Роман Солнцев - Красная лошадь на зеленых холмах
Горяев, пригнувшись, шагнул к задним рядам. А там, на сцене, кто-то о чем-то докладывал. Салеев сгорбился за красным столом президиума, переговариваясь шепотом с другими секретарями. Там же сидели представители дирекции Каваза и объединенного постройкома Кавэнерго.
— Да-да, — сказал первый секретарь, поправляя очки с черной крупной оправой. — Здравствуйте, товарищ Горяев. Вы, как всегда, вовремя.
Энвер покраснел и прошел в дальний угол зала. Сафа Кирамов сидел прямо перед ним, у пасмурного окна, около него сбоку и спереди несколько стульев пустовало. Вот так всегда — человек провинится, и с ним даже сидеть рядом не хотят.
— Товарищ Кирамов… — прошептал Энвер.
Тот вздрогнул, медленно обернулся.
У него была длинная узкая голова, белые волосы торчали коротким ежиком. Узнал Энвера, скривился в улыбке.
— Уже все, — негромко сказал он, то ли жалуясь, то ли давая понять, что ему сейчас ни к чему соболезнование Горяева — его уже обсудили.
«Ах, черт!..» — подумал Энвер. Он опоздал.
Шла заключительная часть планерки, и представители субподрядных организаций и заказчики сводили друг с другом счеты, имея на это каждый две-три минуты. Салеев слушал, кивал. Вид его сегодня не предвещал ничего хорошего. Он время от времени негромко говорил стенографисткам: «Пишите, пишите…» — и поправлял очки, мрачно вглядываясь в далеко сидящего Кирамова. И под Кирамовым начинал жалобно скрипеть новый желтый стул. Энвер еще раз пожалел, что опоздал.
«Очень уж задела его вчерашняя история. Конечно, пустяк в сравнении с задачами, которые мы тут решаем… Но, может быть, он прав?! Даже такое нельзя прощать. И мы — мягкотелые организаторы, я тоже, и здесь мы лишь потому, что нет других, с железными гайками на локтях. Таких, как Салеев».
Но все равно Энвер поговорит с Салеевым. Хотя тому еще более некогда, чем Горяеву. Салеев спал по четыре часа в сутки. Он мгновенно разбирался в любом вопросе. Отбросив технические и другие подробности, доискивался до сути — и все сводилось к очень простой и неожиданной рекомендации, к блестящему решению. Он помнил, что сам сказал и что ему обещали, но не сделали. Сделанное уже забывал начисто. Героев своих помнил плохо… Когда на Кавазе случались ЧП, разрешал будить его в любое время ночи. На объектах стройки везде говорили: «Только что был Салеев…» А тех, кто ждал в горкоме, встречал на пороге опять же он, низенький, чуть сутулый, упрямый, как бычок, в черных роговых очках, черноволосый, с паутиной белых волос над ушами. На столе в его кабинете всегда стоял фарфоровый чайничек с крепким чаем цвета красно-черной яшмы.
Когда Энвера избрали парторгом, Салеев пригласил его к себе домой. Энвер волновался, оделся, как перед театром, — в черный костюм, белую рубашку.
Хозяин сам открыл ему дверь, ровно в девять вечера, он только с работы и не успел еще переодеться. Оставив Горяева одного, он ушел в ванную и через несколько минут появился, разнежившийся в горячей воде, темно-розовый. Неторопливой походкой прошел по скрипучему паркету, сел в кресло и добродушно посмотрел в лицо Энверу:
— Какой ты красивый… Это для нашей работы хорошо. Только нужно быть не очень красивым. Очень красивым — для комсомола. Чтобы обожали. А здесь можно какой-нибудь изъян. Больше доверяют.
Увидев расширившиеся глаза Энвера, Салеев полусонно улыбнулся.
— Шучу, шучу. Но в каждой шутке есть доля истины…
Его жена Сайма, бледнощекая, с удивительно. синими глазами татарка, внесла сковородку. Вилки были не из серебра, а из мельхиора, чашки — немецкие, фарфоровые, не простенькие, хлебница, посуда для фруктов — плетеная из дерева, все изящно и скромно. Как и вся обстановка комнаты. Стеллаж с книгами (Ленин, Маркс, Толстой, Достоевский, Такташ, Маяковский, Тукай, Туфан, Экзюпери), горящий торшер темно-золотого цвета.
— Расскажи, откуда ты? Правда, что два института кончил — авиационный и финансово-экономический?
Энвер рассказывал, они пили с женой Салеева сухое вино, а Салеев едва пригубил и словно забыл про рюмку. Еда была простая — мясо с картошкой и жареными помидорами, чай с шаньгами.
— Вот попробуй кыстыби! — лениво жмурясь, бормотал Салеев, пододвигая тарелку с этим чудесным татарским угощением, похожим на чебуреки, только с картошкой. — Ничего? Тебе нравится?..
