Даниил Гранин - После свадьбы. Книга 2
«Продолжаю тебе, Игорь, как обещал.
Вчера состоялось у нас собрание.
Красный уголок у нас еще на ремонте. Собрались в «Усладе лодырей»: знаешь, закуток между инструментальной и сверлильным?
Вера не явилась, наши давай ее чистить. Валят на нее. Поскольку она не из нашего цеха, то всю вину на нее спихнуть выгодно. Ребятам свой цех, конечно, дороже, и за чужие грехи никто отвечать не хочет.
Попробовал я выступить за ослабление напряженности, так меня живо заткнули. Нашел о ком, говорят, беспокоиться! Она про нас не думала, когда эту свинью нам подложила. Оратор я никакой, между двумя словами перерыв обеденный. Катя мне: «Ты лучше прислушайся, как коллектив воспринимает». А коллектив воспринимает без пощады. Виновата — пусть отвечает. Слухи обратно повторять стали, да еще с припуском, ну, а что я могу? На чужой рот пуговицы не нашьешь. Шуйский поддерживает, его задело, что Веры нет. А Генька стоит, слушает, и никакого протеста. Ну, думаю, нашел-таки парень себе какую-то установку в полном согласии с общественной линией, привел к общему знаменателю, и все сошлось.
Выдыхаться уже прения стали, Генька слово берет. Заговорил он как-то не похоже на себя, тяжело. «Эх, вы, говорит, храбрецы, навалились на лежачего, развили активность и героями себя чувствуете». И так он начал стыдить, что всем стало не по себе. А Генька кроет дальше. «Вместо того чтобы обсуждать меру наказания Сизовой, подумали бы лучше, как помочь заводу». И предлагает устроить комсомольский аврал, перекантовать заказ метро на другие станки и сделать его во внеурочное время, сверх всякого плана.
И «Ропаг» тоже отремонтировать своими силами, мотор перемотать, коробку и всякое такое. Тут наши забуксовали. Кому охота за чужое пиво принимать похмелье? Бурилев заявляет, что Генька хочет замазать грех Сизовой. Шуйский тоже понял так, что перекладывают вину на комсомольскую организацию. Ипполитов встал и говорит; конечно, от лица администрации помощь комсомола приветствуется, надо будет только посмотреть, как это претворить в жизнь, потому что выступление Рагозина не отражает действительности. Действительность заключается в том, что Рагозин приходил и всячески уговаривал по поводу Сизовой и требовал ее поддержать, и теперь, мол, действия Рагозина Ипполитову ясны. Тут шум, гам; вот, мол, Генька добивается благодарности от своей симпатии и свои личные дела устраивает… Уж на что Генькин авторитет уважали, а тут слушать не хотят, обиделись.
Генька побледнел, до чего мне больно стало, вижу, прихлопнули парня, а как оборонять его, не знаю. Ипполитов не врет, но и правды нет в его фактах. Сволочь, а как ухватить его — неизвестно.
Так бы все и погибло, если бы не Юрьев. Откуда он взялся; никто не видел, но вдруг, слышим, подает голос. Стыдно, говорит, не тому, кто любит девушку и защищает ее, а тому, кто бросает любимого человека в беде. И называет Геньку рыцарем. Тут девчата наши ахнули и подключились на полную мощность. И на нас поворот этот произвел полное впечатление. И речь Ипполитова оказалась перед нами в самом некрасивом виде.
Генька вскочил на ящик, рванул на себе куртку да как закричит. В точности как в кино показывают комиссаров гражданской войны. Отыгрались на Сизовой, вышли чистенькими, дальше что? — спрашивает. Практически польза какая заказу метро? Никто не даст нам избавления! Всякие есть комсомольцы, есть которые по призыву на целину едут, на. Север, ни с чем не считаются, а есть такие, которые лишний час отказываются работать! А числятся рабочим классом. Для меня, говорит, это просто авария — такую молодежь обнаружить на нашем заводе. Что бы, говорит, сказали про них комсомольцы, которые первыми ушли добровольцами в Отечественную войну и составили целый заводской полк? Перед горкомом партии срам и позор! И в конце он объявляет: поскольку такое настроение, то заказ этот ребята со второго механического сделают без нас, а мы можем выносить резолюции и катиться домой!
Я не стерпел и спрашиваю: что же, мы не годимся на настоящее дело? И сообщил, что я лично остаюсь и буду работать. Тут Катя поддержала: на примере Геньки, говорит, видно истинное отношение к женщине, истинная дружба и производственный подъем.
Закругляюсь: никто домой не пошел, и мы вторые сутки шпарим метровский заказ. Ребята из ремонтного подсобляют приводить в порядок «Ропаг». Шумский работает, и весь комитет. Весело в цеху, девчата чай варят. Юрьев насчет оснастки конструкторов мобилизовал, иначе бы мы зашились.
Игорь, пишу я тебе во всех деталях, чтобы ты почувствовал обстановку и принял решение насчет своего автомата. Лосев все на него ссылается. Если пришлешь, тогда ссылаться не на что будет. Иначе что ж выходит — пусть Лосев побеждает? И вообще стыдно мне слышать эти разговоры про тебя. Не могу. Ну, вышла тогда накладка, так с тех пор коренные изменения. Про это письмо я никому ничего, так что посылай по своей инициативе. Не может быть, чтобы ты после всего этого остался инертным и нереактивным.
Строго научно подходить, так модернизация «Ропага» — не выход. При нынешнем уровне механическая обработка отдельными станками есть отсталость. Согласно данным, пора переходить на автоматический цех. Факт, литература имеется. Допустим, я даю задание и ухожу, автоматическая линия дальше сама действует до конца. Вопрос, куда я ухожу и что делаю в остальное время, еще я не додумал в смысле, куда используется освобожденная энергия рабочих. Так что наша модернизация — это временная необходимость и первый шаг, и меня лично она волнует только в связи с несправедливостью. Спешу кончить. Надеюсь, Игорь, что я правильно в тебя верю и никакой ошибки быть не может. А пока остаюсь
твой друг Семен Загода».
Глава одиннадцатая
Вода на полях прибывала. Паводок в этом году был необычно высоким, старики не помнили такого. Весна отомкнула все ключи и реки; малые ручьи и те вспухли, заревели, разлились, затопляя низины. Повать, смирная, тихая речушка, по которой летом с трудом пробирается катер, затопила Коркино. По левобережным улицам плавали на лодках. В воздухе, между небом и землей, натянулись водяные нити. Вода шла отовсюду: сверху, снизу. Про пахоту нечего было и помышлять.
Зато в эмтээсовских мастерских работа кипела. Ремонтировали кузницу, устанавливали стенды, принялись за мойку.
Игорю не терпелось наверстать упущенное время. Подгонять рабочих он не считал себя вправе. Каждый мог ответить ему: «Ишь когда ты разошелся, чего ж ты раньше отмалчивался и мойку в склад запрятал?» Поэтому, если где затирало, он сам становился к тискам, опиливал угольники, гнул трубы, и это действовало лучше всяких уговоров.
Пришлось переставлять на левую сторону штурвал поворотного стола, все ломали головы над хомутиком для штурвала. Самый остроумный выход нашел Анисимов. Игорь сел с ним, сделал эскиз, кое-что упростил, и Анисимов сказал ему: «Теория, она свое берет». Это звучало как признание. Игорь покраснел от удовольствия. Потом нужно было нарастить вытяжную трубу. Игорь полез по скользкой крыше, чуть не свалился, и был счастлив, что рабочие внизу беспокоились за него и бранили его, когда он спустился.
Вместе со всеми он копал яму под ванную. На глубине они наткнулись на большой деревянный ящик. Стали вытаскивать. Гнилое днище сломалось, посыпались абразивные круги, инструмент.
Анисимов хлопнул себя рукой по лбу. Вот они где, голубчики! Точно, в аккурат сюда и прятали. А он-то запамятовал, где только не искал!
Оказалось, то был один из ящиков, которые зарывали перед приходом немцев. Много тогда всякого оборудования позапрятали, а тракторы угнали. Анисимов растроганно поглаживал замшелые корундовые круги и рассказывал, как вместе с покойным директором МТС вели они колонну на восток. К каждому трактору прицепили телегу с бочками горючего, плугами, деталями. Ехали днем и ночью, не останавливаясь. По дороге помогали артиллеристам вытаскивать пушки.
— Растолкуйте мне, братцы, такую деталь. — Анисимов заранее улыбнулся, и его мясистое лицо, покрытое красным зимним загаром, впервые показалось Игорю привлекательным и добрым. — Война, известно, всякие болезни спугнула. К примеру, ревматизм у меня начисто пропал в период военных действий. У Петровых тоже после первой бомбежки язва желудка кончилась. Я эту загадку медицины представляю так, что душа человека забирает немыслимую силу, все внутренности нацелены на дело, и в этой обстановке нету жизни никаким микробам. Но вот почему у машин всякая хвороба кончилась — непонятно. Машина — кусок железа. Какие у ней нервы или чувства могут быть? Так вот поди ж ты, без одной поломки шли, голубчики. Тридцать тракторов, неделю хода, а машины-то старенькие, весною в борозде мы их через день чинили. Это как, по-вашему? Загадка природы?
— Колдовство, — сказал Яльцев. — На войне всякое бывает. А вот после войны, это я сам помню, как соревнование заключали. Бабы на коровах в войну пахали. Коровы были приноровленные, а наши тракторы не то что в лошадиные, а в две овечьих силы не тянули.
