Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести
— Кто это не хочет есть? Опять Саша Тынескина? — строго спросила Тина Саввишна, заходя в комнату. — Опять ты дисциплину нарушаешь? Сейчас же доешь. А таблетку приняла?
— Таблетка я пила, — ответила, морщась, Саша. — А каша не буду.
Антон Какля вовсю раскочегарил плиту на кухне. Вскипятили большую кастрюлю воды, немного остудили на улице, развели марганцовку. Девочки полоскали горло охотно, у мальчиков получалось хуже.
Таня удивилась такому лечению, спросила Лену:
— Зачем марганцовкой полоскать, если у них грипп, а не ангина?
— Это Тина Саввишна такую профилактику завела.
Тяжелых было двое — Анечка и семиклассник Сережа Келявги. Девочка захворала вчера, а у Сережи температура не спадала пятый день.
— Плох Сережа, очень плох, — сказала Тина Саввишна, заходя на кухню с градусником в руках. — Было тридцать восемь, сейчас тридцать восемь и три. Неужели Павел Владимирович не придет?
— Обязательно придет! — убежденно ответила Лена.
— Если супруга пустит, — сказала Тина Саввишна, и Таня не поняла, в шутку она говорит или всерьез.
— К больным ребятам? — вспыхнула Лена.
— Ревнивые жены, Елена Андреевна, и к больным ребятам могут не пустить, — назидательно заметила Тина Саввишна. — А его Марина — жена особенная.
— Ну зачем вы так о ней?
Лена смутилась, и Тане показалось, что ей неприятен этот разговор.
Вошел Антон Какля, и разговор прервался.
— Ребята засыпают. Пожалуй, Тина Саввишна, мы с вами пойдем.
Какля чисто, без акцента говорил по-русски.
— Мы-то пойдем, а Смоляковой до сих пор нет, — засомневалась Тина Саввишна.
— Зачем же ждать, вы и так за день устали, — сказала Лена. — Даже если она не придет, я-то остаюсь. И Танюша еще не скоро уйдет.
— Ну, это не дело, чтобы вы вторую ночь не спали, — возразила Тина Саввишна. — К чему тогда дежурство установили?
— Да она придет, не беспокойтесь. Пока мы с Таней ужин себе сготовим, пока посуду помоем, она подойдет.
— Ну, хорошо, — согласилась Тина Саввишна и нехотя пошла в коридор одеваться, позвав с собой Каклю.
Кухня была большая, как, впрочем, и все комнаты в доме. И хотя часть небогатой Лениной мебели оказалась сейчас на кухне, здесь все равно было просторно.
— Ну и домище ты захватила! Зачем тебе, такие хоромы? — спросила Таня, когда Тина Саввишна с Каклей ушли и они принялись мыть посуду.
— Думаешь, я по доброй воле? — усмехнулась Лена. — Меня силой заставили: живи и топи этот пустой дом, чтоб не отсырел. С удовольствием бы отказалась. — И тут же спросила: — Как тебе мои товарищи-коллеги понравились?
— Разве сразу определишь?
— Они славные, — сказала Лена. — Какля немножко молчалив, зато у него жена болтушка, до сих пор с ребятами на переменках в «квачика» играет. Она воспитательницей в интернате. А Тина Саввишна — ужасно прямой человек. Таких не особенно любят. И главное, не мещане они.
— Разве за Полярным кругом мещане не вымерзают? — усмехнулась Тани.
— Представь себе, нет.
На крыльце кто-то затопал. Двери открылись, впуская с улицы белые клубы холода, и Таня услышала басовитый женский голос:
— Смотри, Елена Андреевна, кого я привела! Павла по дороге встретила. Выходит, мы с ним вместе припоздали.
Вслед за полной, крепкой женщиной входил высокий мужчина в дубленом полушубке и белых фетровых бурках.
Лена суетливо вытерла о фартук руки, наскоро поправила прическу, поспешила в коридор.
— А мы думали, вы не придете, — говорила она неестественным, каким-то спотыкающимся голосом мужчине в бурках. — Сюда, сюда полушубок повесьте, этот гвоздь крепче… Ребята уже спят, но Сережу Келявги обязательно надо посмотреть, опять подскочила температура. И Анечку.
— Конечно, посмотрю, — отвечал он, отдавая Лене спортивный чемоданчик. — Хотел пораньше, но не вышло. Зашел в вашу больницу, а там как раз пастуха из тундры привезли. Чистейший плеврит. Пришлось задержаться.
Таня поняла, что это и есть тот самый врач полярной станции, который помогает поселковой больнице. Врач был молодой, румяный, с крупными веснушками на лице и, как показалась Тане, весь какой-то смущающийся. Он снял шапку, и из-под нее высыпалась ярко-рыжая, прямо-таки огненная копна волос. Он ладонью примял ее.
