Кира Михайловская - Переводчица из «Интуриста»
Мы купили билеты и собрались уезжать.
У меня оставалось немного денег, ровно столько, чтобы купить по персику всем: тете Музе, Басмановой, Калерии и одинокому соседу. На севере персиков еще не было.
А здесь, на рынке, они лежали на длинных деревянных столах, беззастенчиво дорогие и доступные всем, у кого есть деньги. И люди, которые торговали горами румяных душистых фруктов, тоже были беззастенчивы и равнодушно смотрели на покупателей.
Персики были сложены на столе не горкой, а рядком, одинаково крупные, круглые и усатые. На каждом боку каждого персика рдело смугло-красное пятно, как будто в этом месте под тонкой и пушистой кожурой бродило молодое вино. Были, правда, персики и ровного желтоватого цвета, они были нежнее, на их боках золотился редкий шелковистый пушок. Я отобрала несколько персиков и сложила их отдельно на краешек стола. Получилось не очень-то много, но зато каждый персик был настоящим, полновесным персиком. Я подняла глаза на продавца и спросила:
— Сколько?
Темные масляные глаза равнодушно задержались на моем лице, потом заблестели, зашевелились. Темная патлатая голова закачалась из стороны в сторону.
— Что, не продается? — спросила я удивленно.
— Продается!
— Так сколько стоит?
Губы раздвинулись, и под коротко стриженными усами заблестели белые зубы.
— Нычэго нэ стоит.
Человек стоял за столом, не изменяя позы, и только лицо его менялось: улыбка растекалась по лицу.
— Нычэго нэ стоит. Бэри так.
— Как же так?
Человек лениво шевельнул рукой:
— А так. Забирай! Дару!
— Но мне не нужны подарки! Я хочу…
— Дару!
И человек единым движением смахнул персики с прилавка ко мне в корзинку.
Я оглянулась, ища глазами Юрку. Его не было.
— Спасибо! — сказала я растерянно.
Человек не ответил, а только кивнул мне головой, и черные жирные завитки волос упали ему на лоб. Я постояла несколько секунд, не зная, как быть дальше. Человек за прилавком был меланхоличен, оживление его спало. Я в нерешительности пошла вдоль прилавка, а когда оглянулась, он смотрел мне вслед. Он поймал мой взгляд, кивнул головой, и зубы заблестели под усами.
Я показала персики Юрке:
— Смотри, это подарок.
— От кого?
— Не знаю. От продавца какого-то.
— И ты взяла?
— Он бы обиделся.
— Он, наверное, думал познакомиться. Они любят беленьких.
— Ничего он не думал. Он даже не шевельнулся, когда я ушла.
— Не знаю. Странно что-то, — сказал Юрка. — А впрочем, пошли скорее, а то опоздаем.
Я не успевала за Юркой. Первый раз в жизни меня раздражала его энергичная походка. Я шла на полшага сзади, смотрела на Юркин круглый затылок и думала: «А персики он мне все-таки подарил просто так. Просто так!» Мне было хорошо от этой мысли.
Юрка занял верхнюю полку, я — нижнюю. Каждый раз, как я заходила в купе, я ждала, что увижу Анатолия Палыча, его жену и чемодан, поставленный торцом. Но здесь были чужие люди. Они были чужими весь первый день. Потом я привыкла.
Юрка смотрел часами в окно. Я не знала, о чем он думает.
34Персики лежали посреди стола на большой тарелке. Точно так три дня назад они лежали на южном базаре. Но там их было много, и рядом лежала бумажка с ценой, и люди не смотрели на персики, а приценивались к ним. А здесь их было немного, и каждый был уважаем, ими любовались, и никто не хотел их есть. Тетя Муза перетерла чашки и замешкалась у буфета. Я подошла к ней:
— Вы что, тетя Муза?
Она вытерла глаза чайным полотенцем и засуетилась:
— Ничего, ничего, ты пирог ставь, я испекла, как ты любишь, с ягодами.
— Да что с вами?
— Радуюсь. Думала, ты не вернешься.
— Куда же я денусь?
— А куда молодые деваются? Уходят из дома, и нет их.
Тетя Муза стояла смущенная, застенчиво улыбаясь, — совсем молодая. Я покраснела. Мне стало стыдно, что я была счастлива с Юркой.
— А где пирог? — спросила я.
— На окне, под марлей.
Потом все мы сидим за чаем.
— Я вас уверяю, что они понятия не имеют о коммунальных квартирах. Они думают, мы утром в ванную стоим в очереди.
Это говорит Басманова.
— Все они понимают, только прикидываются, что не понимают. А по поводу очереди — так это они просто разыгрывают нас. У них, если хотите знать, около двадцати процентов — трущобы.
Это говорит сосед.
— Трущобы — это трущобы, а коммунальные квартиры — это коммунальные квартиры.
— Прошу прощения. Я не объединял эти понятия. Я только хочу сказать, что, когда иностранец спрашивает о коммунальной квартире, не надо думать, будто он сам живет в особняке. Просто они сделали из коммунальной квартиры жупел и потрясают им…
— Именно жупел, — говорит Калерия, — надо, чтобы Аська пригласила кого-нибудь к нам. Они думают, что здесь черт знает что. А у нас порядок. И портрет Льва Толстого на кухне.
— Я говорила, что его надо снять. Он не похож на Толстого. Не толстовское выражение.
Это Басманова.
— Зато борода! Какая борода!
Это Калерия.
— Кушайте пирог! Свежий и пропекся хорошо. Вам положить?
Это тетя Муза.
— Они очень плохо представляют себе, как и чем мы живем. Недостаток информации.
Это, конечно, сосед.
— Недостаток? Нет, скорее искаженная информация. Это делает особенно важной работу Аси и ее коллег.
Это Басманова.
— Я все-таки возьму персик. Всё! Композиция разрушена! Вкусный!
Это Калерия.
Я подхожу к окну. Юрка должен был прийти сегодня вечером и посидеть с нами, но уже ясно, что не придет. Тетя Муза сразу повеселела, как только поняла, что он не придет. А я еще надеялась, что все уладится. Калерия подходит и становится рядом. Она тихо спрашивает:
— Ну как у тебя с тем парнем? Вы поженитесь?
Я отрицательно качаю головой.
— И правильно! Я тоже никогда не выйду замуж.
35Утром я выхожу из дома. Солнце раннее, без блеска. Мягкие тени на тротуаре. Мальчишки расселись на парапете, ноги — высоко над водой. Удочка застыла, как поднятый указательный палец: тсс, рыба! Никакой рыбы нет. Сколько живу — вижу только жестянки с червями и никакой рыбы. А они сидят. Не умылись даже. На щеке — след от подушки. Глаза раскрыты — на поплавок, на то место, где леска ушла в воду. Ждут.
Милиционер стоит на перекрестке — молоденький, чистенький. Белые перчатки — без пятнышка. Палочка так и летает. Вверх, вниз, вправо, вверх. Шутка сказать: такое движение, а у тебя в руках только палочка. Легковая машина проехала рядом, так близко, что подол платья рванулся вслед. Я отпрянула. Водитель высунулся, погрозил кулаком, поехал дальше.
Хорошо, что люди вокруг есть. Мальчишки на парапете, милиционер на перекрестке, водители машин. Хорошо, что рядом есть люди. И хорошо, что много работы.
Мне хочется работать. Хочется вскакивать каждое утро и бежать в ванную комнату. Потом щеткой причесывать волосы. Потом шагать на работу. С любопытством ждать встречи с незнакомыми людьми. А это желание — узнать, кто они, что думают, как живут! А радость оттого, что тает и тает холодок официальности и все чаще перед твоими глазами выскакивает на свет божий то веселость, то доброта, то чудачество! Они проглянут, а потом спрячутся за солидностью, благопристойностью. А я не отступаюсь. Смотрите, какая я. Вот я вся перед вами, какая есть. Не скрывайтесь и вы. Идите сюда, умная шутка, добродушие, доброжелательность. Иди сюда, все хорошее, что живет в человеке.
У меня много друзей. По всему свету. Коммунисты из Парижа, с которыми мне пришлось провести две экскурсии, пели мне французские песни, смеялись и грозили увезти меня во Францию. Американские студенты — бородатые, в мосторговских тапочках, путешествующие в своей машине, — звали: «Бросьте все, поедем с нами колесить по свету». А финны скандировали: терве тулоа — добро пожаловать. Фырчали машины, и руки взмахивали на прощанье платками, из вагонов поездов свешивались люди, на взлетных площадках жали крепко руки. Что увозили вы с собой, финны, французы, американцы? О чем вспоминали потом, что рассказывали близким и знакомым?
Уходят поезда, и ты остаешься одна на перроне, смотришь, как исчезает вдали последний вагон. И хочется взгрустнуть тебе, а некогда. Пыхтит на соседней платформе поезд, выходят из вагона, отдуваясь, люди, ставят на перрон чемоданы и смотрят на тебя недоверчиво — твои новые туристы. А ты улыбаешься, протягиваешь им руку: «Здравствуйте, добро пожаловать!»
36Не успела я переступить порог гостиницы, как в вестибюле на меня налетел взмыленный Гоша и уставился темными выпуклыми глазами. Гоша соображал. А когда он сообразил, кто я и как сюда попала, — он схватил меня за локоть и выпалил: «Вот что, Майкина, давайте-ка собирайтесь».
— Куда собираться? И вообще, что значит собираться?
