Валентин Овечкин - Том 2
Вот и все. Вот так у нас получилось. Утром меня арестовали. Сидел до суда. Отобрали партбилет, ордена. Потом судили. Приговорили на десять лет. Я обжаловал в Верховный Совет. Описал подробно все, как было. Показания Черноусовой были на суде. Оттуда затребовали мое дело. Через месяц пришло помилование. Пытался в партии восстановиться. А у нас до Борзова был секретарем райкома товарищ Слепченко. Больше всего на свете не любил дебоша, пьянства. Если человек вообще дело завалил, но по характеру смирный, непьющий, — это ничего, прощал. Не восстановили меня здесь. Писал в Москву. Вызывали два раза, а я лежал больной, очень тяжело болел после фронта, полгода с постели не вставал. Настя вот меня выходила, с ложечки кормила. Не мог выехать. Так дело и заглохло за давностью… Предложили мне эту работу — пошел. Лес сторожу… Колхозники в «Родине», когда там дело не сладилось при новом руководстве, выбрали было меня опять заочно в председатели, до райкома дошло — там не согласились. Для укрепления парторганизации послали туда коммуниста. Вот так я здесь и присох… Еще чайку по стакану? Настя! Самовар остыл.
Жена Дорохова, маленького роста, полная, с некрасивым, изрытым оспинками лицом, унесла самовар на кухню.
— А не знаете, где сейчас этот Калмыков? — спросил Мартынов.
— Знаю. Живет в Соломенском районе, в селе Гришино. Моя первая жена оттуда родом…
Дорохов нагнулся, пошарил рукой под диваном, вытащил оттуда еще поллитровку, ударом ладони вышиб пробку, разлил водку — гостям в те же небольшие стопки, себе в чайный стакан, залпом выпил. Мартынов с удивлением посмотрел на него.
— Если уж на то пошло, — после недолгого молчания заговорил Дорохов, — расскажу вам все до конца — откуда пошли такие слухи, будто я из ревности хотел его застрелить… Первая жена моя, Ольга, когда я воевал, была в партизанском отряде в Каменских лесах. И там она сошлась с одним удальцом, Гришкой Соболевым. Красавец парень. Председателем сельсовета в Михайловке работал. Под стать ей. Она тоже красивая женщина. — Дорохов оглядел стены, где, вперемешку с репродукциями из «Огонька», были развешаны фотографии. — Хотел вам показать ее карточку. Не осталось ни одной, Настя все пожгла… Вот об этом мне и написали на фронт. Недолго она жила с ним. Вскружил ей голову, но все же она сама разобралась в нем. Бросила его. Он там и с другими женщинами путался. Да и удальство-то его было дурацкое, показное. А обо мне прошел слух, что я погиб под Киевом. Пришел один наш солдат домой в первые месяцы войны и рассказал Ольге, что сам видел, как меня хоронили. Было такое, да. Несли уже меня к братской могиле, но в последнюю минуту заметили, что я дышу, — вместо могилы в медсанбат отправили. Оттуда в тыл, за Волгу, вывезли. Потом я опять на фронт попал…
— Так что, если разобраться, товарищ Дорохов, — вставил слово шофер, — может, она, жена ваша бывшая, и не виновата?
— Может, и не виновата… А Гришку Соболева повесили немцы. Рассказывали мне партизаны: вдвоем с таким же отчаюгой сделали налет в Христофоровне на спиртозавод. И, может, удачно обошлось бы у них — часть охраны перебили, остальных загнали в караульное помещение и предупредили, чтобы не выходили до утра: заминированы, мол, все двери и окна, — если б сами не напились там, как свиньи. Чуть тепленьких взяли их немцы утром у одной гулящей бабы. Вот… В ту ночь, как случилось у нас это с Калмыковым, Ольга приходила ко мне. Тетя Поля забежала к ней, сказала, что я вернулся… Сижу один в пустой хате за столом — тетя Поля ушла в больницу, — на полу кровь, перевязывали его в хате, «вальтер» на столе, хмель меня как-то сразу разобрал, уронил голову на руки — и заснул после всего. Чую — в ноги холодом от двери тянет. Поднял голову — Ольга на пороге. «Вася, родной, говорит, прости меня!» Ни словом не упрекнула: что ты, мол, здесь наделал? — должно быть, тетя Поля рассказала ей все в подробностях. Вытерла тряпкой кровь на полу. «Пусть тебя, говорит, хоть в тюрьму — и я с тобой!» — «Не нужна ты мне, говорю, ни здесь, ни в тюрьме». И еще приходила она ко мне, когда уже меня освободили, звала домой. Просила, чтоб выслушал я ее — что с нею было, как было. Не стал я слушать. Закаменело как-то сердце. У нее от Гришки и ребенок был, умер в лесу. Уехала она к родным в Соломенский район. Хату закрыла на замок, мне ключ прислала. Я потом, когда поступил сюда в лесники, пустил в свою хату квартирантов… И вот там уже, в Соломенском районе, сошлась она с Калмыковым. Как они познакомились — не знаю. Он там сначала на лесном складе работал, проворовался, как-то выкрутился. А сейчас просто существует под видом инвалида, пенсионера. Построил себе дом кирпичный, полный двор свиней, гусей, огород, «Москвичом» обзавелся. Как она, партизанка, с этой сволочью сошлась?.. Или, может, с обиды, с тоски, что я ее не простил? Хоть к черту в омут! Выходит, я ее погубил?.. Или — назло мне: «Вот ты его убивал, да не добил, а он теперь — мой муж!»