— Познакомьтесь, моя подруга Таня, прилетела из Угольного, — представила Таню Лена.
— Павел, — сказал врач, улыбнувшись и не подавая руки.
А женщина принялась энергично трясти Тане руку, басовито говоря:
— Очень приятно познакомиться с судьей. Ты такая молодая — и уже начальство. Но теперь кругом в начальство молодежь ставят. — И лишь после этого назвалась: — Смолякова, Глафира Дмитриевна.
— Правду говорят, что на Севере ветер новости разносит, — усмехнулась Таня. — Я только прилетела, почти ни с кем не виделась, а вы уже знаете, кто я и что.
— А я Семечкина сейчас повстречала, говорит: «Вроде судья из района прилетела, мимо моих окон в школу прошла», — сказала Смолякова. — Я и догадалась.
— Разве Семечкин еще работает? — удивилась Таня. — В прошлом году он на материк уезжать собирался.
— А чем у нас против материка хуже? — хохотнула Смолякова. — Работа у него не пыльная, а зарплаты такой на материке не сыщешь.
Павел тщательно вымыл руки, достал из чемоданчика фонендоскоп, пошел вместе с Леной посмотреть Сережу и Анечку. Таня и Смолякова остались в кухне. Глафира Дмитриевна уселась на Ленину кровать, надорвала пачку «Беломора», протянула Тане.
— Куришь?
— Нет, спасибо.
— Правильно. Десять лет жизни сохранишь, — сказала она и закурила. Потом спросила: — Ты давно на Севере?
— Два года.
— Мало. А я десять. И уезжать не собираемся.
— Нравится? — спросила Таня, чтобы как-то поддержать разговор.
— Нравится — не нравится, а жить надо. У меня муж строитель, — выпуская дым, ответила она. И добавила: — Главбух стройконторы. — Затянулась и снова сказала: — Привыкли. В Светлом уже третий год сидим.
Смолякова держалась с Таней панибратски и несколько покровительственно, но Таня успела заметить, что точно так же она держится и с Леной, и с Павлом.
«Вот так бой-баба», — подумала о ней Таня.
Вернулись Павел и Лена.
— Ну, что там? — спросила Смолякова.
— Ничего опасного. У девочки болезнь протекает нормально, — сказал Павел. — А Сереже с утра будем вводить пенициллин. Острая форма. Я пришлю сестру из санчасти. — он положил в чемоданчик фонендоскоп, взялся за ручку чемоданчика.
— Вы что, уходите? — грустно спросила Лена. — Оставайтесь с нами ужинать.
— Да нет… Знаете, я… А впрочем… — отчего-то замялся он.
— Оставайся, чего уж, — сказала ему Смолякова. И усмехнулась: — В случае чего — меня в свидетели выставишь.
Павел смутился еще больше, покраснел и сказал:
— Вы так говорите, Глафира Дмитриевна, будто я в самом деле чего-то боюсь.
— А то нет? — возразила она. И добавила: — А я Марину не осуждаю. За вашим братом глаз да глаз нужен.
— Думайте как знаете, — сказал Павел и как-то неловко взглянул на Лену, точно извинялся за этот разговор. И тут же решил: — Нет, я все-таки пойду.
— Ну, дело хозяйское, — покровительственно ответила Смолякова.
Когда Павел ушел, Таня взглянула на Лену и по выражению ее сникшего лица поняла, что Лена очень хотела, чтобы Павел остался.
Ужинали молча. Когда пили чай, Смолякова спросила Таню:
— А ты кого у нас судить собираешься?
— У вас никого, этот человек в Белом Мысе живет. Копылов. Может, слышали?
— Копылов? Не знаю, — ответила она с таким видом, словно сама чрезмерно удивилась, что не знает этого Копылова. Потом сказала, шумно прихлебывая чай из блюдца. — А вот историю одну в этом Белом Мысе знаю. Ты слышала, Елена Андреевна? Там кто-то из Татьяниных коллег опростоволосился. Кажется, сам судья.
— Судья? А что случилось? — спросила Таня.
— Стыд случился, — ответила Смолякова. — Учительнице той пришлось из района уехать.
— Какой учительнице? — не поняла Таня.
— Той самой. Да ты что, не понимаешь? Я ведь тебе говорю — от стыда она уехала. А с судьи того, что с гуся вода.
— Не может быть, — не поверила Таня. — Я бы что-то, да слышала.
— То давно было, года три назад.
— Все равно не верю. Я бывшего судью хорошо знала.
— Да это, наверно, выдумки, — вмешалась Лена. — Я, например, тоже не слышала.
— Какие там выдумки, — возразила Смолякова. — Все так и было, как говорю.
Лена обошла комнаты. Ребята спали. В доме стояла тишина. Вернувшись на кухню, она сказал Смоляковой:
— Сегодня спокойно. Может, вы домой пойдете? Я здесь лягу, а в случае чего поднимусь.
