Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович
Я все это знаю и без Ромы. Я благодарю за приятное сообщение и добавляю, что Мурат шлет в центр телеграмму за телеграммой, требуя прислать на вертолете комиссию и дезавуировать паникера. Республиканское начальство, судя по всему, настроено выжидательно: из двух зол — убытки и похоронки — первое предпочтительнее. Но здесь все свои, и будем говорить откровенно. Я, как правильно указал мой друг Анатолий, сижу в луже, в которой недолго и простудиться. Но вылезать из нее, то есть давать отбой, не собираюсь — до тех пор, по крайней мере, пока вместо чучела не захотят сжечь меня самого. Кроме шуток: хотя снегопад привел к критическому приросту массы снега, лавины не идут. Почему? Вообще-то черт их знает, но мы с Олегом пришли к выводу: причина в том, что прекратился ветер и температура воздуха стабилизировалась на отметке минус шесть градусов. А поскольку нет столь любимого лавинами резкого перепада температуры, снег стал быстро оседать — по наблюдениям Олега, примерно на 10 процентов с конца снегопада. А сильно осевший снег, как известно, меньше стремится соскользнуть со склона, снежный покров стал устойчивее. Значит, теперь все зависит от погоды.
— Мак, ты вот что скажи, — говорит Осман, — ну, допустим, хорошо, лавины пойдут. То есть ничего харошева нет, но, допустим, пойдут. А если допустим, перепада тэмпературы не будет и они не пойдут? Будешь давать отбой?
— Спроси чего-нибудь полегче, — ворчу я, снимаю трубку и набираю номер узла связи Гидрометслужбы, который непрерывно получает информацию от республиканского бюро погоды. Второй день я звоню туда каждые два-три часа, но всякий раз слышу одно и то же: «Без изменений». Сейчас ответ менее уверенный, в Караколе, например, уже минус три — возможен температурный скачок.
Я кладу трубку и раздумываю, ребята молчат.
— Мне кажется, — вдруг говорит Надя, — что в этих обстоятельствах лучше вам быть вместе.
— Быть по сему, — решаюсь я. — Всем «на товсь»! Поедете с нами в Кушкол, будете жить в Надиной квартире, там места хватит. Нацепите красные повязки, но туристам можете не признаваться, что вы лавинщики, пусть весь позор падет на мою седую голову. Никакого отбоя не будет.
И мы едем в Кушкол.
Мы с Муратом становимся единомышленниками
Сначала мы заезжаем в КСС, контрольно-спасательную службу, к Хуссейну. Доносящаяся из помещения отборная морская ругань звучит как музыка, значит, Олег уже здесь. Спускался он больше часа, используя наименее заснеженные участки, на мульдах натерпелся страху и кроет на чем свет стоит снегопад, лавины и камень, споткнувшись о который он ухитрился вывихнуть указательный палец.
— У мальчика болит пальчик, — сочувствует Надя и легонько бьет ребром ладони по распухшей конечности. Рев оскорбленного в лучших чувствах ишака — и на лице Олега изображается полное недоумение. Он растерянно смотрит на палец, двигает им со слабой улыбкой выздоравливающего, с грацией необученного медведя бросается на колено и целует Надину ручку.
— Валшебница! — восторженно восклицает Хуссейн. — Гения!
— Такого слова нет, — скромно возражает Надя.
— Как нет? — возмущается Хуссейн. — Для мужчины есть, а для женщины нет?
Хуссейн уводит всю компанию к Мариам пить кофе, а Олег докладывает обстановку на склонах. Олег — лавинщик божьей милостью, нюх у него собачий, и меня радует, что наши выводы совпадают в деталях. Мою деятельность он одобряет, только в двух вещах еще более категоричен: во-первых, из дома № 23 жильцов нужно изгнать всех до единого и, во-вторых, во что бы то ни стало выловить и запереть в домах всех туристов.
В окно мы видим, как с балкона второго этажа «Актау» на веревке спускаются два туриста.
— Петя Никитенко рассказывает, что Мурат велел закрывать на эти штучки глаза, — жалуюсь я. — Всех не выловишь.
— И нашим, и вашим, — кивает Олег. — На Мурата похоже.
Я звоню домой. Убедившись, что ребенок жив и здоров, мама вкрадчиво сообщает, что у нас гости (только гостей мне и не хватает! То-то же из трубки доносится какое-то отдаленное кваканье) и что меня несколько раз спрашивал Мурат. Я предлагаю маме спустить гостей с лестницы и сказать Мурату, что, если он не научит Юлию жарить яичницу, у него будет гастрит. Выдержав паузу, в течение которой я должен осознать свое легкомыслие и раскаяться, мама сухо роняет, что ждет нас к ужину, и вешает трубку.
