Тамара Каленова (Заплавная) - Не хочу в рюкзак. Повести.
И все это важно почему-то... Все хочется удержать в памяти. Любую черточку, каждое движение этого как будто ничем не примечательного вечера. На всю жизнь запомнить друзей, склонившихся над измызганным листком, где распят Славкин «эксперимент».
Лиде было покойно и тепло.
За стеной хохотала коммуна, гремела стаканами и ложками.
А в длинном, едва-едва освещенном коридоре дежурные начинали возить тряпкой по полу. Им тоже придется переставлять на вымытые половицы влюбленных, живущих в особом, нездешнем и прекрасном мире.
И вдруг показалось, что вот-вот раздастся стук, и в дверях появится Гришка-бумеранг, и смущенно скажет:
— Понимаете... забыл пропуск. Вахтерша ругается...
XXIII
За отпуск Клюев почти не изменился. В первое же воскресное утро он заглянул к Славке и предложил «прогуляться с полезностью для себя и других».
Славка молча оделся, и они вышли из дому. Весна. На деревьях начали набухать почки. Под окном старого деревянного дома возле только что выставленного скворечника сидела какая-то птаха и заливисто щебетала: «витя, витя!..»
Клюев старательно обходил лужицы, затянутые истончившимся ледком, за локоть придерживал Славку, как бы приглашая следовать за собой.
Славка знал, что разговор будет, он давно готовился к нему.
«Я ошибся, но эта ошибка не в идее, а в расчетах, — мысленно обращался он к Клюеву. — Пусть не получилось с первого раза, но я все равно добьюсь! Через полгода, через год — неважно. К тому же есть возможность придумать что-нибудь позабористее разноцветных домов. Я действительно должен уважать и вас, и каменщиков, и штукатуров, и всех, кто делает со мной общее дело. Но я должен уважать и свое желание сделать что-то более полезное, более красивое, чем люди привыкли себе представлять...»
Слова подступали к горлу, готовы были сорваться с языка. Но Клюев молчал.
По дороге они заглянули в новенькую котельную. Холодные котлы с блестящими никелированными манометрами еще пахли заводской смазкой. Всюду чистота и порядок.
Неожиданно Кирилл Георгиевич заметил в углу пузырящуюся штукатурку. Видимо, попались в растворе кусочки негашеной извести или плохо затерли... Клюев помрачнел, вынул из кармана школьный мелок и поставил на стене крупный крест. Переделать!
«Вот ведь настырный, — подумал Славка. — Котельную сдали три дня назад, с оценкой «хорошо», а он...»
Под конец зашли на Славкин объект. Поднялись наверх по деревянным временным трапам.
— Когда думаешь закончить? — спросил Кирилл Георгиевич.
Славка пожал плечами. Будто не знает Клюев, что на объекте другой мастер и что Славка теперь просто каменщик.
Клюев вышел на угол здания. Откуда-то в его руках появился маленький отвесик, блестевший от частого употребления. Промерил. И не сдержал скупой улыбки.
— Хорошо завел угол. Молодец! Все-таки кое-что ты умеешь.
Славка зарделся от гордости. Он и сам был рад, что справляется со своей работой не хуже специалиста-каменщика.
— И все же непонятно, — продолжал Клюев, словно не замечая его вспыхнувших глаз, — почему ты не посоветовался со мной? Неужели все это время не доверял?
— Это была моя идея.
— Разве я был против нее? — спросил Клюев. В его голосе чувствовалось искреннее огорчение и непонимание.
Славка опустил голову. Разве насоветуешься по каждому случаю в жизни? Клюев вздохнул.
— Вот что, Станислав, — сказал он. — Есть разрешение на покраску домов. Но не сейчас. Летом. Ты рад?
— Да, — искренне ответил Славка.
— Наверно, когда ты упрямо твердишь: «Не хочу!» — ты прав, — задумчиво продолжал Клюев. — Потому что прогресс только так и возможен. Но все-таки я не могу отделаться от мысли, что ты еще наломаешь дров. Потому что и я в свое время наломал их достаточно.
Славка внимательно посмотрел на главного инженера. Значит, он все-таки отстаивал его эксперимент?
У Славки на душе сделалось необыкновенно тепло.
— Кирилл Георгиевич, — сказал он. — Дрова так дрова! Разве это главное?
— А что главное? — осторожно спросил Клюев. — Ты уже понял главное?
— Ну, как сказать, — засмущался Славка. — Главное — жить интересно... Строить!
— А-а, — протянул Клюев. — Красноречиво это у тебя получилось, Цицерон.
Они засмеялись и пошли к трапу.
Вместо эпилога
Каждому досталось по кусочку ласки от хорошего дня.
Измаил, Славка и маленький Вовка втроем возвращались с «Беркута». От длительного перехода и густого хвойного воздуха Вовка заснул за плечами отца, в рюкзаке.
Это первый Вовкин поход на Красноярские столбы.
Для этой цели Измаил смастерил большой рюкзак, устлал его кроличьим мехом — удобный такой рюкзак! — посадил в него сына и отправился в путешествие.
Сейчас Вовка спал. А Измаил и Славка, нагруженные сверх меры и порядком уставшие, шли размеренно и переговаривались односложными словами:
— Поменяемся?
— Нет. Он спит.
— Отдохнем?
— В лагере.
К чему слова? Их дружба была давнишняя.
В просветленном лесу, без ветра, шагалось легко. Тропа то сужалась, то разрасталась до размеров взрослой дороги. Когда ветки заступали путь, передний придерживал их рукой — берег глаза товарища.
Лагерь издалека дал о себе знать бренчаньем гитары, запахом костра.
— Эгей! Покорители пришли! — приветствовали их ребята.
Славка скинул рюкзак. Измаил — бережно, стараясь не разбудить сына, снял свой. Отдышались.
— А где Гришка? — негромко, но встревоженно спросил Измаил у кого-то. Лагерь был общий на несколько городов, но Гришку знали все.
— Ваш повар-то? Они с Егором за водой ушли...
Измаил поднялся, чтобы двинуться к реке, но тут показались Егор и Гришка. Они продирались сквозь заросли шиповника и неправдоподобно высокого папоротника.
Егор нес два ведра. Гришка — одно. Шли без остановок. Когда приблизились, то стали видны капли крупного пота на лице Гришки — как роса на листе.
Измаил успокоился. Сел на поваленное дерево, расшнуровал кеды и повесил их на колышки сушиться. Потом неторопливо, с наслаждением закурил.
— Ну, как «Большой беркут»? — спросил Гришка, выливая в котел принесенную воду.
— Не поддался. Мой чучел заверещал, — Измаил кивнул в сторону спящего Вовки.
— Э-э, слабаки! — хмыкнул Егор и ушел рубить сушняк.
— Сопротивляется, — оправдывая сына, откликнулся Измаил.
— Но «Малый беркут» мы все же одолели! — не утерпел Славка.
— Молодцы!
Гришка пошевелил огонь под чумазым котлом, и вода в нем качнулась, пуская пузырики со дна кверху.
— Чай скоро. А каша готова, можно кормить Вовку, — сказал Гришка.
Измаил послушно затушил сигарету, поднялся. Вообще — это заметил даже Славка — он теперь во всем охотно уступал Гришке. И еще: он стремился, насколько это возможно, быть всегда с ним вместе. Даже отпуск приноровил к его каникулам.
Вовку вытащили из рюкзака, разбудили. Он поглазел, поглазел и вдруг решительно оттолкнул банку со сгущенным молоком.
— Неосознанный бунтарь, — пожаловался Измаил.
Вовка захныкал и стал тереть глаза кулачками.
— Дай я, — попросил Гришка.
Он взял Вовку, разок-другой подкинул вверх.
— Тише! — забеспокоился Измаил.
— Ничего. Его развеселить надо. Веселый съедает больше, — сказал Гришка.
И правда, Вовка плотно поел. Немного повозился около взрослых. Потом начал опять клонить головенку книзу.
— Пошли спать, — предложил ему Измаил. Вовка согласно закивал. Измаил отнес его в палатку. Потом вернулся к общему костру.
Туман начал съедать деревья одно за другим. Наступил вечер, и пришло время туристских песен.
Парни пододвинулись ближе к костру. Егор сунул в огонь — для пылу — огромную березину. Пар заструился от телогреек: ночами здесь бывает холодно, чувствуется близость серьезного Енисея.
Кто-то запел негромко, но с душой.
— Эх, Скальда бы сейчас! Предал, мерзавец; Иссык-Куля захотелось, — сказал словно бы про себя Славка.
Ему никто не ответил, хотя — он был уверен — парни думали о том же самом.
Они молчаливо сидели друг подле друга. Среди пестрой толпы туристов они выглядели посемейному дружно, небольшим островком.
Не хватало многих.
Маша уехала на гастроли. В письмах обещала, что к осени вернется «насовсем». Кажется, она переняла от Гришки беспокойную черту — возвращаться, никогда не уходить насовсем.
Лида уехала к Черному морю работать в школе.
Вот и сидел теперь у общего костра молчаливый островок среди прочих, вспоминая свое, оберегая свое.
***
Измаилу приснилось, что где-то в горах плачет ребенок, плачет, как взрослый, и его невозможно утешить.
