Вилис Лацис - Земля и море
— Мне еще нужно привести в порядок артельные расчеты, — сказал Лаурис. — Сегодня дележка дохода.
О боже! Оказывается, ничего им не забыто и ничто не изменилось. Достаточно случайного напоминания, чтобы с новой силой вспыхнуло прежнее безумие. Как можно желать чего-то другого, пока существует она? Солнце и луна… Длинной зимней ночью можно довольствоваться лунным светом, наслаждаться его холодной спокойной красотой, но за ночью следует день, за зимой — лето, и на земле и на небе господствует солнце. И вот оно вновь появилось!
Он ушел поникший. Пальцы сжимались в кулаки, глаза растерянно блуждали. «Рудит, Рудит, зачем ты встретилась со мной, мы никогда не будем счастливы…»
— Лаури, ты собираешься рыбу наверх нести? — привел его в себя голос матери. — Что с тобой? Или опять нездоровится?
— Да, мать, я, кажется, заболел…
Отдав рыбу, Лаурис поднялся в свою комнатку и заперся на ключ. Отыскав среди бумаг фотографию, он долго смотрел на нее, и во взгляде его светились то нежность, то страсть, а временами в глазах мелькал гневный огонек. Это была фотография Аустры, которую Рудите привезла со свадьбы и вскоре потеряла. Впервые после многих месяцев Лаурис вновь разглядывал ее. Вечером надо было идти к Рудите, она ждала его, ведь он всю неделю провел на море.
2
Дележка заработанного за неделю обычно заканчивалась выпивкой, предлог для нее всегда находился: если лов был плохим, небольшой кутеж вознаграждал рыбаков за напрасный труд, а после богатого улова считалось вполне естественным позволить себе отпраздновать удачу. Рассчитавшись со всеми и договорившись, что в понедельник утром артель должна собраться у будки на берегу, Лаурис ушел. После недели тяжелого труда приятно было снять с себя отсыревшую одежду и тяжелые рыбацкие сапоги и переодеться в чистую, легкую одежду.
По пути к Зандавам Лаурис размышлял о своей жизни.
Не коренилась ли причина его неудач в пассивности? Он никогда не пытался пробиться вперед: если из-за чего-нибудь возникала борьба, он отступал, не применяя силу, никто так и не знал, на что он способен. Более энергичные брали от жизни самое лучшее, а на его долю доставались лишь остатки. Разве это справедливо? «А если я изменю тактику и из наблюдателя превращусь в нападающего? — думал Лаурис. — Ведь даже в тех случаях, когда все кажется потерянным, остается крупинка надежды. С жизнью следует воевать, и быть не щепкой, плывущей по воле волн, а кораблем-ледоколом, пробивающим путь сквозь льды и торосы, к счастливому берегу. Традиции? Общепризнанный порядок? Это всего лишь намордник для сильнейших, чтобы слабые могли чувствовать себя в безопасности. Безусловно, такая традиция имеет смысл: она уравнивает силы соперников и дает всем равные права на успех. Но нужна ли эта традиция и применима ли она, когда встречаются два равных соперника? И надо ли мне с ней считаться?»
Алексис ни в коем случае не был слабее Лауриса, скорее наоборот. Почему же Лаурис должен надевать намордник и увеличивать преимущества противника? Зачем отступать и отказываться от цели, не попытавшись ничего достичь? В предстоящей борьбе ему нечего больше терять, он может лишь рассчитывать вернуть утраченное.
«Я буду бороться…» — сказал себе Лаурис, но он еще не имел ни малейшего представления о том, как будет происходить эта борьба и какое оружие он применит.
3
Неожиданно ночью умер Томас Зандав. Утром соседи никак не хотели верить, что его уже нет в живых. Он, конечно, был стар, но еще достаточно силен и крепок, ничем серьезным не болел. Еще в субботу его видели гребущим на лодке, и взмахи весел были, как всегда, мощными. Вечером, надев черный пиджак и повязав шею белым платком, он сходил к рыбакам на дележку. Строгий и важный, как все члены рыболовецкой артели, он выслушал штурмана, ворча, сетовал на большие расходы. Опять понадобились новые тросы, барабан для лебедки и новые баковые весла. Так и на хлеб не заработаешь. Как всегда, штурман жаловался, что обветшала мотня невода и лососи проскакивают насквозь. Что это за мотни такие и что за рыбаки? «Как же в прежние времена, когда бродили с неводом, несколько сезонов обходились одной мотней? Правда, в то время мы их плели сами из льняных веревок — теперь ведь все готовое покупают».
Расстроившись, Томас с горя выпил немного больше обычного. Но, даже будучи вдребезги пьяным, он никогда не шатался. Сгорбленная спина слегка выпрямилась как будто, седая голова гордо откинулась назад — он шел медленно, с достоинством. Кто-то из молодежи было предложил проводить Томаса домой, но он отказался:
— Таким молодцам конвоиров не требуется…
Рудите уже спала, когда Томас в темноте нащупывал дверь своей лачуги. Маленький Дадзис царапался у его ног, пытаясь прошмыгнуть за ним в комнату, но Томаса не проведешь.
— Вон! — сказал он. — Собака должна спать во дворе, на то она и собака. Ну! Кому я сказал!
Дадзис, сконфуженно виляя хвостом, подчинился приказу хозяина. Томас закрыл дверь на задвижку и в темноте добрался до кровати. Снимая пиджак, он почувствовал себя дурно. Присев на кровать, старик отдохнул. Но дурнота не проходила — ему не хватало воздуха, он задыхался.
— Что с тобой, отец? — спросила Рудите, приоткрыв дверь из своей комнаты.
— Ничего… — выдохнул Томас. — Я только не могу снять сапоги.
Рудите пришла и помогла ему. Опустившись на кровать, Томас произнес:
— Погоди… Не уходи. Я хочу тебе что-то сказать.
— Я зажгу огонь, — предложила Рудите.
— Как хочешь.
При свете лампы Рудите увидела бледное, покрытое каплями пота лицо отца и испугалась — таким она его еще никогда не видела.
— Ты болен, отец. Не послать ли за врачом?
— Ладно… чего уж… Мне, видно, пора. Послушай, дочка…
Рудите приблизилась к кровати. Ей стало страшно. Хоть бы кто-нибудь сейчас был возле нее!
— Деньги в пиджаке, — сказал Томас. — Остальные в клети, под смоляным котлом… Подними доску. Когда Алексис приедет, разделите…
— Отец, я схожу за Дейнисом. Может быть, он поможет!
— Сети для рыбца надо снять и починить. Там на одном конце пришей поплавки. Не забудь… снять и починить… Поплавки в клети.
Рудите поспешно оделась, чтобы бежать к Дейнису.
— А из моторки пусть выкачают воду, — бормотал Томас. — Нос надо проконопатить, там течь.
Рудите уже не было в комнате, а он все продолжал говорить о том, как поддержать порядок в их рыбачьем хозяйстве. В эти минуты, когда следовало обсудить важные дела, он думал о самых ничтожных мелочах, губы его шептали о каком-то сломанном совке и двух крючках, завалившихся где-то в углу рыбокоптильни. Томас Зандав ушел из жизни полным интереса к ней и ее повседневным заботам.
Когда Рудите вернулась с Дейнисом, Томас лежал, вытянувшись во весь свой большой рост, упираясь головой и ногами в решетки кровати. Он не дышал. Совершенно очевидно было, что ему уже ничем не поможешь.
— Осмотрим, — сказал Дейнис.
Взяв руку Томаса, он сделал вид, что считает пульс, затем, ничего не говоря, приложил ухо к груди старого рыбака, пощекотал ему пятки. Томас был неподвижен. Дейнис вынул из кармана пузырек с нашатырным спиртом и поднес его к носу покойника. И это было бесполезно.
— Я сделал все что мог, — сказал лодочный мастер. — Моя помощь пришла слишком поздно. Эту ночь ты переспишь у нас, Рудите. Утром Байба поможет обмыть отца.
Тоненьким голосом выл во дворе Дадзис. Скоро и соседские собаки стали ему подвывать. А в доме Дейниса сострадательная Байба помогала Рудите оплакивать отца.
Утром соседи — одни из сочувствия, другие ради любопытства — пришли помочь девушке. Байба с пожилыми женщинами обмыли и одели покойника. Дейнис сделал гроб и покрасил его быстросохнущей краской, а Лаурис отправился в похоронную кассу. Старый Зандав состоял ее членом, так что денег на похороны хватило. Рудите написала Алексису, просила приехать с Аустрой на похороны.
4
Но Алексис приехал один. Благодаря стараниям Дейниса жители поселка уже знали о состоянии Аустры, поэтому простили ее отсутствие. Только Лаурис был огорчен. Не состоялось свидание, о котором он втайне мечтал, а теперь, если принять во внимание изменившуюся обстановку, неизвестно, когда еще представится возможность увидеть Аустру.
Одна из трех лошадей в поселке принадлежала Тимроту. Он и отвез гроб с телом старого Томаса на кладбище. В день похорон выдалась хорошая погода. Похоронная процессия, освещаемая ярким осенним солнцем, направилась через лес и затихшие поля к кладбищу. Провожающих оказалось немало, большинство пожилые и старики, друзья и сверстники Томаса. У кладбищенской ограды мужчины сняли гроб с телеги и на плечах внесли на кладбище.
