Николай Островский - Рожденные бурей
Из толпы неслись крики:
– Почему хлеб не продают?
– Что это такое? Сдыхать, что ли, с голоду?
Чтобы освободить место для взвода, Эдварду надо было или отъехать в сторону, или пробиться через толпу. Он с силой ударил коня шпорами. Горячий конь вздыбился. Испуганный крик женщин и детей, возмущенные возгласы – все это не остановило Эдварда. Самолюбие не позволяло ему отступить. Кусая от бешенства губы, он наехал на толпу.
– Да куда ж вы? Дети… смотрите, дети! – истерически закричала какая-то женщина.
Эдвард приподнялся на стременах, задыхаясь от нахлынувшей ярости.
– Са-а-абли!.. – взвизгнул Владислав.
Кто-то схватил лошадь Эдварда под уздцы. Это было последним толчком. Эдвард вырвал палаш из ножен. Еще секунда, и он размозжил бы голову наглеца. Резкий предостерегающий крик: «Zuruck!»[16] и мелькнувший у самой лошади красный околыш немецкой фуражки остановили его руку. Эдвард вырвал поводья. Только теперь он заметил в толпе нескольких немецких солдат, а в переулке военную повозку, по-видимому, приехавшую за хлебом.
Сзади Владислав доканчивал команду:
– …наголо!
– Отставить! – с бессильной злобой выкрикнул Эдвард.
Врона тоже заметил немцев. Они стояли теперь плотным рядом, преграждая ему дорогу, настороженно имдвинув вперед тяжелые винтовки с привинченными к ним короткими тесаками.
От толпы не осталось почти ничего. Она разбежалась, освобождая улицу.
Только издали кое-кто из наиболее смелых наблюдал, чем окончится это неожиданное столкновение.
Гудок продолжал реветь. Он напоминал Эдварду о другой опасности. Кровь медленно отливала от его лица. Конечно, они могли смять эти несколько фигурок и темно-зеленых мундирах. Но за ними стояли четыре орудия, бронеавтомобиль и семьсот штыков. Приходилось жертвовать самолюбием и идти на компромисс. Это было мучительно. Но расчет всегда побеждал в Могельницком.
– Что вам угодно? – сухо спросил он по-немецки того, кто схватил под уздцы его лошадь. Это был белобрысый лейтенант с голубыми близорукими глазами, которые настороженно следили за Эдвардом сквозь стекла пенсне.
– Мне угодно, чтобы вы вложили свою саблю в ножны.
Эдвард следил, как смешно подпрыгивал пучок усов под носом у лейтенанта, когда тот говорил.
– Если вас это нервирует, то я могу оказать вам такую любезность, – съязвил Эдвард и не спеша вложил палаш в ножны, слегка порезав при этом палец. Зажимая другим пальцем порез, Эдвард выразительно посмотрел на лейтенанта, затем на солдат.
Лейтенант уже застегивал кобуру, в которую только что вложил револьвер.
Затем он обернулся к солдатам, и резкая, как лай, команда вскинула винтовки солдат на спину.
– С кем имею честь говорить? – задал, в свою очередь, вопрос немец.
– Полковник граф Могельницкий, – приложил руку к козырьку Эдвард.
– Полковник? Позвольте спросить, какой армии? Я что-то не видел такой формы, – еще более прищурился лейтенант.
– Польской армии, – медленно отчеканил Эдвард, чувствуя, что его опять охватывает ярость.
– Польской армии? – удивленно переспросил лейтенант. – Нам неизвестна такая армия. – Короткие усики его опять прикоснулись к носу.
– Неизвестна! Что ж, я думаю, в дальнейшем вы с ней познакомитесь, – со скрытой угрозой ответил Эдвард и подобрал поводья. – Поговорите с ним, пане Врона… Если хлеб нужен, пусть возьмут. Я не могу больше разговаривать с этим швабом. Еще несколько слов, и я разобью ему голову вместе с его дурацкими очками, – сказал он по-польски и, объехав немца стороной, поскакал вперед.
Владислав со взводом последовал за ним.
У тюрьмы все было спокойно. Возле ворот – кучка легионеров вокруг тяжелого пулемета.
– Вы помните, пане Врона, что я вам сказал?
– Я обязан помнить, пане полковник. Здесь вахмистр ведет последнее дознание.
Гудок ревел. Эдвард остановил коня, долго прислушивался к этому реву, и правая бровь его вновь запрыгала. Он пытался прекратить тик прикосновением руки, но это не помогло.
– Капитан, скажите, чтобы из тюрьмы позвонили в штаб и всех, кто там есть, послали к заводу… Видно, Заремба тоже не смог справиться. Приходится самому заняться этим. Я-то уж заткну ему глотку. – Он ударил коня.
Взвод едва поспевал за ним.
Люди бросались во дворы, едва завидя мчавшихся всадников. Не успевшие спрятаться жались к стенкам. Если где-либо они встречали кучку людей, то она сразу таяла. Только ближе к заводу эти кучки становились все гуще и рассеивались уже не так быстро.
Еще один поворот, и толпа запрудила все подходы к заводу. Здесь было несколько тысяч человек.
Гул толпы смешивался с ревом гудка. При виде этого огромного людского сборища Эдвард растерялся. Он не ожидал такого размаха. Невольно он остановил коня. К нему подскакали Врона и Владислав.
Надо было что-то предпринимать. Стоять неподвижно перед толпой было невозможно.
– Капитан, прикажите им разойтись. Немедленно же!
Пока Врона кричал в толпу, Эдвард отдавал приказания:
– Снять карабины! Стрелять только по команде!
– Займите вот тот переулок… В плеть тех, кто там торчит!..
Раздавая удары направо и налево, легионеры вытеснили людей из переулка и выстроились дугой.
– В последний раз, – кричал Врона, – приказываю!..
Толпа, словно ее разрезали надвое, откатилась, оставляя открытой дорогу к заводским воротам, и застыла в неподвижности.
Эдвард отъехал в сторону. Владислав и Врона – в другую.
– Пока стрелять в воздух, – тихо сказал Могельницкий. – Передайте команду по взводу.
Легионеры вскинули винтовки на прицел. В толпе началась паника. Но расстояние между толпой и легионерами увеличивалось медленно.
Стоящие сзади, не зная, что делается впереди, невольно сдерживали хлынувшую на них людскую волну. Спасаясь от гибели, передние валили с ног стоящих сзади, пробивали себе дорогу, увеличивая панику. Эдвард торжествовал: «Стадо есть стадо».
– Пли! – крикнул он.
Залп полоснул по воздуху, словно кто-то рванул надвое огромное полотнище. Толпа откатывалась уже стремительней, оставляя на земле сшибленных людей. Тем, кто еще стоял на ногах, казалось, что это лежат убитые и раненые.
– Пли! – крикнул Эдвард.
Он прекратил эту команду, лишь когда взвод расстрелял всю обойму.
Площадь была наполовину свободна. Человеческая лавина откатывалась все дальше, все стремительней…
Заводские ворота открылись. Взвод Зарембы, обнажив сабли, помчался за убегающими.
– Марш вперед! – крикнул Эдвард. – Загоните их в стойла!
Взвод Владислава ринулся вперед. Эдвард и Врона поскакали к воротам…
Полчаса гонялись за людьми оба взвода.
На улице не осталось ни души. Избитые и раненые уползали, спасая свою жизнь. Вслед за Могельницким на заводе появился Баранкевич и городской голова Сладкевич. До сих пор они не осмеливались показываться.
На заводском дворе стояло человек восемьсот рабочих.
– Почему вы их не выпустили отсюда? – с недоумением обратился Эдвард к подпоручику Зайончковскому, которого Заремба оставил здесь в резерве.
Подпоручик, совсем еще мальчик, неумело козыряя, смущенно оправдывался:
– Так приказал пан поручик. Он боялся, что они соединятся с этими.
– Тоже политик! Завод надо было очистить сразу же. А то там, на улице, думали, что здесь их всех перевешали. Худшую провокацию трудно придумать! – раздраженно говорил Могельницкий, пожимая руки адвокату и сахарозаводчику.
– Что же это творится? Это же бунт! Надо положить этому конец!
– Не волнуйтесь, пане Баранкевич, все что нужно, будет сделано, успокоил его Эдвард.
– Но у меня завод завален свеклой. Она у меня сгниет! Я не могу допустить, чтобы завод стоял… Это каждый день мне стоит несколько тысяч, – раздраженно говорил Баранкевич.
Эдварду противен был этот толстяк, о жадности которого ходили анекдоты.
– Есть вещи посерьезнее свеклы, пане Баранкевич. В Павлодзи восстание. В Холмянке и Сосновке поднялись мужики…
– А как же с нашими? – испуганно вскрикнул подпоручик Зайончковский.
– Не беспокойтесь, подпоручик: по дороге в город я встретил вашего отца и всю семью. Они теперь у нас. Все живы и здоровы.
– Простите, пане полковник…
– Ничего, я понимаю вас.
– Потом эти немцы на вокзале… Берут в магазинах все, что заблагорассудится, – вмешался Сладкевич.
Могельницкий обернулся к нему и сказал, не скрывая пренебрежения:
– Я думаю, пан Сладкевич не откажет нам в любезности пойти поговорить вот с этими, – указал он на рабочих.
Во двор уже въезжал Владислав с частью взвода. Другая часть патрулировала улицы.
– Приказ выполнен, пане полковник, – с особым удовольствием отчеканивая последние два слова, доложил он Эдварду.
Из-за рева гудка Эдвард едва расслышал его. Он подошел к брату.
Владислав нагнулся к его голове.
