Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...
— А вы чего не спите? — спрашивает мама. — Не волков ли смотреть вышли? Так вон они, из нашего двора сейчас выбежали, в степь убежали. Грозного не утащили?
А Грозный продолжал заливаться, но теперь уже в хате, куда я затолкал его силком...
...Как-то глубокой осенью я погнал Лысуху за деревню, к стаду. Грозный, как всегда, увязался за мной. Проводив корову, я пошел к вагончику, в котором летом и во время уборки жила тракторная бригада. Вокруг вагончика земля пахла керосином. На примятой траве, где трактористы делали своим машинам «перетяжку», валялись гайки, шайбы, половинки поршневых колец. Я собирал их и набивал ими карманы. Грозный бегал далеко-далеко по стерне и выкапывал из норок мышей. Я за своим занятием забыл о нем. Вспомнил, когда услышал его отдаленный лай, вернее визг. Поднял голову и увидел, как Грозный, распластавшись над землей, несется ко мне. Сразу ничего нельзя было понять. Но потом я заметил, что за ним гонятся два рыжих, под цвет стерни, волка. Расстояние между Грозным и волками быстро сокращалось, сокращалось расстояние между мной и Грозным. Что делать? А пес знал, что делать: бежать к хозяину, к другу. Разве он понимал, что я не могу спасти его, что мне тоже нужна защита...
От страха я оцепенел и не мог двинуться с места. Наконец кинулся к вагончику. Дверь его была сорвана и валялась внизу. Я взбежал в вагончик по невысоким ступенькам. Но ведь и Грозный мог влететь сюда. А волки?.. Собачий визг приближался с каждой секундой. Что же делать? Бросил взгляд на маленькое окошко под самым потолком; оно было застеклено. Вскакиваю на лавку у стены, хватаюсь за раму. Рванул ее на себя изо всех сил. Рама оказалась у меня в руках. Швырнул раму на пол, она рассыпалась. Я спрыгнул, поднял две боковины от нее. Теперь обе мои руки были вооружены палками. Снова вскакиваю на лавку, высовываюсь в проем окна, из всех сил стучу по наружной стенке вагончика и кричу: «Грозный, ко мне! Грозный, быстрей сюда!»
Грозный, не добежав несколько шагов до вагончика, вдруг круто повернул в сторону стоявшего невдалеке стога соломы. С разбегу он прыгнул на стог, зацепился лапами за закраины. Но верхний слой соломы под его тяжестью пополз вниз. Я закрыл глаза...
Когда наступила тишина и я открыл глаза, волки убегали в сторону дальнего ракитника, вырывая друг у друга мертвую собаку. Я стоял и беспомощно плакал, приговаривая: «Грозный, Грозный! Грозненький...»
ИШИМКА СМАГУЛОВ
У казахов с байдановцами и жителями других деревень была давняя, крепкая дружба. Аул, расположенный поблизости от нашей деревни, назывался Первым аулом, за ним шел Второй, потом Третий, Четвертый. Дальше Четвертого мне бывать не приходилось. Были у казахских колхозов названия: «Первое мая», «Энбекши» и еще какие-то, но легче было запомнить — Первый, Второй... Казахи, особенно мужчины, часто бывали в Байдановке, хорошо знали ее жителей. В дружбе между байдановцами и казахами было много трогательного. Байдановские мужчины в разговоре между собой часто говорили с нарочитым казахским акцентом, произнося русские слова так, как их говорят казахи. А многие казахские слова прижились у нас: «махан», «пайпак», «курсак», «хана»... Более хваткие мужчины и парни говорили по-казахски. Мой отец даже песни казахские пел. Не обижались наши, если кто-нибудь из казахов приезжал в деревню и вместо «Не знаете, дома ли жена Сидора?» (так звали моего дядю) спрашивал: «Эй, Сидор баба дома?» Все деревни в нашем районе до сих пор носят двойные названия — русские и казахские. Например, Андреевку еще называют Бугумбай, Неверовку — Карабук.
В те годы у казахов еще сохранялся обычай платить калым за невест, а значит, бывали случаи умыкания девушек. У нас однажды прятался с украденной невестой сын знакомого казаха Канин. Была метельная ночь, как раз подходящая для заметания следов. За полночь раздался стук в окно. Бабушка через дверь узнала по голосу Канина, впустила его. Он ввел в хату маленькую казашку, совсем, казалось, девчонку. Девчонкой она показалась, может быть, потому, что сильно стеснялась и боялась погони родственников. Канин тут же признался бабушке и маме, «что девушку он украл; одну ночь он уже где-то прятался, осталось прятаться две ночи. Бабушка запротестовала, не желая способствовать такому делу, как похищение невесты, да еще такой молоденькой. Но тут невеста залопотала из двух шуб, начала уверять, что она любит Канина, согласна быть его женой, но у него нет денег, чтобы заплатить калым.
— Ну, як що так, тоди друге дило. От вже правда так правда, що нехристи. Чего над дитями глузують? — это она о родителях Каниновой невесты.
Бабушка вышла во двор помогать Канину заводить в сарай лошадь и маскировать в снегу сани, а мама помогла невесте вылезть из шуб и еще каких-то одежд. И нам было не до сна: мы с интересом рассматривали на бархатном платье невесты сотню монет, медалей и разных других железок. Наутро Канин уехал еще затемно в другую деревню и, как потом мы узнали, удачно скрывался и третью ночь. После этого родители невесты должны были признать его своим зятем, не требуя больше калыма.
Казахи ездили в наш колхоз за опытом (в русских и украинских деревнях колхозы были созданы раньше). Новое врастало в жизнь бывших кочевников с трудностями, иногда происходили комичные истории. Старики до сих пор помнят первого председателя из Первого аула Шарипа Гульденова. Он начал изображать из себя большого начальника. Его просто не узнавали. Он купил себе объемистый портфель, ходил гордо и величественно, а портфель повсюду носил без всякой надобности. Над ним зло смеялись в ауле, любили подшутить и байдановцы. Если Гульденову надо было ехать в райцентр, он никогда не ездил прямой дорогой, а старался делать огромные крюки, чтобы проехать через несколько деревень на породистом жеребце и показать себя.
Едет он по Байдановке, сидит гордо, а сам глазами косит по сторонам: видят ли его? На коленях — портфель. Кто-нибудь из байдановских мужиков подойдет поближе к дороге, чтобы поговорить с ним, сделает серьезное лицо, картуз поднимет и спросит:
— Куда едем, товарищ Гульденов?
— Райсентр, — гордо отвечает он.
— А зачем в райцентр-то?
— На комперенсия...
— А без тебя-то она не пройдет разве? — уже язвит байдановец.
— Канешна, — невозмутимо отвечает Гульденов и едет дальше...
Вскоре председателем в ауле был избран другой человек, тоже из казахов. А Гульденов пошел работать рядовым и снова стал веселым и общительным человеком. А когда ему напоминали о его председательстве, он смущенно улыбался, качал головой и говорил: «Ай, нашальником быть трудно! Вот и я мал-мал промашка давал».
Часто ходили байдановские ребятишки к казахским ставить капканы на сусликов и зайцев, по ягоды, учились у казахских ребят верховой езде. У меня тоже был хороший друг. Звали его Ишимкой Смагуловым.
Это было зимой. До войны. Байдановцы, управившись с колхозными и домашними делами, сидели в хатах. В один из февральских дней у наших ворот послышался скрип полозьев и голоса. Во двор одна за другой стали въезжать пароконные и одноконные подводы. Отец выглянул в окно и быстро вышел во двор, где уже раздавались гомон и смех.
— Эй, Павло, принимай гостя!
— Добро пожаловать! — отвечал отец.
Вслед за отцом в хату стали входить люди в лохматых треухих шапках, с обледеневшими усами и бородами, Заходили по-свойски, весело. Это были казахи из соседнего аула. Вот знакомый нам Смагул. Он — высокий, чуть не до потолка. Из-под рук Смагула вынырнул коротыш Мукаш, бригадир тракторной бригады. Через открытую дверь видно, как Мукаш обивает в сенках снег со своих огромных пайпаков. Его в Байдановке любили особенно сильно — за веселость и непоседливый характер. Когда Мукаш приезжал в Байдановку на мельницу, они, встречаясь с отцом, почти всегда схватывались бороться под мужичий гомон. Может, сто, может, двести схваток было между ними за все годы, но все они заканчивались «ничьей». То ли отец не хотел видеть на лопатках Мукаша, то ли Мукаш щадил своего лучшего кунака.
Иногда Мукаш гадал байдановским девкам и женщинам на бобах, по руке. Знал он все тайны наши: какой парень какую девку любит, кто по ком страдает, какая баба мужика своего «загрызает», у кого можно барана сторговать по сходной цене, когда у кого свадьбы намечаются. Я видел, как однажды он гадал Нюрке Солодкиной, старой деве, с курносым и испорченным оспой лицом, женщине лет сорока. Она всегда заигрывала с мужчинами и говорила: «Ну найдите мне жениха, черт побери. Аль я совсем плоха или стара!» Мукаш (дело было на мельнице) взял руку Нюрки, посмотрел на ладонь и сказал:
— Нет тебе, Нюрка, никакой дорога, дома все время будешь сидеть. Старый баба будешь...
Вот этот Мукаш и Смагул вошли в нашу хату. Смагул сразу громко заговорил:
