Борис Блинов - Порт
— Стыдно, дядя, побираться.
И жена его накрашенную мордочку скривила и в букет цветов окунула.
Ерофеич похромал к кому-то другому и снова попросил, да, видно, опять отказ получил, потому что встал в сторонке, сгорбившись, отставив хромую ногу, и лицо у него такое было — не приведи господи. Что уж тут считаться, понял Веня, раз нужна ему эта треклятая жова, выбрал лицо понадежней и тоже попросил. Большое дело — резинка, а нелегко было просить, и, видно, лицо у него в этот момент было нехорошее, потому что морячок сунул ему без слов початую пачку и, словно сторонясь, быстро в автобус заскочил…
Не рискнул Веня на «Волну» подниматься. Погода снова стала портиться. Ветер погнал по заливу пенные гребешки, пришвартовывал их к берегу один за другим.
На «Волне» послышалось движение. Кто-то вышел на крыло, выстрелив затворенной дверью, донеслись невнятные голоса.
Веня повернулся спиной к «Волне» и пошел. Но тут услышал властный окрик:
— Эй, вахтенный, подойдите сюда!
Веня вздрогнул и продолжал идти.
Должно быть, искали Ерофеича, перепутав их в темноте. Всем нутром своим он ощущал глядящие в затылок глаза. Спина словно светилась от напряжения.
Окрик повторился. Веня сдерживался, чтобы не прибавить шаг, шел независимой, ровной походкой, и только когда снова хлопнула дверь и донесся стук каблуков по трапу, он побежал.
— Стоять! — крикнули сзади. — Немедленно остановиться!
Веня бежал что было сил. Деревянные цеха справа стояли плотно, как крепостная стена, оставляя ему только свободный путь вдоль причалов. Ноги разъезжались на скользких досках, шапка слетела с головы и, подхваченная ветром, покатилась к стене. Некогда поднимать. Сзади его настигали размашисто бегущие фигуры.
Разрыв в стене был у девятого причала.
Только бы уйти с этой прямой полосы, забраться в темноту, в чащу портовых нагромождений, где он знал каждую лазейку, где любой вагон и стеллаж даст ему спасение.
Вот и сворот, столб с лампочкой. Зацепившись за него рукой, Веня крутнулся на девяносто градусов. Свет от лампочки обозначил дорогу, блеснули невдалеке полозья рельсов, на которые, громыхая, наезжал состав. Эти рефрижераторные вагоны он знал: светлые, гладкие, ни выбленков на них, ни переходных трапов — пути вперед не было.
Ровный стеллаж бочек желтел слева раздутыми животами. Веня подбежал к нему и быстро вскарабкался наверх. Бочки были свежие и пустые. От них чисто пахло сосной. Дождь под навес не проникал, ветра не было — хорошее место, хоть ночуй.
На освещенный пятачок выбежали двое. На одном из них, который ростом не выдался, было нейлоновое пальто, блестевшее от влаги, и сбившаяся набок флотская фуражка. Другой, в куртке с капюшоном, шел на полшага сзади и говорил молодым голосом:
— Бесполезное это дело, Алексей Егорыч. Где ж его здесь найдешь? Да и не он это, может статься.
— Зачем же бежал, если не он? — командирским голосом отозвалась фуражка.
— Ну, мало ли, замерз человек, решил согреться.
— Он, говорю тебе. Я его знаю, такой же длинный.
— Какой же он длинный? Он с меня.
— А ты разве не длинный? — удивилась фуражка.
Они закурили внизу, под Веней, метрах в трех от навеса.
— Нехорошо получается, Соломатин ругался на графике. Говорит, до каких пор в порту будут разгуливать подозрительные лица. Неудобно, мне на вид поставил.
— Теперь мы знаем, до каких, до… трех часов ночи, — все веселился молодой.
— Ничего, много не нагуляет. Все кранты ему перекрыты… Мне бы, конечно, самому надо, по разным причинам. Да и в лицо его знаю, мне легче.
Когда он сказал «кранты перекрыты», Веня сразу признал в нем Лешку Кранта, с которым работал на «Мезени».
— Откуда знаете-то? — полюбопытствовал молодой.
— Да так, довелось пересекнуться, лет десять назад.
— Что же вы тогда его не взяли?
— А ну кончай болтать! — осерчал вдруг Лешка. — Лезь на бочки, посмотри. Здесь где-то, больше ему некуда деться.
«Должно быть, все еще простить не может, что я ему тогда пендаля дал», — подумал Веня и пополз на другой, конец, оглядываясь назад.
Над краем бочек показалась голова, обрубленная, словно без туловища.
— Ну, что там? — кричал снизу Лешка.
Голова скрылась. Веня прислушался. Было тихо.
«Не разглядел, наверно», — подумал он и, поднявшись, быстро пробежал вперед. Он уже собирался было спрыгнуть, когда увидел выходящего сбоку Лешку.
Отступать было некуда. Справа стеллаж примыкал к длинному ряду холодильников; сзади, осторожно ступая на ободья, шел молодой.
— Отбегался, гражданин Егоров, — сказал Лешка, ожидая, когда он спустится.
— Что же ты, Леша, так всю жизнь и едешь на чужом горбу? Залезай сам, порастряси брюхо, — сказал Веня.
То, что поймает его Лешка Крант, казалось Вене особенно обидным.
— О таких, как ты, руки марать не хочется, — важно произнес Лешка.
— А, руки марать… — сказал Веня и спрыгнул, чуть не по щиколотку увязнув в жидкой грязи.
— Давай, давай, греби на выход, — поторапливал его Крант, не решаясь войти в лужу.
— На, бери меня, — сказал Веня и пошел Лешке в руки.
И уже выходя из лужи, загреб сапогом побольше грязи и окатил ею Лешку с ног до головы.
— Ах ты, стерва! — взвизгнул Крант.
Веня отпрыгнул в сторону и побежал.
Ледяной ветер сек лицо. Поблекли и смазались фонари. В свисте ветра за спиной слышался топот ног, крики, словно преследователей стало больше. Казалось, натужный хрип его глотки растревожил притихший порт, и все эти кимарящие, дремлющие, спящие его обитатели сорвались со своих мест. Обиженные, негодующие, что он оторвал их от лежанок и нагретых чайников, они несутся за ним с гиканьем и свистом, чтобы скрутить его, обезвредить, заломать.
На пути выросла фигура милиционера.
Холодильники кончались. В торце их находилась спасительная дверь.
Дверь-то, она для чего?
Он свернул к ней, рывком откатил в сторону и вместе с клубами пара ввалился внутрь. Пугая опешивших женщин, он пробежал цех насквозь и снова вырвался в темноту.
Трель милицейского свистка слышалась где-то в стороне.
Загнанное сердце билось в ребра, просило пощады. Хрип вылетал из простуженных легких. Раскрытым ртом он хватал с лица холодные струйки, не утолявшие жажды. Тошнота и боль сгибали тело. Иногда он падал, обдирая в кровь лицо и руки. Его шатало из стороны в сторону, но он все бежал, нелепо прижав к груди руки, и, поднимая пудовые сапоги, ставил их почти в тот же след.
И как ноги, месившие на месте грязь, так же бестолково и тупо в голове его ворочалась одна мысль: «За что они меня? За что?»
Впереди обозначились знакомые очертания свалки. Подняв какую-то палку и опираясь на нее, он с трудом добрался до своего пристанища.
Сторожок, прикрывавший входной лаз, был сдвинут в сторону. Отдышавшись, обошел шлюпку кругом. Только один человек в порту знал точное место убежища. Сейчас его быть не могло. Впрочем… Если и засада, пути назад ему не было: ни сил, ни возможности начинать новый круг изнуряющей гонки у него уже не оставалось.
Откинув край полога, он просунул голову внутрь, словно сам подставляя ее под удар. В нос шибануло запахом псины.
— Ну и хорошо, — сказал Веня, обрадовавшись неожиданному гостю.
Причальный пес Кухтыль ткнулся ему в лицо влажной мордой и коротко взлаял.
— Тише, тише, — успокоил его Веня. — Сейчас, погоди, свет зажжем, создадим уют.
Ощупью он дотянулся до полочки, где в целлофане лежали спички, и запалил свечу.
Газеты за пазухой лежали плотной, тяжеленькой пачкой. Он отделил наружный, подмоченный слой, свернул длинными жгутами сухие листы и поджег их в камельке.
Как он до этого додумался, сейчас уже не упомнишь, но только никто бы не поверил, что двумя газетами можно подтопить помещение до жилой температуры, а свечки, если надеть на нее свинцовое кольцо, хватит на сутки горения.
Дым поднимался вверх и плотным слоем скапливался у подволока. Первое дело от всякой простуды — хорошо поплакать. И Веня не торопился давать дыму выход. Только когда заскулил, заворочался сонный Кухтыль, Веня вынул деревянную пробку из узкой, словно водопроводной, трубы, и дым перестал оседать, медленными плавными волнами колыхался в равновесии, словно в перевернутом море.
Мимолетно промелькнула перед ним далекая «Пикша». Где-то она качается сейчас в непроглядной темени? Вспомнился «дед», поседевший, усталый, с пустым, отрешенным взглядом, каким встретил его Веня после того страшного оледенения, когда судно сделало оверкиль и они по морозу добрались до жилья — не все добрались; тогда и передал он Вене запаянный полиэтиленовый мешок. «Пусть лежит. Я долг отдаю», — коротко пресек он возражения Вени. Про то, как шли, много он не рассказывал, сказал только, что жизнью своей обязан боцману, который дал ему сухой свитер.
