Вагаршак Мхитарян - Год - тринадцать месяцев
— Люблю вальс! — сказала Виктория, отбрасывая белокурые волосы, волной спадавшие на открытые плечи. — Девчонкой я на спор могла выдержать без отдыха несколько пластинок, а теперь от одной кавалер двоится в глазах.
Голос ее был слишком искренним для приглашения на банальный комплимент, от которого трудно было удержаться, глядя на ее маленькую, крепкую фигуру в белом платье выпускницы. Даже в лучиках морщин возле глаз, по которым обычно, как по кольцам на срезе ствола дерева, читаются годы, — ничего не разобрать…
— Что ты так пристально смотришь?
— Красота — общенародное достояние. Как картина в Третьяковке. Кто хочет, тот и смотрит.
— Тебе не идет гусарство, Гриша.
— А что мне идет?
— Мальчишество.
— Спасибо.
Я кружил Викторию до тех пор, пока она не запросила пощады. Я усадил ее на диван и пошел за лимонадом. Но, вернувшись, Викторию в комнате не нашел. Игорь Макеевич сказал, что видел, как она спускалась вниз. Отдав ему бутылку и бокалы, я вышел из комнаты.
Я застал ее в вестибюле одетой.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Я иду домой.
— Хотя бы попрощалась по этикету.
— До свиданья.
Я оделся и догнал Викторию во дворе. Мы шли молча. Она опустила голову, словно прислушивалась к стуку своих каблуков. Я поглядывал на высокие звезды поздней осени. На трамвайной остановке Виктория протянула мне руку. Я спрятал свою за спиной и предложил идти пешком.
— Нет. Я поеду. Так будет лучше.
— Откуда тебе знать, как лучше? Ты всего лишь учительница литературы, а не пророк.
Она настаивала на своем. Мы поехали трамваем. И снова шли молча, пока остановились под деревом, раздвоенным как рогатка.
— Вот мы и пришли, — облегченно сказала Виктория.
— Да, действительно, — поддержал я «оживленный» разговор.
Виктория посмотрела на часы.
— Ты знаешь, который час? — спросила она.
— Когда не хотят поцеловать, спрашивают, где у тебя щека.
— Это тоже французская пословица?
— Нет, греческая.
— Но тоже смелая в твоих устах.
— Мальчишки все смелые.
— И девчонки тоже. А женщины моего возраста в этот час пьют чай и укладываются спать.
— Мальчишки тоже пьют чай, если их заставляют.
— Я бы с удовольствием напоила тебя, но уже поздно. Люся спит.
— Кто эта вредная Люся?
— Она еще не успела никому сделать вреда. Ей пять лет. Она моя дочь.
— Дочь!..
Виктория пристально посмотрела мне в глаза и сказала твердо:
— Да. Моя дочь. Ну, я пойду.
— Подожди.
— Она меня ждет. Может быть, не спит. Спокойной ночи.
Я еще долго стоял под деревом-рогаткой. Кто-то пустил в меня камнем из этой рогатки. Кто? Неужели Люся?
Осиновый кол
После праздников Сомов и Кобзарь не явились в школу. А еще через день, утром, я увидел их возле класса в тесном кругу мальчишек нашего этажа.
— Дай попробовать. Ну что тебе, жалко? — клянчил что-то у Сомова Митя Васнев.
— Открой рот!
Митя изготовился, как галчонок. Сомов сплюнул, вытащил изо рта белый комочек и сунул его Мите на язык. Черт знает что!
Заметив меня, Сомов опасливо покосился и отошел.
— Ты всем раздаешь конфеты?
Сомов молчал. Несколько человек, выплюнув на ладони комочки, любезно протянули их мне.
— Попробуйте, Григорий Иванович.
— Это не конфеты. Это резинка.
— Американская!
— Путешественники привезли!
— А сладкая, так и хочется проглотить.
— Витька, дай Григорию Ивановичу новую.
Спасибо деточкам, не дали помереть, не повидав знаменитую американскую жвачку. Я повертел в руках резинку в аккуратной белой обертке и, вернув ее оделившему меня Кобзарю, спросил:
— Где достали?
В ответ послышались восторженные голоса ребят вперемежку с дискантом каких-то незнакомых младшеклассников.
— Так они в Приморск ездили!
— А чего? Погода летная!
— Они на крейсере катались!
— Настоящих американцев видели!
— Сашка даже разговаривал с ними: хау ду ю ду!
Мне стало не по себе, как той девице из притчи, которая сидела под высоким деревом и плакала. «О чем ты плачешь?» — спросили девицу. «Как же мне не плакать, — отвечала она, — я люблю хорошего парня, и скоро мы поженимся. Родится у нас сын, славный мальчик. А мальчишки известно что за люди! Залезет мой сын на это высокое дерево и сорвется с него. Как же мне, несчастной, не плакать?»
Я почувствовал себя таким же безутешным. Воображение уже крутило скоростной фильм. В кадре Сомов и Кобзарь. Они вдохновенно рассказывают о своем путешествии. Затемнение. Новый кадр. Группа моих ребят на крыше вагона мчится в сторону моря. Тревога! Ребята бегут от злого проводника на другой вагон. Один, прыгнул — удачно! Второй… Третий… Сорвался! Упал между вагонами! Кто это? Затемнение…
И все это случилось потому, что я не принял вовремя нужных мер. Но что я могу сделать? Обсудить Сомова и Кобзаря на собрании? Бесполезно. Победителей не судят. Наказать? Но кто в силах наказать юную колдунью, зеленоглазую Романтику? Надо как-то задержать события. Остановить. А там видно будет. Василий Степанович — вот кто меня выручит!
— Кобзарь и Сомов, пойдемте со мной!
Василий Степанович только что пришел и раздевался. Я вкратце рассказал ему суть дела. Он оценивающе оглядел путешественников и обратился к Сомову:
— Найди, пожалуйста, Игоря Макеевича, передай ему эти списки и возвращайся назад.
Василий Степанович нашел на столе тетрадку и протянул ее Сомову.
— Кстати, и твоя фамилия есть в списках. В сборной команде по легкой атлетике.
Сомов торопливо вышел из кабинета. Я понял, что Василий Степанович выпроводил Сомова, чтобы сначала поговорить с Кобзарем.
— Ну, рассказывай, — нейтрально начал Василий Степанович. — Как вам гулялось?
— Неплохо, — отвечал в тон Сашка. — Иллюминацию на кораблях смотрели. Ночью знаете как здорово!
Зря я поднял панику! Мальчишки отлично придумали. Надо было всем классом съездить. Сколько впечатлений привезли бы!
— Что же вы сами поехали, а нам ничего не сказали? — не удержал я обиду.
Но еще большую обиду услышал в ответ:
— А чего? Я же теперь не староста, чтобы за всех думать. Пусть Бабушкина…
— Родителей предупреждали? — перебил Василий Степанович.
— Я написал записку, чтоб не волновались. А Сомов брату говорил.
— Денег много истратили?
— Не очень.
— А все-таки?
— Я не считал.
— А кто считал? Сомов?
Сашка умолк и машинально задергал застежкой «молнии».
— Что-то Сомов задерживается, Григорий Иванович, — кивнул головой на двери Василий Степанович.
Витьку я захватил уже у ворот школы. Выполнив поручение, он навострил лыжи, даже забыв захватить книги. Мы молча вошли в кабинет.
— Сомов, — обратился к нему Василий Степанович. — А ты зачем ездил в Приморск?
— К тетке на праздник ездил, — был неохотный ответ.
— А Кобзаря за компанию прихватил?
— Я про него ничего не знаю. Мы там встретились.
— Как фамилия тетки?
— Сомова.
— Зовут?
— Кого?
— Тетку?
— Наталья Васильевна.
— А адрес ее?
— Я знаю, где живет. А адреса не знаю.
— Сейчас узнаем.
Василий Степанович спокойно снял трубку и набрал номер.
— Междугородная? Соедините меня, пожалуйста, с адресным столом города Приморска… Да, да… пожалуйста.
Я с глубоким уважением посмотрел на фантастический пока еще телефон, который без предварительных заказов в минуту связывал с иногородним абонентом. Василий Степанович с заправским видом детектива хранил непроницаемую мину, пока «ожидал» ответа. Вот он оживился и снова громко заговорил в трубку:
— Адресный стол? Девушка, отыщите, пожалуйста, адрес Сомовой Наталии Васильевны. Что? Возраст?..
Силен старик! Даже детали не забыты.
Прикрыв ладонью трубку, Василий Степанович обратился к Сомову:
— Сколько лет тетке?
— Не знаю.
— Приблизительно? Как я будет?
— Будет.
— Алло! Вы слышите? Сорок пять. Да. Хорошо. Подожду. — Снова небольшая пауза. И финал. — Что? Нет такой? Не проживает? Спасибо. Извините за беспокойство.
Василий Степанович медленно опустил трубку на рычаг.
— Так вот, Сомов, нет у тебя никакой тетки в Приморске.
Послышался звонок. Я ушел на урок.
Когда я вернулся, в кабинете появилось новое лицо. Небольшая худенькая женщина в поношенном пальто сидела напротив Василия Степановича. Она обернулась, и я узнал мать Виктора Сомова. Она мне запомнилась другой, гораздо моложе, когда на спартакиаде, радуясь за сына, опускавшего флаг, жала мне руку от полноты чувств, приговаривая: «И моему сыну хоть раз почет выпал! Каков орел? А?»
Теперь она сидела с опущенными плечами, бледная и заплаканная. Поздоровавшись, сделала попытку улыбнуться и виновато развела руками:
