Иван Филоненко - Земные наши заботы
— Правильно председатель мыслит, — согласились в Починковском районном управлении сельского хозяйства. Услышал я это согласие и обрадовался: где как, а тут, в Починке, где разработан такой обстоятельный план социально–экономического развития, дело доведут до конца и будут планировать производство товарной продукции, а не гектары. Обрадовался и не уловил какой–то отрешенной иронии в голосе.
— Однако, скажите, нам–то как быть, районщикам?.. Говорите, руководить?… Помогать хозяйствам словом и; делом?.. Все правильно. А вы когда–нибудь были в нашем здании во время составления планов? Почти каждый председатель того же самого требует. Он нам: «Мне скот надо обеспечить кормами, поэтому площадь зерновых уменьшайте». Мы ему: «Не можем». Он нам: «Я же вам говорю, план по производству товарной продукции мы принимаем и выполним его за счет повышения урожайности». Мы ему: «Что хочешь делай, а посевная площадь должна быть вот такой». Он нам: «Хорошо, я отчитаюсь, а посею меньше». Хлопнешь его по плечу: иди. Иди, дорогой наш хозяин земли, ты же знаешь, что и нам, району, точно так же погектарный план доводят, вот мы и разверстываем его…
Спрашивал я у многих председателей: мол, и как же выкручиваетесь? Улыбаются в ответ…
5. НИ В СЕЛЕ СЕЛИФАН…
Показывая Лучесу, Сергей Иванович Бизунов проронил однажды такую фразу:
— Как видишь, нечем нам похвалиться. Нет ни одной многоэтажки.
Сказал он это вовсе не для того, чтобы в «отсталости» своей признаться или отослать меня в те хозяйства, где есть эти модные ныне деревенские многоэтажки. Скорее, чтобы в споре с человеком, видевшим многие экспериментальные села, проверить самого себя, свою «линию». Так оно и оказалось. Признался председатель, что отстоял Лучесу от нашествия многоэтажек не без сомнений. Да это и понятно. Будучи расчетливым хозяином, Бизунов не мог не прислушаться к доводам сторонников многоквартирной застройки: жилье в таких домах обходится дешевле. А это такой туз, против которого и выставить–то нечего.
Нельзя сбрасывать со счетов и такую силу, как общественное мнение. Помните, с каким восторгом отзывались еще недавно о деревенских многоэтажках? Едва заходила речь о застройке села, тут же на первый план
выступали многоэтажные дома. Именно они преобладали в проектах, они красовались на газетных и журнальных снимках, в кадрах телевизионных передач, олицетворяя собой не только новь села, но и его будущее. Эта линия поддерживалась и пропагандировалась в первую очередь специалистами, я имею в виду проектировщиков, архитекторов и строителей.
Хорошо, мол, что в домах этих полное благоустройство — как в городе. Да, с этим спорить не приходится — конечно, хорошо, когда быт человека благоустроен.
Хорошо, дескать, что ради этого пошли на скученность домов и теперь в селе нет ни сараев, ни приусадебных участков — чисто. Но… в этом можно бы и усомниться, людей поспрашивать, да и самому подумать, а для этого надо было забыть хоть на время, что ты горожанин и посмотреть на это с точки зрения сельского жителя.
Хорошо, утверждали, что крестьянин отказался от живности и заниматься ею не хочет. Но тут авторам следовало бы уточнить: не хочет или не может? Авторы не сомневались, поэтому уточнять, спрашивать не собирались, так как именно это и выбило бы их из проторенной колеи, а значит, потребовало бы от них добросовестного анализа, физических и нравственных усилий. Нет уж, хорошо, да и все тут. К чему, мол, сомнения и осложнения. Очень хотелось им, чтобы не было сомнений и у жителей этих самых сел, перестроенных на городской лад: живут люди в селе, но ничего сельского нет. Однако это тоже вроде бы хорошо: все, различие ликвидировано.
Радовались и сами новоселы: ни забот, ни хлопот в таком доме, не надо ни топливо заготавливать, ни по хозяйству хлопотать. Как в городе! Отработал в поле или на ферме, вернулся домой и — отдыхай, в телевизор глядючи. Радость эта была понятна — переселялись в дома городского типа не из палат каменных — из завалюх, да и, как правило, не местные жители, а приезжие из дальних деревень, отрезанных бездорожьем, из дальних областей. Так что для них это переселение — ближе к городу, к центру, на пути к которому оказалось не просто свободное жилье, а жилье городского типа, и дают его без всяких там очередей. Нет ни сарая, ни огорода при доме? Ну и что? Зачем на новом–то месте закабалять себя хозяйством? Ну его. Человеку, оторвавшемуся от родной земли и отчего дома, утратившему родственные и соседские связи, не хотелось обретать какие–то новые привязанности. Да и зачем ему, при казенной–то квартире, пускать корни, рвать которые, он это знает по себе, все же тяжко…
И стоят многоквартирные дома — ни кустика, ни былинки вокруг. Как на выгоне, все вытолочено.
Подобную картину я наблюдал во многих селах, где многоэтажки стоят, а в них обитают жильцы, освобожденные от личных забот–хлопот по дому и хозяйству. Словно нет ни рук у людей, ни души, ни свойственной человеку тяги в земле покопаться, весной деревце посадить, чтобы дом свой, двор украсить. Чем же занимаются они в свободное время?
— А кто чем, — ответила учительница, с которой я разговорился, стоя у многоэтажки. — Мужчины в домино рубятся, женщины — в карты. Дети без всякого дела ходят–бродят по двору–пустырю, оглушенные ревом магнитофонным и криками из окон. Скучно всем и тяжко, особенно старикам и детям, когда нет никакого дела, когда у ребят целыми днями лишь беготня, у стариков — пересуды да ругань, до того налаются, что аж жалко и стыдно за род человеческий. Мальчишкам тоже хочется чего–нибудь такого, что освежит ощущения, взбодрит обмякшие мышцы души и тела. Они не научились созиданию (ни грядку не довелось вскопать, ни дерево вырастить, ни дом, калитку вместе с отцом починить), их тянет к разрушению всего, что поддается ломке: игровых площадок, для них же построенных, перил в подъездах, деревьев, колхозом высаженных, чтобы им же было где в тень спрятаться…
Заговорил я об отдыхе с председателем, с согласия которого настроили в селе многоэтажки. А он мне:
— С этим отдыхом прямо беда какая–то. Что ни сделаешь — тут же поломают все, покорежат. Аж смотреть страшно. Да что же это такое с ними делается? Неужели это безделье и праздность вытворяют с ними такое? Наверно. Других причин не вижу. Да это и понятно, при сплошном отдыхе кто же не заскучает? А нахулиганит — и вроде бы порыв души проявил…
Был май, и поэтому я спросил юного жителя деревенской многоэтажки:
— Ты слышал, как поют соловьи?
— У нас их нет, а по радио слышал…
Ушам своим не поверил я, у другого спросил. Он то же самое ответил. Да как же так?! В ста шагах от домов, в зарослях за околицей всю ночь заливались соловьи, а мальчишки их только по радио слышали?
— Да ведь им теперь нужды нет ни поздно ложиться, ни на заре вставать — вот и просыпают все на свете, — объяснила учительница.
На заре действительно вставать им нет нужды, спят. Однако по вечерам, успел заметить я, расходиться с улицы не торопятся, до позднего поздна у подъездов горланят.
Соловьи за околицей уже вовсю пели, заливались, перекликались. Правда, иногда словно бы вздрагивали от ребячьих вскриков, сбивались с лада и голоса. Нет, не могли их услышать ребята в этом гаме. Да они и не прислушивались. Они были глухи ко всему, что происходило в природе.
Спросил я Василия Макаровича Чердинцева, знаменитого оренбургского комбайнера, Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной премии СССР, какие картины детства воскрешает он в памяти чаще всего.
— Ранние утренники, туман, сизая от росы трава — и мы, босоногие мальчишки, выгоняем коров за околицу. Идешь, а за тобой след по росной траве…
— Вспоминается как тяжкая обязанность?
— В десять лет обязанность действительно нелегкая. Но хорошо, что она была. Иначе многое не увидел бы, не узнал, не услышал. — Помолчал, потом добавил: — И сейчас люблю вставать на зорьке, по двору похожу, по саду, а уж потом — в поле.
По двору, по саду Василий Макарович не бесцельно ходит, а дело какое–нибудь делает. Все здесь, в оренбургском селе Сакмара: и дом, и сад, и надворные постройки — он своими руками поставил, благоустроил, выходил. Так что забот и самому и детям хватает, особенно когда все бытовые удобства, как говорится, во дворе.
Зачем ему, занятому человеку, эти хлопоты–заботы? Зачем ему, при его–то заработках, личное подсобное хозяйство? Пора бы уже и отдохнуть, пожить в свое удовольствие в благоустроенной квартире городского типа. Сказал Василию Макаровичу об этом.
— За что же вы меня так наказать хотите? — пошутил он, улыбнувшись. И покачал головой: — Нет, крестьянин я, на земле работаю, на земле и жить, детей растить хочу…
Их у него пятеро. Всех пятерых отцовские уроки привели в сельскохозяйственный институт, отцовское поле стало родным для них полем.
