Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.
Емельян обошел двор заставы: заглянул на конюшню, в собачник. Проходя мимо кухни, услышал разговор старшины Полторошапки с поваром, выпустившим из хлева поросенка. Поросенок куда-то убежал. Старшина приказывал повару немедленно найти его, а тот щелкал каблуками и говорил:
- Есть найти поросенка! Только у меня варится каша, товарищ старшина. Пока я буду искать, как бы того… без ужина заставу не оставить.
- Разговорчики! - строго оборвал Полторошапка. - Выполняйте!
И повар, почему-то потрогав на голове не совсем чистый колпак и нерешительно поглядывая то на дверь кухни, то на старшину, пошел в сторону кустов, которые почти вплотную подходили к столовой. Он ждал, что старшина одумается и отменит свое приказание, но Полторошапка еще крикнул ему вслед своим зычным голосом:
- Поживей поторапливайтесь, поживей! Бегом!
- А как же с ужином? - тихо и совсем по-домашнему спросил старшину вынырнувший неожиданно из-за угла столовой Глебов.
- Так и поросенок уйдет, товарищ лейтенант. Ночью волки съедят. Кто отвечать будет? - попробовал оправдаться старшина.
- А вы сделайте так, чтоб и поросенок был цел, и застава сыта, - сказал Глебов и пошел дальше, однако не спеша: ему хотелось понаблюдать за дальнейшими действиями старшины, которого на заставе не любили не столько за строгость - Глебов был не меньше строг, - сколько за самодурство, шедшее от глупости.
- Матвеев! Отставить! Возвращайтесь на кухню! - крикнул Полторошапка повару и, увидев затем идущего к кухне довольного собой Поповина, так же зычно, на весь двор, приказал: - Товарищ Поповин, пойдите разыщите поросенка!
- А какой он? Я его, товарищ старшина, в лицо не знаю, - сипло проговорил Поповин, рассыпав смешинки из узеньких щелочек глаз. Но это не подействовало на старшину.
- Посмотрись в зеркало - узнаешь. И чтоб живо, без разговоров! - строго, без намека на улыбку ответил Полторошапка. Поповин нехотя поковылял навстречу Матвееву и стал с ним консультироваться, как лучше ему выполнить приказание старшины.
Возле крыльца флигеля, в котором жил политрук, Глебов встретил Нину Платоновну с охапкой березовых дров.
- Емельян Прокопович, я на вас обижена, - шутливо заговорила Мухтасипова.
- Что ж, пишите жалобу, - сказал Глебов и улыбнулся: Нина Платоновна, эта хрупкая женщина, ему нравилась своей какой-то особой женской отзывчивостью и теплотой.
- Нет, правда, почему вы к нам не заходите?
- Наверно, потому, что мы с вами и так видимся по сто раз на день, а с Махмудом и того чаще.
- Это не в счет. Заходите, Емельян Прокопович, я вас чудесным чаем угощу.
- Чай не водка, много не выпьешь, - ответил Глебов в шутку.
- И водка найдется. Только кто б уж говорил насчет выпивки.
- Каждому свое: одни только говорят, а другие молча делают.
- Вы на Махмуда намекаете?
- А разве он пьет? Да еще втихую?
- Нет, что вы, - смутилась, Нина Платоновна. - Он вроде вас - трезвенник.
- А для кого ж водку держите? - Емельян с хитрецой смотрел на Нину Платоновну.
- На всякий случай: а вдруг гость зайдет.
- В таком случае буду гостем, - сказал Емельян и, поднявшись по ступенькам крыльца, вошел в дом.
Махмуд Мухтасипов, в хлопчатобумажных галифе, синей майке и тапочках на босу ногу, сидел у стола перед разобранным патефоном и ковырял отверткой в механизме. Вид у него был сосредоточенный и раздраженный: видно, дело не клеилось.
- А, черт, не получается никак, - пояснил он вошедшему Глебову.
- Что, мастер дела боится? Разобрать разобрал, а собрать не можешь.
- Не хватает каких-то частей. Наверно, Ниночка затеряла.
- Вот так всегда на меня сваливает, - раздался из кухни голос Нины Платоновны. Бросив возле плиты дрова, она вошла в комнату веселая, улыбающаяся. Вообще, глядя на эту жизнерадостную, никогда не унывающую маленькую женщину, как-то само собой приходило хорошее настроение, и Глебов подумал, как хорошо, что зашел именно сегодня к Мухтасиповым. Как это ни странно, а бывал он редко в доме политрука, от приглашений Нины Платоновны попить чайку отказывался, однажды узнав, что Махмуд ревнует свою жену к пограничникам, бросающим и скромные, и нескромные взгляды на молодую симпатичную женщину. Чего доброго, начнет и к начальнику заставы ревновать без всяких к тому оснований. Молодожены…
Мухтасиповы ждали ребенка, и Махмуд с нежным укором сказал жене:
- Опять ты, Ниночка, не слушаешься. Зачем дрова таскала? Ну что мне с тобой делать?
Эти слова его как-то снова вернули Глебова к только что отступившим нелегким думам, и он озабоченно повторил вслух:
- Мм-да, что делать, что делать?.. А делать что-то надо.
- Ты о чем, Прокопович? - насторожился Махмуд.
- Все о том, дорогой мой политрук, все о том же, - машинально, продолжая думать, произнес Глебов. Затем очень живя посмотрел в глаза Мухтасипову: - Не умеем мы обороняться. Нет, не умеем.
- Ты о заставе говоришь? - Лицо Мухтасипова стало строгим.
- Именно о нашей заставе. И не только о нашей. Я сейчас прошел по дзотам. Надо завтра же вместо занятий вырыть у каждой огневой точки минимум по две глубокие щели для истребителей танков, для наших гранатометчиков. Расчистить от травы секторы обзора и обстрела.
- Не надоело вам: все дзоты, обзоры да обстрелы. Неужто и на час нельзя об этом забыть? - вмешалась своим певучим голоском Нина Платоновна.
- Не тебе это говорить, Нинок, не нам слушать, - сказал Мухтасипов.
- Особенно сегодняшний день… - добавил Глебов и не закончил фразы.
- Да, денек сегодня у нас жаркий, - подтвердил Махмуд. - Такой денек и отметить не грех.
Плутоватые глазки его сверкнули, и Нина Платоновна тут же отозвалась:
- А Емельян Прокопович так и сказал мне: есть водка - буду гостем.
- Предположим, не совсем так, - заулыбался Емельян, - но разговор был. Кажется, о преимуществе водки перед чаем или наоборот. Уже забыл.
- О, значит, вы уже все согласовали. Тогда готовь закуску, Нинок!
Когда Нина Платоновна вышла в кухню, Мухтасипов заговорил вполголоса:
- Я хотел посоветоваться с тобой, Прокопович. Ребенка мы ждем. Обстановка на границе - сам знаешь. Не отправить ли мне Нину к моим, на Волгу?
Такая мысль у Глебова появилась раньше, чем ее высказал политрук. Он посмотрел на Мухтасипова дружески доверчивым взглядом и ответил тоже вполголоса:
- Обязательно. И немедленно. Двадцать второго, а то и раньше. Пусть завтра и выезжает. А то как бы не было поздно. У меня такое… ну как бы тебе сказать… предчувствие, что ли…
- Ты поверил задержанному?
- Да, поверил, - твердо ответил Емельян и повторил: - По-ве-рил!
- А я не очень. Уж слишком у них все как-то примитивно, будто немцы законченные идиоты и олухи. Никакой конспирации. Начало войны - это ж величайшая тайна. Об этом знают только на самом верху, и то строго ограниченный круг людей. А тут какой-то писаришка сболтнул какому-то шинкарю, а тот, в свою очередь, - агенту. Понимаешь, как все это кажется неправдоподобно. И в то же время… другие факты заставляют задумываться.
Вошла Нина Платоновна, поставила на стол тарелки с нарезанным беконным салом и солеными огурцами. Мужчины сразу оборвали разговор. Она это почувствовала и не стала им мешать - вышла хлопотать над закуской. А когда вернулась с поллитровкой водки, Емельян вдруг сказал уже совсем серьезно:
- Да вы что, Нина Платоновна? Я ведь пошутил. И не ставьте - я пить не буду.
- Ну по маленькой, Прокопович, - попробовал уговорить Мухтасипов. Но Глебов как топором отрубил:
- Ни в коем случае. Сейчас у нас, как никогда, должны быть светлые головы. А представь себе - вдруг что случится… Пили чай, говорили о всяких пустяках, без особого интереса и воодушевления, потому что мысли были заняты другим.
4
На следующий день все свободные от службы пограничники были разбиты на две неравные группы. Одна - большая, возглавляемая сержантом Колодой, - приводила в порядок дзоты и рыла щели для истребителей танков; другая - во главе с Демьяном Полторошапкой - делала деревянные болванки ручных гранат. Сам старшина с Василием Ефремовым мастерил макет танка: взяли обыкновенную двухколесную тележку, обшили ее досками и фанерой, выкрасили в черный цвет, вместо пушки вставили оглоблю - получилась диковинная штуковина, не очень страшная, но все же внушительная на вид.
Группа сержанта Колоды работала гуртом - косили траву и вырубали кустарники перед дзотами, поправляли в дзотах амбразуры, подравнивали осыпавшуюся в весеннее половодье землю. Работали весело, безумолчно болтали, подначивали друг друга, говорили о доме, о том, что на Полтавщине уже идет жатва, а в Ростове на рынке появилась черешня, в Мурманске не заходит солнце и в Ленинграде стоят белые ночи. Такую географию избрали потому, что были они из тех мест: Федин вырос в Ленинграде на Измайловском проспекте, семья Шаромпокатилова пятый год жила в Мурманске, куда переехала из Тамбова, Колода родился и жил на Полтавщине, Поповин - в Ростове.
