Сергей Снегов - Река прокладывает русло
И, повернувшись к Анюте, Закатов бесцеремонно сказал:
— Слушайте, тонколодыжная дева, нельзя же так! Подгонка простенького регулятора занимает у вас целую неделю. С такими темпами мы все царствие небесное проспим.
Анюта вспыхнула. Ее маленькие черные глазки подозрительно впились в Закатова. Она проговорила с негодованием:
— Почему тонколодыжная?.. Не понимаю, Михаил Ефимович, разве я не стараюсь? Все время над стендом…
— Тонколодыжная дева — это Гомер, — объяснил Закатов, бросая взгляд на ноги Анюты. — Высший критерий, качества. А работаете вы безобразно: день за днем затягиваете выпуск приборов.
На этот раз Анюта почувствовала, что виновата. Кто такой Гомер и в какой области он работает, она не помнила, но он, видимо, не хулил девушек, называя их тонколодыжными. Во взгляде Закатова не было ничего осуждающего, — скорее наоборот. А с регуляторами она вправду опаздывает; вчера пришлось задержаться допоздна, пришел муж, она заставила и его помогать и еще отругала, что помогает он неохотно.
— Сегодня сделаю, — сказала она горячо. — Честное слово, выпущу!
Лесков напомнил Закатову, что они собирались вместе пройти на обогатительную фабрику посмотреть регуляторы в действии.
На улице разливалась весна. Снег оседал в горах, ручьи неслись в долины и плескались в берега, как большие реки. Лесков вначале шел по нижнему шоссе, потом свернул на прямую дорогу от лаборатории к фабрике по склону горы. Дорога была нелегка, но Лесков не жалел: ему хотелось пройтись по почерневшему, талому снегу, послушать гул освободившейся воды. Закатов, увлеченный разговором, даже не заметил, что идти стало тяжелее. Он с жаром втолковывал Лескову, что обстановка на фабрике трагически запуталась. Техника наткнулась на интригу. Только дураки не понимают, что будущее за электрическими, а не за пневматическими регуляторами. А в измельчительном цехе, в трех метрах от лабораторных электронных плотномеров, Галан устанавливает свою пневматическую кустарщину. Галан, конечно, не дурак, но проходимец. Автоматика сама по себе его не интересует — только денежная премия, которую можно из автоматики выжать. И вот с таким человеком приходится ежечасно сталкиваться. Два хозяина на одном участке — чушь какая-то!
— Что же вы предлагаете? — прервал Лесков. Закатов, не моргнув глазом, расшифровал: гнать с фабрики Галана! Нечего ему изобретать давно отвергнутые вещи и сушить мозги начальству!
Лесков присел на очистившийся от снега камень. Внизу, в долине, виднелись редкие участки зеленых насаждений и чернел на земле мертвый, убитый газом лес. А здесь с вершины горы сплывали ледники, вода с пеной и брызгами выдавливалась по их краям, прокладывала в их толще сверкающие синеватые, как весеннее небо, желоба. Внимание Лескова странно распалось и струилось сразу по многим линиям. Он обдумывал жалобы Закатова, его глаза рассеянно вбирали цвета воды, льда и неба, уши наполняли грохот несущихся потоков, треск ломающихся льдинок, громкий, пьянящий, как вино, голос северного мая. А в стороне, в особой комнатке сознания, звучало полученное вчера письмо сестры.
Юлия тосковала в одиночестве. «Санечка, мне страшно являться в нашу квартиру, — писала она. — Вторую неделю от тебя ни строчки, я даже работаю плохо: все думаю о тебе. Как ты там? Кто о тебе заботится? Мне кажется, что в этом далеком Черном Бору тебе очень плохо. Санечка, отзовись!».
«Я свинья, что так долго не писал! — с раскаянием подумал Лесков о письме сестры. — Ах, как хорошо, как удивительно хорошо!» — мысленно ответил он голосам воды и земли, а Закатову добродушно заметил:
— Ладно, Михаил Ефимович, о Галане мы еще поговорим. Вы лучше посмотрите, какой сегодня хороший день.
— Денек невредный, — согласился Закатов. — Но знаете, давайте-ка пойдем, а то начальство разбредется по цехам и заседаниям.
Они встали и молча двинулись дальше. Закатов продолжал размышлять о своем заклятом враге. Но мысли шли туго. Сияющий день врывался и в его душу, волновал его. И Закатов заговорил громкими, как весна, ликующими стихами, совсем не отвечавшими его теперешнему настроению:
— И нужды нет, все люди правы в такой благословенный день!
Лесков рассмеялся. Ему понравились стихи и негодующий тон, каким их прочитал Закатов. «Нет, очень, очень хорошо! — снова подумал он. — Просто даже удивительно, до чего хорошо!» Теперь ему казалось, что не только все вокруг сияет и ликует, но и в нем самом полно торжествующего света. Он уже не мог идти степенно, беспричинный восторг гнал его вперед, ему хотелось прыгать, размахивать руками, может быть, даже пройтись на руках. Закатов далеко отстал, преодолевая трудную дорогу. И Лесков, поджидая его, удивился своему сумасбродному настроению. Глупо, друг, ты не на веселье идешь, а на передовой участок своего маленького фронта, предстоят споры и ссоры, как это уже было на медеплавильном заводе. Улыбки здесь неуместны.
Но он ничего не мог с собой поделать. Беспричинное счастье звенело и переливалось в нем. И с этим ощущением счастья, с нетерпеливым ожиданием чего-то необычайно хорошего, что должно в следующую минуту произойти, он вошел в ворота цеха крупного дробления обогатительной фабрики.
16
Три гигантских корпуса террасами поднимались один над другим по склону горы — цехи крупного, среднего и мелкого дробления с флотационным отделением. Лесков с Закатовым сделали всего два шага и вдруг попали из мира света и ликования в мир мрака, пыли и грохота. Цех работал «с колес», железнодорожные составы подходили к его бункерам и обрушивали в них свой груз — глыбы породы с золотистыми зернами и прожилками руды. Исполинские дробилки раздавливали эти глыбы, превращали их в куски величиною с футбольный мяч и выбрасывали на транспортеры. Лесков, озираясь, медленно пробирался меж дробилок. Уже не беспричинное, бездумное ликование, а осознанный восторг наполнял его. Цех был великолепен. Он был прекрасен той особой, поражающей глаз и разум красотой, какая взволновала Лескова при первом взгляде на Черный Бор. Все в цехе было огромно: бункера, в которых мог бы поместиться средних размеров дом, дробилки вышиною в два этажа, даже шум работы — тяжкий, непрерывный, плотный, все заполняющий, как вода. В этом цеху можно было разговаривать только криком.
В корпусе почти не видно было людей. Изредка кто-нибудь включал и выключал пусковую аппаратуру, звонил по телефону. Это был не труд в старом его понимании — непрерывно растрачиваемое мускульное напряжение. Здесь работали машины, человек только наблюдал за ними.
Выйдя из здания, Лесков воскликнул:
— Потрясающе! Еще немного усилий — и цех можно на замок, чтобы люди не посещали его без особой нужды.
Закатов был, настроен более скептически.
— Ну, это еще не скоро, — пробормотал он.
Чтобы Лесков не терял времени на рассматривание всех помещений, Закатов провел его через цех среднего дробления по коридорам и транспортерным галереям. В просторное здание измельчительного цеха Лесков вошел первым. Здесь он задержался. Он стоял высоко над мельницами, прислонившись к перилам помоста. Закатов потянул его за рукав, Лесков даже не обернулся. Цех мелкого дробления был грандиозней и технически изящней всего, что Лескову пришлось до сих пор видеть. Закатов, покорившись, встал рядом с Лесковым.
Измельчительный цех представлял собой просторное здание со стеклянной кровлей, пронизанное светом солнца и наполненное ровным и мощным гулом. Оно протянулось в длину на четыреста пятьдесят метров и делилось четкими линиями на три ряда. В первом, у самой стены, простирались железобетонные бункера, куда подавалась из дробильных цехов руда. Середину здания занимала линия из двадцати четырех мельниц. Это были огромные, вращающиеся с тяжким грохотом стальные бочки. Измельченная, смешанная с водой руда — пульпа — сливалась из мельниц в классификаторы — широкие наклонные корыта, в которых медленно ворочались могучие стальные спирали. Два ряда этих классификаторов вздымались один над другим, заполняя остальное помещение цеха. В воздухе плавали острые запахи химических реактивов, чувствовалось обилие влаги.
— Обратите внимание, сколько людей, — сказал Закатов. — Измельчители, классификаторщики, пробоотборщики — ужас просто! Наши регуляторы вон там, — он показал на противоположную сторону цеха, где поднимались корыта классификаторов. — Идемте же, Александр Яковлевич! Просто не понимаю, что вас тут так захватило!
Лесков, проходя мимо мельниц, зачерпнул рукой пульпу: она напоминала по виду обыкновенную грязь, образующуюся после дождя на улице, даже пахло грязью. Но в этой грязи, как уже знал Лесков, было скрыто множество ценнейших металлов — грязь эта была драгоценна.
На площадке классификаторов возвышались похожие на шкафы щиты со встроенными в них электронными регуляторами… Около одного из щитов возился Селиков, статный и веселый, перепачканный пульпой. Он радостно приветствовал начальство и, блестя темными быстрыми глазами, с гордостью подвел к прибору. На диаграмме змеилась тонкая кривая — записанная прибором плотность жидкой пульпы.
