Алексей Корнеев - Высокая макуша
— Авось не пропанем, — отговорился Степан и поскорее выметнулся на улицу.
В сельмаге среди толпившихся покупателей оказался и свой, Серега Анисов.
— Ну как, дядя Степан, не надумал драпать из нашей Чукотки? — ощерился тот, подмигивая стоявшему рядом молодому трактористу. — А то вот, пока кореш рядом, погрузим твое хозяйство — и враз сюда.
— Молодежь, мать твою бог любил…
— Тихо, в общественных местах не ругаются.
— Нешто я ругаюсь? Раз мать твою бог любил, стал быть, первый сорт она у тебя. Не то што ты.
Серега снова ощерился. Другие весело переглянулись, заулыбались, оглядывая чудаковатого мужичка.
— Только бы вам надсмехаться.
— Какой тут смех, дядя Степан! Просто болеем за твою такую жизнь. Заметет тебя снегом, не миновать заметет. Или волки съедят…
Степан отмахнулся и, дождавшись очереди, принялся называть покупки:
— Селедок пяток, пожирнее каких… Сахару два кило… Баранок связку… Та-ак… Масла постного бутылку… Чаю индийского пачку… Мыла два куска, простого… Та-ак, стал быть… А теперича бутылку красного… вон того, портвейного…
— Брал бы уж беленькую, — усмехнулся Серега.
— Не сумлевайся, возьмем, ежли надобно, и беленькую…
Он неторопливо рассчитался с продавщицей, долго укладывал все в рюкзак и, пристроив его на спину, шагнул к порогу.
— Придавит он тебя, дядя Степан, — посочувствовал Серега.
— Ништо, своя ноша не тянет.
Однако рюкзак в самом деле оказался тяжелехоньким. «Пожалуй, на пуд потянет», — подумал Степан, останавливаясь и неловко его поправляя.
Попутно из сельмага он завернул к знакомой избенке о двух окнах, куда переехали Петрунины. Дома застал лишь тетку Настасью, а Нюша, видно, не пришла еще с фермы.
Настасье за семьдесят, но старуха она еще бойкая, так и суетится вкруг стола, потчует гостя. Степан хватил ломтик-другой ветчины — авось, мол, не голоден, — однако от чая не отказался. Неспешно покусывая пиленый сладкий кубик, также неспешно повел он свой разговор.
— Обвыклись на новом-то месте? — спросил.
— И-и, Степанушка, а долго ли, — словоохотливо отозвалась Настасья. — Нюша-то моя на постоянке теперича, дояркой работает. Хорошую деньгу получает, обижаться не на што. А я вот по дому копаюсь.
— Ну, и что тут хорошего, в этой халупе? — оглядывает он с кислой ухмылкой тесное и невзрачное жилище.
— Да што ж нам, век, што ли, тут быть! — обиженно проговорила Настасья. — Видел, какие дома-то строит колхоз? Ну вот, и нам такой посулили.
— Посулить недолго, а когда вот дадут.
— Не сразу, говорят, Москва-то строилась, дождемся небось.
Степан допивает чай, благодарит хозяйку, но домой не торопится. Думает, как бы подговорить ее за сваху.
— А мне вот теперича, одному-то, совсем неспособно, — вздыхает он, вытирая бисер со лба.
— И так уж дивуюсь, как ты там, в чистом полюшке, — поддакивает Настасья.
— Да как оно выходит-то… Жили люди, и я жил. А как разъехались, тут оно и засвербило…
— Уходил бы ты оттуда. У нас бы пока остановился, не то избенку прикупил бы какую. А то и правда бобыль бобылем.
— Да вот думаю хозяйку себе подыскать.
— А пойдет ли туда какая? Што в лес к волкам, то и к тебе туда…
— Кабы Нюша-то твоя не родней мне была, может, и сговорились бы. Такая уж она труженица у тебя, заботная. Вот бы мне такую подходящую…
Настасья помолчала, перебирая в уме знакомых ей женщин, наконец припомнила.
— Да есть тут одна, как раз под твои-то года. И хозяйка што надобно.
— Ето кто же такая?
— А Паранька Кондратьева.
— Дак у нее ить мать старая… и отец лежит без ног. Рази бросит она родителев? А мине к ним пойдить совсем неспособно, тяжела обуза.
— Тогда и не придумаю, ково уж тебе присоветовать. Пошукать бы надобно… по другим-то деревням.
— Постарайся уж по-свойски-то, — попросил Степан, поднимаясь из-за стола.
— Ладно, попытаюсь как-нибудь…
Идет Степан, покряхтывая, сгибаясь под тяжестью рюкзака. Посмотреть со стороны — ишак ишаком. Он и сам понимает: негоже вроде при его-то летах да покалеченной ноге таскаться с этаким грузом. Но и покинуть родное гнездо тяжелее: сам ведь строил, крепил его из года в год…
С высокого поля, как из ладони, открылся вид на знакомые до последнего кустика подворья. Внизу, по склону оврага — низкорослый дубняк в желто-бурой листве. Выше дубков на пригорках, разделенных лощиной, — кусты садовые, лозины вразброс, четыре домишка поодаль друг от друга. Окна в трех забиты, один только смотрит в поле темными, как глаза тоскливые, стеклами.
