Варткес Тевекелян - Гранит не плавится
— Скажите, вы в самом деле убеждённый большевик?
— Самый натуральный…
— Непостижимо!
— Что непостижимо?
— Вы знаете языки, любите музыку… Словом, вполне интеллигентный человек — и вдруг…
— До знакомства с вами я представляла себе большевиков грубыми, неотёсанными, — сказала старуха.
— Это потому, что вы судили о них по словам наших врагов.
— Возможно, — согласилась старуха, но Белла возмущённо перебила её:
— Ничего подобного! Разве не правда, что большевики уничтожают духовные ценности, разрушают цивилизацию? — Щёки её раскраснелись, глаза горели.
— Смотря какую цивилизацию, — ответил я. — Если она заключается в том, чтобы одни люди, силой подчинив себе других, жили за их счёт в роскоши, то такую цивилизацию необходимо разрушить!.. Впрочем, спорить на эту тему нам бесполезно: мы говорим на разных языках и не поймём друг друга…
— По-вашему, грабить чужое добро тоже справедливо?
— Всякое добро принадлежит тому, чьими руками оно создано. Грабят бандиты. Народ по справедливости берёт то, что принадлежит ему.
— Это не ваши мысли, я не верю! Вы их заимствовали из агитационных лозунгов…
— Белла, почему ты не допускаешь, что у него могут быть свои убеждения? — робко проговорила Маро.
— Могут, конечно! Но не такие чудовищные…
— Чудовищные? Вы говорите так потому, что совершенно не знаете жизни, — сказал я. — Что видели вы, кроме уютного, полного всякого добра дома, гимназии и общества обеспеченных подруг?.. Я вырос в посёлке, в котором люди трудились по десять-двенадцать часов и ютились в саманных хибарках, не всегда сытно ели, а их дети зимой и летом бегали по улицам босиком, полуголые… Это не кажется вам чудовищным?
— Хватит, хватит спорить о политике! — вмешалась старуха. — Я прошу вас! Лучше бы вы сыграли нам!..
Я сел за рояль и сыграл мазурку Шопена. По тому, с каким вниманием эти женщины слушали меня, можно было не сомневаться, что музыку они понимали.
Возвращаясь к себе, я поскользнулся на паркете. Потерял равновесие, грохнулся и повредил раненую ногу. От сильной боли я застонал и никак не мог подняться сам. На помощь бросились Ашхен и старуха хозяйка, — девушки только что куда-то ушли.
К вечеру боль усилилась, начался жар. Ашхен, не зная, как облегчить мои страдания, без толку вертелась около меня. Старуха оказалась более разумной — послала за врачом.
В это время пришёл Левон.
— Что такое, что случилось? — Левон бросил суровый взгляд на женщин, как будто они были виноваты в случившемся.
— Поскользнулся, упал, повредил ногу, — объяснил я.
— Сейчас сбегаю за врачом!
Старуха сказала, что послала за доктором.
— Не надо нам их доктора! Своего приведу! — ответил Левон и убежал.
Примерно через час у моего изголовья состоялась словесная и довольно смешная баталия между двумя корифеями медицинской науки.
Домашний врач хозяйки пришёл на десять минут раньше. Круглолицый, пузатенький, в очках с золотой оправой, с аккуратно подстриженной бородкой, он имел вид сытого, благообразного буржуа средней руки. Не успел он осмотреть мою ногу и задать несколько вопросов, как в сопровождении Левона вошёл второй врач — высокий, костлявый, в сапогах и гимнастёрке военного образца.
— Ничего страшного, — сказал домашний врач. — Ушиб и лёгкое кровоизлияние. Положите холодный компресс, а завтра делайте ванны и массаж. Опухоль рассосётся, и температура спадёт.
— Разрешите взглянуть, — попросил высокий. — Вы, коллега, не хирург, и ваш диагноз вряд ли может оказаться решающим!
— Возможно, но помощь хирурга в данном случае может скорее осложнить, чем ускорить выздоровление!
Высокий, не обращая внимания на эти обидные слова, внимательно осмотрел мою ногу и с осуждением взглянул на домашнего врача.
— К вашему сведению, этот молодой человек недавно перенёс на почве ранения гангрену! Кожа на ноге не успела загрубеть, а вы рекомендуете ванны и массаж! Ему нужен покой, хорошее питание и свинцовые примочки.
Бородач схватил свой саквояж и с оскорблённым видом удалился. Прописав жаропонижающее, ушёл и высокий.
Левон задержался. Он расспрашивал, как ко мне здесь относятся, хорошо ли кормят, не нужно ли мне чего?
— Всё в порядке!.. Если не трудно, принеси свежие газеты. Я тут как в клетке — не знаю, что творится на белом свете. И достань, пожалуйста, бритву.
— Газеты принесу. А вот зачем тебе бритва — не понимаю! Кому хочешь понравиться?
— Самому себе!.. Видишь, как оброс.
— Ладно, достану, наводи красоту. Смотри, на этих краль не заглядывайся! — Он показал глазами на двери. — Им дай только повод, вмиг сядут на голову. Для нашего брата совсем неподходящее занятие водиться с ними!..
— Перестань! Никто и не собирается с ними водиться. Каждый день для меня здесь в тягость!.. Кстати, Левон, по-моему, старшая, Белла, порядочная язва!..
— Сказал тоже — язва!.. Она не только язва, а настоящая контра. В организации националистской молодёжи состояла!
Эти слова Левона не на шутку озадачили меня. Конечно, тот факт, что дочь богатых родителей связалась с контрреволюцией, удивления не вызывал. Неприятность для меня заключалась в ином — она была сестрой Маро.
После ухода чекиста я долго думал об этом.
Ночью возле меня дежурила Ашхен. Никакие уговоры не подействовали. Она просидела в моей комнате до утра. Свинцовые примочки помогли — боль в ноге утихла, но температура держалась.
Утром Ашхен заменила Маро. Она принесла завтрак и потом, убрав тарелки, села с книжкой в кресло.
— Хотите, я вам почитаю?
— Спасибо, лучше поговорим, — ответил я.
— Хорошо, но с условием, что рассказывать будете вы. Я ведь так мало видела, никуда не выезжала. Дом, школа, мама, папа, книги!.. — Маро говорила искренне.
— О чём же вам рассказать? — Я украдкой любовался ею.
— Уж вам-то грешно задавать такие вопросы! Вы так много успели увидеть…
Не знаю почему, но мне вдруг захотелось рассказать о своей жизни. Может быть, это было естественное желание излить перед кем-нибудь душу, — я ведь так много пережил за последние десять месяцев!..
Подробно описал я наш посёлок на голом известковом холме, недалеко от железной дороги. Вспомнил, как по ночам меня будили гудки паровозов и я мечтал в один прекрасный день сесть в поезд и уехать в далёкие страны. Рассказал о своём отце, о том, каким он был для меня замечательным другом, товарищем.
Странно, чем больше отдаляло меня от отца время, тем лучше, казалось мне, я узнавал его. В воспоминаниях моих он воскресал сильным человеком с железной волей и непоколебимыми убеждениями. Поколение отца — рабочая гвардия великого Ленина — поистине было удивительным!..
Рассказал я и о школьных годах, — как ребята дразнили меня «артистом», а однажды чуть не избили, не будь моего дружка Кости Волчка, который воюет сейчас где-то в горах первым номером пулемётного расчёта. В моих воспоминаниях особое место занимала мама, но мне трудно было находить слова, чтобы передать мои чувства к ней.
— Мама у меня стройная, как девушка, красивая, умная, образованная, а главное — очень, очень добрая!
— Вы любите маму? — тихо спросила Маро.
— Ещё бы!.. Мне кажется, — нет, не только кажется, я в этом убеждён, — что такой, как она, больше нет на свете!.. Она из богатой семьи, но с родителями порвала, оставила привычную среду и соединила свою судьбу с моим отцом — революционером…
Мой рассказ произвёл впечатление. Маро слушала не шевелясь, глаза её стали ещё задумчивее. Она умела слушать.
Воодушевлённый её вниманием, я описал всё, что случилось со мной после бегства из дома, умолчал только о своих приключениях в тылу у белых и о позорном случае с сапогами. Подробности моего решения, борьба с врачами за спасение ноги от ампутации заставили Маро побледнеть.
— Сколько вы пережили! — Она торопливо поднялась и вышла. Мне показалось, что на глазах у неё блеснули слёзы.
Со временем у нас установились дружеские отношения. По вечерам Маро приходила ко мне, садилась у окна, и мы разговаривали, главным образом о прочитанных книгах. Выяснилось, что мы любим одних и тех же писателей, что нас одинаково сильно волнуют судьбы героев Стендаля и Толстого. Мы вслух читали стихи. Маро помнила их гораздо больше, чем я. Особенно хорошо она читала моего любимого Лермонтова.
…Гляжу в окно: уж гаснет небосклон,
Прощальный луч на вышине колонн,
На куполах, на трубах и крестах
Блестит, горит в обманутых очах…
Как печально, как задушевно звучали эти стихи, прочитанные ею!..
Маро избегала говорить о себе, но всё же кое-что я узнал о ней. У её отца был винный завод — он поставлял вино во многие города России. Человек деспотичный, скупой, он для дочерей не жалел ничего, хотя и сокрушался, что не имеет сына, которому мог бы оставить наследство. Честолюбивый по натуре, он связался после революции с националистами, занимал какие-то важные посты в их марионеточном правительстве. Мать Маро тоже родилась в богатой, потом разорившейся семье. Отец женился на ней, пленившись её красотой и не взяв приданого. У тёти Ашхен судьба сложилась по-иному: муж её убил жандармского офицера за то, что тот слишком притеснял местное население. Ему удалось скрыться. Не найдя иных средств для жизни, он занялся контрабандой и погиб, застигнутый в горах снежным бураном. Тело его нашли только весною.
