… Они — народ упрямый. Уже, к примеру, пациентова душа в раю рюкзак скидывает, а врач все еще не соглашается: «Неправильно, дескать, помер… Вразрез с научными достижениями».
Она усмехнулась:
— Хороша шуточка…
— А я не шучу! — горячо возразил Глеб. — Послушай, Лана… Давай говорить всерьез.
«Опять про дыни?»
— Ты когда-нибудь такое слыхала: за-контур-ное за-вод-не-ние?
Глянул выжидающе. Удивить, что ли, собрался звучным техническим термином. «Ты слыхала когда-нибудь?..» Это он, механик-самоучка, спрашивает ее — инженера!
— Слыхала, Глеб… А ты об этом где вычитал?
— Неважно, — отмахнулся он. И повторил настойчиво: — Законтурное заводнение. Скажи, почему у других оно есть, а у нас нет?
— Потому что здесь его применить нельзя. Здесь не Баку… Здесь — Север.
— Значит, нельзя?
— Нельзя.
— А почему?
«…Почему?» — этот же вопрос не раз задавала и сама Светлана, когда приехала работать в трест «Печорнефть».
В ее чемодане хранилась толстая пачка тетрадей в клеенчатых переплетах, перевязанная лентой от именинного торта, — конспекты лекций. А в коробочке из-под духов «Серебристый ландыш» (тоже именинный дар) — стопка шпаргалок, исписанных бисерным почерком в страдные ночи перед экзаменами (о нет, этими шпаргалками она, конечно, не пользовалась: просто так, для памяти и систематизации знаний)…
В конспектах и шпаргалках отводилось важное место вопросам искусственного воздействия на пласт. Вторичные методы добычи нефти, примененные в широком масштабе вскоре после войны, уже завоевали полное признание. Именно у нас. Поскольку даже Соединенные Штаты Америки в этом отношении позорно отстали: бурят там быстро, умело, удачливо, но, завидев непочатую краюху, швыряют недоеденный кусок.
И вот, очутившись в Верхнепечорском районе, Светлана с удивлением узнала, что вторичными методами пренебрегают не только в Соединенных Штатах. Здесь, в «Печорнефти», этим тоже никто не занимался.
«Почему?» — недоумевала Светлана.
Ей объяснили. Во-первых, ей объяснили, что здесь не Баку. Во-вторых, что здесь не Второе Баку. В-третьих…
— В-третьих, взять хотя бы наше месторождение — Унь-Ягинское…
Но это уже не ей объясняли. Это уже сама Светлана Панышко объясняет Глебу, который слушает ее насупясь, настороженно.
— Возьми Унь-Ягу. Месторождение вытянулось в длину на тридцать километров. Конфигурация изломанная… Здесь, чтобы закачивать воду по контуру нефтеносной площади, нужно бурить новые скважины. Десятки скважин… А кто их станет теперь бурить на Унь-Яге? Это же миллионы стоит!
— Зачем бурить новые? — возразил Глеб. — Можно закачивать поду в старые скважины: все равно от них пользы как от козла молока.
Как ни старается Светлана улыбнуться помягче — улыбка у нее получается довольно язвительной:
— Но это уже будет называться не законтурным заводнением, а внутриконтурным. Совсем другой принцип.
— А мне наплевать, как это называется. Не в принципе дело! — грубит Глеб. — Я одно знаю, что воду можно качать и в старые скважины.