— Все поразъехались, — подумал вслух Степан. — А я вот живу и жить буду. Смейтеся, люди, надсмехайтеся…
И с этими мыслями ходчее, насколько мог, зашагал под гору. Зрела теперь у него, бодрила неотвязная задума —
Нужна хозяйка
Сколько пришлось хлопотать Настасье по свашьему делу, про то одна она знает. Подходящие вроде попадались женщины, а как услышат про Агаповы дворики — на смех подымают: куда это, мол, в чистое-то поле подаваться, волкам на съедение?..
В шутку ли, всерьез ли посоветовали ей Лизавету Курилову из Улесья: бабочка-де охотно пошла бы, только намекни. Настасья сразу жениха за бока — не зевай, пока ярмарка…
Перед полуднем, отмерив три километра по полю да столько же, наверное, по улесьевским буграм, Степан оказался наконец возле кирпичного дома, разделенного на две половины высоким крыльцом. Остановился, опасаясь, как бы не выскочила собака, потом неторопливо, по-хозяйски оглядывая чистые ступеньки, поднялся, постучал. На крыльцо вышла приветливая с виду хозяйка: очень уж добрыми были у нее улыбчивые синие глаза.
— Вы будете Лизавета Курилова? — спросил Степан, старательно отирая о мешковину кирзовые сапоги.
— Я, милый, матерью ей буду.
— Н-ну? — не поверил Степан. — Сколь же вам лет?
— Годков-то мне? — улыбнулась хозяйка. — На семой, милый, на семой десяточек.
— Не дал бы столько, вот вам хрест, не дал бы.
Хозяйка польщенно улыбнулась.
— Как величать-то вас? — спросил Степан, переступая порог.
— Михайловна, милый, Прасковья Михайловна.
Усадив гостя на кухонке, досконально расспросила, чей он такой и зачем припожаловал.
— Отца-то я помню твово, ну как же, — оживилась хозяйка. — Бывал он в нашей деревне по молодости, на «улицу» похаживал. Потом-то уж, как постарели, забывать стали друг друга…
Степан не торопясь рассказал о себе, вызнал кое-что и про ту, ради которой явился сюда, в Улесье. Оказалось, живет Лизавета под одной крышей с матерью, в приделе о двух окнах.
— Одна? — полюбопытствовал Степан.
— Есть у нее сынок, учится в ин… ин… тирнате, что ли… не выговоришь, пралик те возьми. Последний годок учится.
Поговорив еще недолго, хозяйка отвела гостя к дочери: как раз та вернулась с работы, собиралась обедать.
— Потолкуйте тут вдвоем, — сказала и догадливо вышла.
Лизавета засуетилась, приглашая гостя к столу. Тот взглянул на крашеный пол, устланный ковровой дорожкой, на пыльные свои сапоги — застеснялся.
— Да что вы, проходите же! — и потянула его за рукав. — Не во дворец пришли, бояться чего-то…
Осмотревшись, он подумал, что бабочка, должно, из аккуратных. Стол накрыт красивой, в крупных яблоках скатертью, и другой — кухонный, клеенкой накрытый — такой же чистый, ни одной посудины на нем. Стулья новые вокруг, желтым лаком блестят. В углу от окна примостился телевизор под вышитой салфеткой…
— Садитесь, садитесь, — улыбнулась Лизавета. — Говорят, хорош тот гость, какой к обеду поспел.
— Ну? — оживился Степан. — Дак што, ежли так…
Лизавета между тем проворно собрала на стол, поставила бутылку вермута. «Запасливая какая», — подумал с одобрением Степан. И когда выпили по стопке, по другой, у него сам собою развязался язык. Пожаловался он, как неудобно сложилась у него семейная судьба, как плохо одному без хозяйки управляться по дому.
— Хозяйку-то недолго завесть, — догадливо отозвалась Лизавета. — Мало ли на свете вдовушек!
— Дак живу-то я где? Не всякая небось согласится-то ко мне. — Побарабанив по столу заскорузлыми пальцами, Степан осмелился напрямик: — Пришла бы ты, Лизавета, ко мне да посмотрела, как живу-то.
— Когда уж тут, — отступилась она, — все дела да дела. Днями на работе пропадаешь, а вечером… куда мне, одной…
— Дак я сам прибуду, — вызвался Степан. — В субботу бы к вечеру, вместе и сходим, а?
Лизавета пожала плечами, впалые щеки ее зарозовели, и Степан обрадовался.
— Ну, ладно, пойду, стал быть, — поднялся он с облегчением. — Дел у меня тоже — поворачивайся знай. Сидишь себе как привязанный, а все ж таки не высидеть одному…
Домой Степан возвращался, ободренный удачной, как ему казалось, беседой. Молодецки и весело шагал он через пустынные, слегка припорошенные снежком, поля. Шагал и мысленно загадывал: «Первым делом в сельмаг теперича, беленькой бутылочку да красненькой, как она женщина. Потом подарочек какой-нито, пусть помнит Агапова Степана… Ну, а ежели согласна будет остаться в родных моих двориках, тогда, как полагается, и вечерок сообразим. В наши-то годы оно и ни к чему такое вроде, да уж на радостях можно…»