Звонить Мурату или не звонить? У него, конечно, сидит Петухов, чрезвычайно нужный и влиятельный человек из того мира, где услуга должна быть оплачена услугой, — принцип, который Мурат свято соблюдает. Он, без сомнения, мечет икру и наверняка заберет у меня вездеход, а там лавинные зонды, лопаты, лыжи, факелы… Не иди навстречу неприятностям, они сами тебя разыщут.
Наши возвращаются. Я пересчитываю их по головам, одной не хватает.
— Ты предусмотрительно поступил, что не пошел с нами, — смеется Надя, — там скликают ополчение: «Все на борьбу с Уваровым!»
— Нам на них… — Олег крякает, смотрит на Надю и, поправив воображаемое пенсне и сложив губы трубочкой, интеллигентно заканчивает: — Пардон, начхать. Езжайте, чиф, маму нужно слушаться.
— Где Гвоздь? — грозно спрашиваю я. — Вася, тебе было поручено не отходить от Гвоздя ни на шаг.
— Он должен был нас нагнать, — оправдывается Вася, — знакомую встретил… на одну минутку…
Я отправляю Османа, Рому и Васю в спасательную экспедицию и приступаю к важному разговору с Хуссейном. Я знаю, что прямого приказа от Мурата Хаджиева он не получил, но во имя нашей дружбы прошу мобилизовать всех своих абреков, моих ребят и дружинников, разбить их на группы и по возможности очистить Кушкол от праздношатающихся. Самых отъявленных и несознательных можно бить, Надя потом вылечит. И сегодня ночью в КСС пусть кто-нибудь дежурит у телефона, именно дежурит, а не спит на диване.
— Тоже сказал — спит, я сам второй ночь в КСС ночую, — обижается Хуссейн.
— Неужели дал Мариам отпуск? — удивляется Олег. — Про Шарля забыл?
— Не забыл, — озабоченно говорит Хуссейн, — со мной Мариам. Отпуск дам, когда дед буду.
— Правильно, — хвалит Олег, — в лавинную опасность ценности должны быть при себе. Чиф, несут Гвоздя, отчаливай спокойно.
— Выпроводила гостей? — раздеваясь, первым делом спрашиваю я.
Мама делает страшные глаза и, взяв нас с Надей за руки, с улыбкой вводит в комнату.
— Знакомьтесь: Максим, Надя, Алексей Игоревич, Вадим Сергеич.
Мы пожимаем руки, раскланиваемся и любезно говорим друг другу, что нам очень приятно. Академика я узнаю сразу, хотя вместо линялого тренировочного костюма на нем джинсы и мохнатый, похожий на содранную с шимпанзе шкуру свитер, а Вадим Сергеич, щеголь в отличнейшей кожаной куртке (Осману такая обошлась в двух баранов), и есть, должно быть, тот самый композитор, автор шлягеров о любви и дружбе. Гости не из тех, которые стакан водки огурцом закусывают, и мама пожертвовала последней сотней пельменей из морозильника. В свою очередь гости притащили бутылку шампанского и невероятных размеров коробку конфет. Сейчас меня будут обрабатывать, это и без очков видно. Композитор с ловкостью первоклассного официанта откупоривает бутылку, ловко разливает шампанское по фужерам — он вообще ловок, элегантен и смотрится как актер. «К аплодисментам привык, — думаю я, — позер, дамский угодник». Он мне не нравится — чем-то неуловимо похож на Петухова, а эту породу людей, привыкших получать от жизни больше, чем они заслуживают, я не люблю.
— Спасибо, не пью. — Я прикрываю рукой фужер.
— Вы?! — Композитор чарующе улыбается. — Простите, не верю.
— Увы. Еще в детстве, будучи неокрепшим ребенком, я услышал по радио, что алкоголь вреден. Это произвело на меня сильнейшее впечатление. Мама, подтверди.
Мама подтверждает.
— Он еще и не курит, — добавляет Надя. — И чрезмерно для своего возраста скромен в отношении женщин, я бы даже сказала — пуглив.
— Жаль, что вы такое совершенство, — весело говорит академик. — Мы, как принято на Руси, надеялись вас подпоить, чтобы вы под пьяную лавочку снисходительно отнеслись к нашей просьбе.
