Зоя Журавлева - Выход из Случая
Силаньев ничего в рыбах не смыслил, сроду не сиживал с удочкой, не интересовали его. Но на Линейном создавали домашность. Тут иной раз тоже глядел с удовольствием. Одну — длинную, с узким и хитрым рылом с просвечивающим до неприличия спинным хребтом — почему-то даже подозревал, что она щука. Но умалчивал о своем подозрении, чтоб не срамиться. И не спрашивал, как зовут. Знатоки кругом! А пожрет всех к черту, вот будет номер. И сейчас стояла в зарослях, затаившись, вечно она в сторонке. Рыло длинное, хитрое и словно облизывается. Ну, щука…
Силаньев постучал в стекло согнутым пальцем.
Все заметались, а эта стоит, как штырь.
— Не надо, — сказал Дьяконов, — нервничают. У нас в цеху аквариум завели, так они жить не стали. Дохнут и дохнут. Не климат для них. Грохот, конечно, лязг. Пришлось в красный уголок перевести.
— А ты сколько на заводе отработал?
— Почти девять лет…
— Специальность вроде хорошая.
— Да, — кивнул Дьяконов. — И платили! На корма и булавки жене с головой хватало. Не отпускали, едва ушел.
— Чего ж ушел от хорошего?!.
— От хорошего часто как раз уходят, я, что ли, первый, — засмеялся Дьяконов. — В другом месте, думаешь, еще лучше. А так проживешь, в одном-то цеху, и не узнаешь.
— Не жалеешь? — спросил Силаньев серьезно.
— Нет, — ответил Дьяконов кратко.
— А почему сегодня на аварийные игры не пришел? Играли утром.
— Так вроде, бы, Дмитрий Никитич, один раз в два месяца по инструкции. Я двадцать третьего марта играл, запись есть в формуляре…
— Формуляр я глядел, — Силаньев кивнул. — А тебе пока каждый месяц нужно играть, для тренажа полезно. Да и в удовольствие — сыграть лишний раз, я так считаю.
— Ничего себе удовольствие, — сказали от шахмат. — Хоккей, что ли?!
— Тебе тоже не помешало бы, — сразу обернулся Силаньев. — Прошлый раз медленно из Случая выходил. А Случай я дал пустяковый. Зажимаешься! На время надо играть. — И снова Дьяконову: — Пульт представляешь? Давай сейчас сыграем!
— Тут? — удивился Дьяконов.
— А чего? В шахматы же вслепую играют. Даже по радио. Ну, играешь?
— Попробую.
— Значит так, — оживился Силаньев. — Ты заходишь в тупик на «Триумфальной». Какой светофор?
— По какому пути?
— Раз заходишь нормально, значит по первому…
— Ага, светофор ТР-3.
— Вот именно. Пассажиров высадил. Хочешь тронуться. Не идет.
— РП?..
— Лампа РП не горит, контроль дверей есть, скатывание нормальное.
— Понятно. Сейчас погоняю. Главный вал погоняю. Вперед.
— Не идет, — сказал Силаньев довольно.
— На тормоз?
— Опять не идет!
— Гоняю реверсивный. — Дьяконов даже рукой подергал: так, так.
— Назад — есть, пошла!
— Пятый провод, — сказал, подумав, Дьяконов.
— И думать нечего. А как будешь ехать?
— На резервном уеду…
— Так. Есть, уехал. Довел машину до оборота. Дальше?
За спиной Силаньева давно уже стоял литсотрудник Хижняк, вошедший бесшумно, и губы его змеились непонятной улыбкой. Но то была улыбка удовлетворения.
Хижняк долго не мог привыкнуть, что слово «Случай» надо произносить в метро с большой буквы, всегда — ЧП. Поражала быстрота, с какой оказывались на месте Случая нужные люди: машинист-инструктор, ревизоры, инженеры Службы, механики. На другом производстве и вовсе бы не считалось за происшествие, а тут всякую мелочь расследовали с придирчивым педантизмом — технически, психологически, административно…
А сбоку, для пассажиров… Чем совершеннее техника, тем меньше ее замечаешь. Балерина порхает, как бабочка. Стихи распускаются над притихшим залом легко и празднично, как цветы. Актер так естествен в этом спектакле, что кажется — ему ничего не стоит, живет на сцене в свое удовольствие. Неважно, сколько плакала от бессилия балерина, какое снотворное пьет поэт и что актер упал в обморок после спектакля. Рабочего пота сбоку не видно. И тут метро — как Хижняк неожиданно для себя понял — как раз и смыкается с искусством.
Ага, пассажирам пота не видно.
Будто сами собой неостановимо плывут эскалаторы, мрамор празднично блестит вдоль путей, бегут быстрые поезда, приваливаясь теплым боком к платформе, удобны сиденья, и переходы прохладны даже в жару. Безотказно. Надежно. Точно. Не нужно тратить ни мыслей своих, ни нервов. Просто садишься и просто едешь. Поэтому пассажиры в метро гораздо спокойнее и доброжелательнее, чем в любом другом городском транспорте.
Приятно сознавать, что причастен…
И еще Хижняку было сейчас приятно, что профессиональные разговоры, которые долго звучали для него полной абракадаброй, постепенно стали и для него исполнены смысла. Прямо влезть сейчас тянет, это уж просто наглость. Но не удержался, сказал:
— А если и на резервном не идет?
— Ого, помощь! — засмеялся Силаньев. — Слышишь, Дьяконов: не идет на резервном. Твои действия?
— Вставку буду глядеть, может — дохлая…
— А где вставка резервного, Вадим Андреич? — прищурился в Хижняка Силаньев.
— За спиной машиниста, верхняя, выше всех.
— Точно, — сказал Силаньев. — Тебя учить — только портить. А как, Дьяконов, не вынимая вставку, определить, сдохла она или нет?
— Не вынимая… — затруднился Дьяконов.
— Быстрее думай, борись за секунды. Эдак Случай сделаешь, вспоминая. ПТЭ-то читаешь?
— Он на ночь только читает, чтобы заснуть, — сказали в углу ехидно.
— Не суди по себе, — отозвался тотчас Силаньев.
— Красные фары к резервному присоединены…
— Верно. А еще?
— Аварийное освещение, — сказал Дьяконов. — Туго соображаю. Все же в кабине легче. Если на играх, конечно, а не в Трубе.
— Случая у тебя еще не было, — хмыкнул Силаньев. — Тогда увидим, как ты соображаешь. А сейчас — нет, ничего, тянешь.
— Я все мечтаю на настоящий Случай попасть, — сказал Хижняк задумчиво. — Чтобы я — в кабине и вдруг бы — Случай…
— А тебе зачем?
— Чтобы прочувствовать…
— Чего ты прочувствуешь, если не за контроллером? Ты, Вадим Андреич, иди в депо, и уж Случаи тебе будут.
— Мурашкин выгонит, я приду. А возьмете?
— Возьмем, — пообещал Силаньев серьезно. — А выгонит?
— Обычно меня довольно скоро выгоняют, — сообщил Хижняк скромно. — По собственному желанию.
— В наше время иначе не выгонишь, — хмыкнул Силаньев. — За что — желание?
— За простодушие. Я в прошлом году работал на биостанции. Далеко, Север. Переводил им, статьи редактировал, рефераты, ну, вроде — научная информация. Проблемы-то интересные. Директор очень был расположен. Спрашивает: «Как у нас — нравится?» — «Наука, говорю, чистая, но атмосфера поганая. Сплетни. Подхалимаж. Дельные люди бегут. Вам-то как это нравится?» Удивился. «Кто же это, говорит, бежит?» — «А вы не знаете? Я могу назвать, у меня записано — кто, куда, почему». Так мило поговорили. Через две недели им — раз, единицу переводчика сократили, что скажешь. Директор очень жалел…
— Да, карьеру ты вряд ли сделаешь.
— Не теряю надежды. Позвонить от вас можно? Чего-то меня Комаров искал, должен быть дома.
— Старший? Старший — на линии, — сказал Силаньев. — Тридцать первый маршрут. Тулыгин рожает, пришлось выйти. Может, родил…
— Нет, — сразу сказали из дальнего угла. — Он бы уж прибежал.
— Тулыгин у нас всегда под окном стоит, пока Марья рожает. Его уж в роддоме знают. Прошлый раз восемнадцать часов отстоял. Ничего, родили.
— А когда он на «Триумфальной»?
— Комаров? Поглядим. Только прошел, жди теперь с оборота.
13.38
В техшколе группа помощников М-24 сдавала последний экзамен на звание машиниста. Приемная комиссия, семь человек, в ряд сидела за длинным столом. Накурено было уже до сизости. Схемы висели по стенам. Перед силовой схемой вагона Д стоял статный, в щегольских усиках курсант Демичев и нервно ерзал указкой в лабиринте линий. Давно он уже тут стоял, опротивел терпеливой комиссии.
Председатель комиссии, краснея кончиком носа, наконец не выдержал:
— Вы, Демичев, палкой-то осторожней тыкайте. Какие линейные контакторы замкнуты? Набрели. Ну, так. И в какой точке ток соединяется? Слава богу. Дальше!
Указка слепо полезла куда-то вниз и уперлась в разрыв.
— Ток, Демичев, только по замкнутой схеме идет, он не дурак, — устало сказал председатель. — Нашел? Ну, ладно. И какой же ток в якоре?
— Да все ясно, — сказал тонким голосом зам главного инженера Службы. — Можно, по-моему, кончать.
— Я волнуюсь, — качнул указкой Демичев.
— Это нам надо волноваться, — сказал председатель. — Сорок минут тянем из вас неизвестно что. Нам и преподавателям техшколы.
Единственная в комиссии женщина при этом вздрогнула, опустила голову и что-то быстро стала чертить на экзаменационной ведомости.