Энвер хотел спросить у него о чем-нибудь серьезном. Столько накопилось вопросов. Он даже приготовил цитату, которую не мог до конца растолковать… Хотел узнать как Салеев тренирует память, волю. Но тот благодушно жмурился, выпячивая живот, и не давал ходу такому разговору.
— Видишь, — говорил он, подмигивая, — как на тебя Сайма смотрит. Я ревную! Я Отелло! Ха-ха-ха!..
Они разговаривали о пустяках, а время от времени в прихожей звонил телефон. Жена вставала и шла на звонок. Что-то тихо отвечала в трубку, записывала в книжку. Салеев не обращал на эти звонки никакого внимания, пока она сама не сказала ему о звонке, видимо, особо важном для Салеева:
— Фаслях, звонил Максимов. Говорит, что увольняется.
Салеев мечтательно улыбался, слушая рассказ Энвера о родных его местах — земляничных лугах Игима, но постепенно мягкое лицо его стало собранным, глаза темнее и строже. Вынул из кармана очки в тяжелой черной оправе, надел их — и они холодно сверкнули.
— Вы посидите, я сейчас приду. Я ему покажу: «увольняюсь»! Трус! Бежать в такое время…
Энвер хотел было тоже подняться, но Салеев сказал, чтобы он его подождал, а сам уехал. Энвер оказался лицом к лицу с Саймой. Он не знал, о чем с ней говорить. И тогда она достала толстый альбом с фотографиями и стала показывать своих детей — они жили у родных, должны были к осени приехать. Потом она показала фотографии Салеева-студента, знаменитых людей, которые у них перебывали: космонавта, писателей… Сайма угощала Энвера чаем, а он рассказывал о своей жене, о том, что детей у них нет, но что они счастливы, она прекрасная женщина, идти в гости застеснялась, но, конечно, в следующий раз он ее приведет…
Наконец позвонил сам Салеев. Он прокричал уже в своем бешеном темпе, что приедет не скоро, что находится на собрании актива БСИ. Он сидит рядом с красивыми и юными девушками, но пусть жена не ревнует, а Горяев пусть пьет вино и развлекает ее. Горяев взял трубку, поблагодарил за все, простился с Саймой и уехал к себе. Больше он ни разу у Салеева не был.
— Товарищи, на этом все! Пожелаем друг другу удачи.
Беседа закончилась. Поглядывая на часы, люди выходили из зала. Салеев, сутулясь, гневно глядя под ноги, сел за красный стол. Энвер приблизился и кашлянул:
— Фаслях Минмухаметович… Можно вас на минуту?
У дверей приостановился Кирамов. То ли он почувствовал, что Энвер будет защищать его, то ли сам хотел еще раз поговорить с секретарем горкома. Салеев снял очки, ядовито улыбнулся.
— Ты нарочно глиной вымазался, чтобы разжалобить меня? У тебя уволилось на прошлой неделе сорок прекрасных механизаторов! Ты куда глядишь?
Энвер молчал. Он машинально тронул рукой висок, затылок — нащупал пленку засохшей грязи. Не умылся толком.
— Я хотел, Фаслях Минмухаметович… о товарище Кирамове. Мы все виноваты, Фаслях Минмухаметович… и погода. Нельзя уж так, на одного.
Салеев потемнел лицом. Покосился на двери — Кирамов вышел. Стиснув зубы, прошептал:
— А на кого же еще?! Тысячи людей остались в лесу… под дождем… машины ушли за дополнительной водкой… а с утра ясно было, что ожидается дождь. В газете написано было: «Ожидается дождь». Кирамов на «Волге» уехал, а женщины и дети шли пешком через лес. — Салеев приблизил лицо к лицу Энвера. — Носить галстук, белую рубашку в то время, когда рабочие в грязи возятся, зубами болты закручивают! И ничего не уметь сделать! Зачем нам такие руководители?.. — Салеев отодвинулся, замолчал. И спокойным тоном добавил: — Пусть работает. Пусть себя покажет. Сегодня триста двадцать человек на работу не вышло — простыли. А вчера тысячи человек давили друг друга, оскорбляли. Мы тут дружбу воспитываем, а он устроил… Это не пустячок, Энвер. А что скажут неграмотные старушки в селах? Смеешься?! Салееву все равно, что скажут в обкоме, но не все равно, что скажут неграмотные старушки в селах! Да, да! Это их сыновья и внуки работают здесь!.. Дай-ка закурить, мои в кабинете.
Энвер и Салеев закурили, одни в огромном пустом зале. По улице, содрогая землю, проходили тяжелые машины. В окно светила сварка — вешали провода над трамвайной линией. Звонили за дверьми телефоны. Надо было идти работать.
Салеев тягостно вздохнул и взял за локоть Горяева.
— Ну а ты как?
— Ничего. Машины стоят. Если дожди будут до конца, третий квартал завалим.
— Ты у меня смотри! — мгновенно побелел Салеев. Он заторопился. — Смотри! Смотри у меня! Ну, ну, ладно. Привет твоей жене. Как ее зовут? Амина? Привет Амине от Саймы, а мине — от тебя?
