Иван Шамякин - В добрый час
Ладынин улыбался в усы и молчал. Гольдин, как всегда соглашался:
— Моя мысль, Василь Минович, Василь сердился.
— Ну и двоедушный ты человек, Гольдин. Ты ж там первый заводила… Вот заберу колхозное помещение, торгуй тогда где хочешь…
— Не позволят, — мягко замечал Гольдин, смиренно склоняя голову.
— Кто?
— Колхозники.
Василь вошел в лавку в разгар живой, интересной беседы. Бригадир тракторной бригады Михаила Примак всломи-нал о разных любопытных случаях из времен коллективизации.
Василь купил коробок спичек, закурил, присел на весы и стал слушать, скупо улыбаясь. Но Ладынин заметил странную перемену в настроении слушателей: они вдруг утратили интерес к рассказу, заговорили о другом, стали спрашивать разную мелочь у Сони и незаметно по одному покидать лавку. И когда почти никого не осталось, простодушный и откровенный Примак засмеялся.
— Силё-он!.. Ни слова не сказал и всех разогнал. У тебя, Вася, как у строгого свекра…
Ладынин нахмурился.
Из лавки вышли вместе. Пошли по большаку вниз, мимо школы и больницы — к речке.
В последнее время они часто прогуливались здесь вдвоем — очень подходящее место для разговоров по душам. На этот же раз долго шли молча.
Снова в воздухе кружились редкие сухие снежинки, пушистыми теплыми звездочками садились на руки и мгног венно таяли. Небо укутала плотная неподвижная туча. Казалось, что у ветра не хватало сил сдвинуть её.
— Ты что это людей разогнал? — спросил наконец Ладынин.
— Я? Я слова не вымолвил.
— А люди разошлись.
— Значит, пора было расходиться.
— Да нет. Из-за тебя.
— Что ж, испугались меня, что ли? Собираются ж у меня дома каждый вечер и, кажется, никто не боится.
— Тут они знали, что ты против этих сборищ.
— И правильно.
— Во-первых, я не считаю это правильным. Кому какое дело, где люди собираются поговорить, перекинуться шуткой? Но самое главное, что меня волнует: почему разошлись? Прихожу я, старый человек, врач — и ничего. А с тобой ведь все колхозники на «ты». И вдруг твое молчаливое присутствие заставляет их, как школьников, разбежаться. Что это: величайшее уважение или что-то совсем другое?
Василь улыбнулся.
Ладынин помолчал. Они обогнули лужицу, покрытую белым потрескавшимся льдом, и, не сговариваясь, свернули с большака на узкую дорожку, ведущую мимо сада в поле.
— Ты не смейся. Это серьезно. Я в последнее время наблюдал за тобой, и мне почему-то вспоминались те хорошие руководители, которые, опьянев от успехов, от всеобщего уважения, внезапно начинают отрываться от народа, становиться над ним и руководить откуда-то сверху.
— Не бойтесь, Игнат Андреевич, я таким не буду.
— Приятная уверенность. Но, знаешь, нельзя быть таким… Ты хороший хозяин, организатор, тебя уважают, Но наш народ не любит людей сухих, «начальников». Не-ет! Ты, конечно, замечал, что в армии даже толкового командира, но формалиста, сухаря солдаты не любят. Разве не правда? Так там армейская дисциплина. Любишь не любишь — приказ выполняй. А колхоз — учреждение самое демократическое. Так к чему же этот твой официальный тон? Так можно и не заметить, как появится стена между тобой и народом. Ты должен быть душой коллектива, первым не только в работе, но и в шутке, в гулянье, в споре. И ты можешь быть таким — я же знаю. И никому не нужна эта твоя суровость. Авторитета у тебя хватит и без неё. Наконец, если говорить о нашей агитации… Знаешь, вот здесь, в лавке, в непосредственной беседе, она будет куда более действенной, чем когда мы собираем людей официально и начинаем читать скучный доклад… А люди сидят и зевают.
Василь слушал молча и с тревогой думал: «Надо последить за собой… Может, я и в самом деле отрываюсь от людей. Старик никогда не говорит зря…»
19
Василь знал: не много пользы будет колхозу, если агрономию изучать будет он один. Чтобы поднять хозяйство, повысить урожайность, надо вооружить знаниями для начала хотя бы своих ближайших помощников — бригадиров, звеньевых, заведующего фермой, членов правления. Поэтому, как только закончились полевые работы, он взялся за организацию этой учебы. Сначала он руководил кружком сам.
Потом на помощь ему пришел Ладынин. Игнат Андреевич посоветовал расширить программу и сам стал читать слушателям лекции об Уставе сельскохозяйственной артели, о международной политике и об опыте передовиков сельского хозяйства.
Скромный кружок превратился в настоящую агрономическую школу. О нем пошла слава по району.
Председатель колхоза «Победа» из соседнего сельсовета Дергай часто сам приезжал на занятия и решением правления обязал двух своих бригадиров регулярно посещать их. Из «Звезды» приходили две сестры Дудко, Лиза и Вера, хотя их председатель, Пилип Радник, относился к учебе скептически. Из «Партизана» занятия посещали четыре девушки во главе с Машей Кацуба. Людей набралось больше, чем Василь поначалу рассчитывал.
И постепенно большинство членов кружка из пассивных слушателей превратились в энтузиастов агрономической учебы. Их не удовлетворяло уже обсуждение общих вопросов агрономии, они читали дома серьезную литературу и все чаще задавали такие вопросы, на которые Василь и ответить сразу не мог. Возникла необходимость в более квалифицированном руководителе. Но участковый агроном жил в районном центре, при МТС, и в зимнее время очень редко показывался в колхозах.
Лазовенка потребовал, чтобы агроном переехал жить в колхоз. Директор МТС Крылович возражал:
— Ты бы хотел, чтобы вся МТС к тебе переехала. У агронома — четырнадцать колхозов, не может он сидеть в одной твоей «Воле».
Да и сам агроном, старый болезненный человек, имевший в райцентре свой домик, категорически отказался куда бы то ни было переезжать.
Василь поговорил на эту тему в райкоме. На его счастье, в МТС приехал новый молодой агроном, который охотно согласился поселиться в колхозе, поближе к производству. Павел Павлович Шишков — почти ровесник Лазовенки.
На войну он попал со второго курса сельскохозяйственного института. Потеряв левую руку, он вернулся в институт и окончил его.
Они понравились друг другу с первой встречи, и Василь не стал искать ему квартиру, а поместил у себя в той же боковушке, где стояла и его кровать.
Слушателей собралось много. Больше, чем на любое из предыдущих занятий. Пришли даже те, которые раньше никогда не бывали здесь. Особенно много было девчат. Василь понимал: многих привело сюда просто девичье любопытство — рассмотреть вблизи и послушать молодого агронома. «Одни хлопцы у них на уме», — подумал Василь, но в душе был рад такой многолюдной аудитории.
Удивила его в тот вечер неожиданная дружба Маши и Насти: они сидели рядом и мирно беседовали. Да и не одного его это удивило. Он видел, как шепчутся девчата, бросая на Настю насмешливые взгляды.
Он догадывался, чем вызвана перемена в отношениях Насти и Маши, и сердился.
«Неужели опять надеется? Черт знает, что за девушка!»…Странные были у них отношения. Настя Рагина слыла первой красавицей на весь сельсовет. Гибкая, чернобровая, с тонкими нежными чертами белого лица, с русой длинной косой, она вскружила голову не одному парню. Когда ей было всего шестнадцать лет и она только что окончила семилетку, ей сделал предложение учитель. После освобождения в Добродеевке долго стоял на отдыхе артиллерийский полк, — так почти все молодые офицеры были в нее влюблены. А один майор сватался по всем правилам, к родителям приходил. Настя смеялась, шутила, не одному пообещала ждать. Но когда полк ушел и её стали засыпать письмами, она не ответила никому, и вдруг первая начала писать Василю Лазовенке, который в то время лежал в госпитале. Она была года на четыре моложе его, и до войны они, должно быть, ни разу даже не поговорили всерьез. Разве только случайно он перекидывался словечком с веселой девчонкой. Поэтому так и удивила её подруг эта переписка. Правда, пожилые женщины хвалили её:
— Настю не проведешь. Кавалеры эти что? Были — и сплыли. А Василь свой человек.
Два года она бомбардировала удивленного Василя противоречивыми письмами: то шутливыми, то нежными, то укоризненными — «со слезой». Он отвечал сдержанно. А приехав и увидев, что все считают его Настиным женихом, прямо сказал ей:
— Не могу кривить душой, Настя. Не нашлось у меня в сердце места для тебя, и я не верю, что ты это всерьез… У тебя это просто игра, а не любовь.
Как она оскорбилась!
После этого Настя избегала с ним встреч один на один. А столкнувшись как-то с Машей, процедила сквозь зубы:
— Ненавижу тебя. Встала ты у меня на дороге.
Её отношение к Маше изменилось с приездом Максима.
…Агроном говорил о кормовых культурах. Эту тему не раз затрагивал и Василь. Но лекции их существенно отличались одна от другой. Павел Павлович начал, правда, несколько издалека, но подвел к главному ловко, умело. Говорил он просто, занимательно, с многочисленными примерами и даже шутками, И вся его фигура и манера держаться обнаруживали в нем опытного докладчика и педагога. Он спокойно ходил мимо стола, то приближаясь к передним рядам слушателей, то отходя к стене, на которой висел схематический план земель колхоза. В руке — измазанная чернилами линейка. Он изредка взмахивал ею, легко постукивал по голенищу сапога, то вдруг, повернувшись, проводил линейкой по плану. Потом, не окончив фразы, обращался к слушателям с молчаливым вопросом: а как, мол, по-вашему? Так постепенно он превращал лекцию в живую беседу, втягивал в нее почти всех слушателей. И сам увлекся: его бледное лицо покрылось румянцем, глаза загорелись.
