Эмманюэль Бов - ЛОВУШКА
Бриде был глубоко удивлен поведением своего шурина. Он помнил его человеком прямым, независимым, немного завистливым, про которых говорят, что они слишком порядочны, чтобы преуспеть. Ему казалось, что человек, который до войны замечал в любых поступках большей части своих ближних ненасытное стремление к власти, для которого Гитлер был чем-то вроде личного врага, скорее обречет себя на полное заточение, чем потерпит соседство немца. Ничего подобного. Не прошло и часа с его прихода, как Бриде понял, что его шурин, далекий от того, чтобы броситься изо всех своих сил на оккупанта, наоборот, видел в них средство отомстить своим соотечественникам и занять, как он полагал, уже давно причитавшееся ему место.
Следующий день Бриде посвятил тому, чтобы повидать своих друзей. Прием, оказанный ему, его разочаровал. Он отметил про себя, что дружеские отношения должны быть значительно крепче, чтобы противостоять национальному бедствию. Он убедился, что несчастие научило всех чувствовать и думать одинаково. Словом, при каждом визите, который он наносил, он к неожиданности своей оказывался в присутствии человека, который казался жертвой личного несчастья, и когда он пытался смягчить боль своего собеседника, говоря, что страдает так же, как он, этот человек слушал его рассеянно, не извлекая из этой общности страданий ни малейшего облегчения.
Тем не менее, после обеда, он повстречал одного из своих бывших коллег по "Ле Журнал", который, казалось, обрадовался идеи испытать приключение, и даже предложил составить ему компанию. Он пообещал серьезно заняться этим делом, пустить в ход все связи, и т. д… Ах! Как он будет счастлив, когда больше не увидит ни одного немца.
Несмотря на пережитые за день разочарования, Бриде заснул, полон надежд. Но наутро, когда он вновь встретился с товарищем, нашел того довольно охладевшим. Их план был невыполним. Берега охранялись немецкими катерами. Они шли на верную неудачу. Это неожиданное отречение потрясло Бриде. Никто, стало быть, не желал по настоящему что-либо сделать! Он вернулся к себе мучимый жестокой мигренью. Определенно, если заглянуть в глубину вещей, оккупированная зона ничем не отличалась от неоккупированой. По обе стороны боялись и думали только о себе. Иоланда была решительно права. Все были словно под наркозом. Поражение было настолько жестоким, что никто еще не пришел в чувство. Казалось, они испытывали благодарность, неизвестно кому, за то, что все еще были живы. Единственным преимуществом, следует сказать, было то, что он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Виши. За ним не следили. Было очевидным, что французская полиция не имела никакой реальной власти, что она всецело подчинялась немцам, и поскольку первейшей заботой тех было поддержание порядка в его общих чертах, француз, который не был ни евреем, ни коммунистом, который вел себя незаметно, мог чувствовать себя в безопасности.
* * *
На четвертый день Бриде начал беспокоиться из-за того, что Иоланда все не приезжала. Что произошло? Она сказала ему, что раньше него будет в Париже. Он подумал, не сходить ли на квартиру по улице Демур. Может быть, она вернулась. Она сердилась, что он предпочел остановиться у Робера. Но ему так не хотелось возвращаться в этот квартал, столь близкий к Триаде, что он предпочел подождать еще немного. Было совершенно очевидным, и теперь он отдавал себе в этом отчет, что его чувствительность заслуживала смеха. Он как будто не понимал, что немцы, как говорила Иоланда, явились сюда на десять лет, и что при таком положении вещей его поведение было столь же смехотворно, как поведение хозяйской кухарки, не желавшей видеть, как режут курицу.
На следующий день он получил, наконец, известие от жены. Она приходила к Роберу, но не застала его. Она сообщила, что заглянет снова около пяти. Когда он увидел ее, озабоченную, счастливую вернуться к основным довоенным привычкам, то, несмотря на негодование, которое испытывал он от того, что она так мало сочувствовала горю Франции, он все-таки испытал глубочайшую радость. Она была очень оживлена. Она не приходила раньше, поскольку хотела сперва уладить все дела. Она приказала убрать квартиру, открыть магазин. Все осталось в сохранности. Она три раза сходила в банк. После обеда она разыскивала "Эффект снега" Зенга. Обо всем этом она рассказывала с необычайным увлечением, словно не существовало ничего другого и во всем, что касалось ее, война была закончена. "Мы вышли сухими из воды, милый". Оставался только сундук. Тот был в надежном месте, но Иоланда не решалась его перевозить. Она опасалась, что водителей останавливали на улицах. Она считала, что его содержимое стоило перевезти в несколько приемов.
Позже, когда она исчерпала тему и поуспокоилась, она спросила у мужа, хорошо ли тот доехал. Неожиданно, она заметила, что ничто больше не препятствовало тому, чтобы он вернулся к ней. Затем она рассказала про свой отъезд из Лиона. Все были очень милы. Друзья проводили ее на вокзал. У нее было лежачее место. На линии демаркации едва взглянули в ее пропуск. Поезд простоял всего лишь три часа.
Поскольку Бриде не ответил на приглашение вернуться, она его повторила. Бриде заметил, что это могло быть небезопасным. "Ты просто ребенок", – воскликнула она. Ему нечего было бояться в таком большом городе, как Париж. У полиции и без него хватало забот. Ей еще раз об этом сказали.
– Кто? – спросил Бриде.
– Друзья.
– Друзья, которым я доверяю?
– После твоего отъезда я совершенно случайно встретила Утенина. Он мне подтвердил, что твое дело определенно закрыто. А, кстати, я совершенно забыла тебе сообщить сенсационную новость. Бассону удалось спастись. Как? Этого я не знаю, но он спасен. Об этом мне рассказал Утенин. У него было чудное выражение лица.
– О! Это же чудесно! – воскликнул Бриде. – Бассон все-таки отличный парень. Если бы ты его видела на допросе, это хладнокровие, это презрение… Все эти вишисты, они были просто морально уничтожены. Они пытались говорить с ним свысока, но он каждый раз ставил их на место. Это действительно человек, ты знаешь…
Иоланда скептически улыбнулась.
– Не преувеличивай, милый мой. Если ему и удалось спастись, то это потому, что этого захотели.
– Ты с ума сошла?
– Если бы они хотели его придержать, твоему милому Бассону удалось не больше, чем остальным. Ему дали уехать.
При всей своей привязанности к жене, Бриде не смог удержаться, чтобы не бросить на нее взгляд, полный жалости и презрения. Он тут же пожалел об этом. Воспользовавшись предложением Иоланды вернуться, как предлогом переменить тему разговора, он сказал:
– Ты прекрасно знаешь, милая, что это будет неразумно. Особенно, когда исчез Бассон. Могут подумать, что я знаю, где он.
– Ты просто невозможен! Я тебе еще раз повторяю, что ты совершенно ни причем, что твое дело улажено, закрыто, забыто. Я нахожу абсолютно нелепым жить порознь из-за мнимой опасности. Но, в конце концов, у тебя может быть есть причина, о которой ты мне говоришь, – заключила она.
– О, нет! Ничего подобного, милая. Вовсе нет, ты заблуждаешься…
Эта дискуссия продолжалась еще минут десять. В итоге, Бриде уступил перед доводами жены. Поскольку он собирался уехать, поскольку он был уверен, что рано или поздно найдет способ перебраться в Англию, не стоило причинять ей лишней боли. Она любила его. Уехав в Англию, когда еще он увидит ее снова? Но он предупредил ее, что отъезд мог состояться столь неожиданно, что у него не будет даже времени попрощаться. "Париж, это вам не Лион", – добавил он не очень уверенно. Кого он не встречал, все оказывались людьми понимающими и отважными. Он чувствовал поддержку. Было ясно, что ждать придется недолго. К тому же, она была права. Ему не следовало ехать в Виши. Он должен был сразу, как она хотела, поехать в Париж. Он был бы уже в Англии.
Она обняла его.
– Ты можешь мне верить, – сказала она ему. – Я всегда давала тебе хорошие советы.
Они вернулись на улицу Демур. Это квартал, где он провел столько лет, который он так живо себе представлял, так волновал Бриде, что он, чтобы не видеть, во что тот превратился, на выходе из метро подал руку Иоланде и закрыл глаза. Она сказала ему: "Эй, мокрая курица! Гляди правде в глаза". "Нет уж, спасибо", – сказал он. "Ты не меняешься, милый".
Зайдя в дом, Бриде почувствовал, что испытал облегчение, как будто все закончилось, как будто при известном усилии воображения, он мог представить, что ничего не менялось, что в Париже не было немцев. Но когда он увидел вахтершу, он понял, что снова строил иллюзии. Она поприветствовала его, не выразив ни малейшего признака радости видеть его снова, словно от всяких проявлений любезности ее освобождало с ней одной приключившееся несчастье.
Иоланда весь вечер разворачивала и сворачивала ткани. Бриде наблюдал за ее работой, не находя в этом занятии малейшего интереса. Если ему было у нее так скучно, зачем он вернулся? Он спросил об этом у Иоланды. "Не начинай все сначала", – ответила она. "Тебе не кажется, что было бы лучше, если бы не знали где я?" "Послушай меня, милый. Неужели ты думаешь, что я могла быть такой дурой, чтобы разыскивать тебя, когда бы тебе грозила малейшая опасность?"