Дорохов налил еще всем водки, себе опять — больше. Мартынов покачал головой, отодвинул стопку.
— Вот отсюда, товарищ Мартынов, и пошли слухи, что у меня с Калмыковым дуэль была из-за жены. Слышали люди звон, да не знают, откуда он. Сплетнями обросло. Знают, что я чуть не убил его, знают и то, что он сейчас с моей женой бывшей живет… А на суде он говорил, будто я на его драгоценности польстился. Хозяйка, мол, моя сообщница. «Это, говорит, честные трофеи, я не советских граждан грабил, а у фашиста взял, которого сам убил». А от этих слов, насчет батрачек, отказался… Вот так и живу. Жизнь себе испортил из-за этого гада!
— Про вас, товарищ Дорохов, в «Родине» люди говорят, что вы до войны почти не пили, — сказал наугад Мартынов: он еще не разговаривал с колхозниками «Родины» об их бывшем председателе. — Не слишком ли вы стали здесь увлекаться этим зельем от скуки?
— Слишком, слишком! — сердито заговорила, выйдя из кухни, Настя. — Хоть вы его поругайте, товарищ Мартынов! Редкий день обходится, чтоб не напился к вечеру. Ольгу, что ли, не может забыть, красавицу свою? Или в село его тянет, к людям?
— Могу бросить, — твердо сказал Дорохов и тоже отодвинул стакан. — Нужно будет для дела — совсем брошу!
— Да, — кивнул Глотов, — если бороться с этим зельем, скажем, в колхозе, то председателю первому нужно бросить. Ты же и не учуешь, от кого в рабочее время водкой несет, если сам хоть сто грамм выпьешь.
— Председателю?.. — Дорохов взглянул в глаза Глотову, Мартынову. — Вот что… За этим приехали, товарищ Мартынов?
— А как — есть желание?
— В колхоз?.. Что ж, скажу прямо — согласен. Ежели считаете, что я уже довольно наказан… Пойду! В какой угодно колхоз пойду! Самый отстающий колхоз дайте! Соскучился я по живому делу!..
Мартынов помолчал.
— Подумаем, товарищ Дорохов.
— А что это за тетя Поля, что тебя подтолкнула? — спросил Глотов. — Бригадиром у нас, говоришь, работала? Где она сейчас? Как работала? Что за женщина? Расскажи-ка подробнее.
— Черноусова, Полина Егоровна. Сейчас в Марьине живет. Хату продала — она у нее от бомбежки почти развалилась, отремонтировать силы не было, — при сельпо на квартире живет, уборщицей в сельпо работает. В самое трудное время была бригадиром в МТС. А потом ваш предшественник, директор, товарищ Христич с главным механиком ее крепко обидели. При сборке машины трактористы забыли в картере ключ. Запустили мотор — ключ попал под шатун, побил поршень, коленчатый вал. Что-то много вычли у нее из заработанного за ту машину. Чуть не во вредительстве ее обвинили. Ушла из МТС, поступила в сельпо… Женщина — золото, я вам скажу, товарищ Глотов! Что характер, что руки! Способности к технике я у нее еще до войны замечал, когда она была кухаркой у трактористов. Бывало, чистит картошку, а сама все видит, слышит — как трактористы машины разбирают, как какую деталь называют, для чего она служит, эта деталь. Подучилась на курсах — сама стала трактористкой.
Дорохов вдруг неожиданно рассмеялся:
— Приезжаю я как-то к ним в бригаду, смотрю — что за механизация? Тетя Поля бросает в цилиндр куски теста, ребята берут поршень, вставляют в цилиндр, нажимают и снизу — вермишель тоненькими колбасками вылезает. Оказывается, это она придумала. Накрошить ножом лапши на такую артель — дело нелегкое. Облюбовала старый блок, показала ребятам, как заделать снизу цилиндр, сколько дырочек в дне провертеть, как его на станок установить, обмыла старый поршень и соорудила пресс. Час работы — на неделю запас вермишели!..
— Что ж, разыщем и тетю Полю. Ну, спасибо за угощение хозяйке и хозяину! — сказал Мартынов, прощаясь. — И хозяйке, должно быть, наскучило здесь, в глуши.
— А, не говорите! — махнула рукою Настя. — Не захотела бы и грибов этих, и ягод!.. Я в большом хозяйстве привыкла работать, за общественным болеть, а не за своей крохоткой. Опять же тут — ни кино тебе, ни собрания никакого!.. Я в «Родине» дояркой работала. Меня в сорок первом к ордену представляли, на выставку утвердили, в Москву собиралась поехать, да война все перекорежила…
